Глава пятая. Люди и нелюди 4 page

И тут я заметил следы на промерзшем песке - темные влажные пятна среди серебристого инея. Здесь проходил Малыш, проходил совсем недавно. Сидел на гребне, а потом поднялся и пошел вниз по склону, удаляясь от корабля. Цепочка следов тянулась в заросли, забившие дно лощины между дюнами. «Малыш!» - снова позвал я, и снова он не отозвался. Тогда я стал спускаться в лощину.

Я нашел его сразу. Мальчик лежал ничком, вытянувшись во всю длину, прижавшись щекой к земле и обхватив голову руками. Он казался очень странным и невозможным здесь, никак не вписывался он в этот ледяной пейзаж. Противоречил ему. В первую секунду я даже испугался, не случилось ли что-нибудь. Слишком уж здесь было холодно и неприютно. Я присел рядом с ним на корточки, окликнул, а потом, когда он промолчал, легонько шлепнул его по голому поджарому заду. Это я впервые прикоснулся к нему и чуть не заорал от неожиданности: он показался мне горячим, как утюг.

- Он придумал? - спросил Малыш, не поднимая головы.

- Он размышляет, - сказал я. - Трудный вопрос.

- А как я узнаю, что он придумал?

- Ты придешь, и он сразу тебе скажет.

- Мам-ма, - вдруг сказал Малыш.

Я взглянул, Майка стояла рядом.

- Мам-ма, - повторил Малыш, не двигаясь.

- Да, колокольчик, - сказала Майка тихо.

Малыш сел - перелился из лежачего положения в сидячее.

- Скажи еще раз! - потребовал он.

- Да, колокольчик, - сказала Майка. Лицо у нее побелело, резко проступили веснушки.

- Феноменально! - произнес Малыш, глядя на нее снизу вверх. - Щелкунчик!

Я прокашлялся.

- Мы тебя ждали, Малыш, - сказал я.

Он стал смотреть на меня. С большим трудом я удержался, чтобы не отвести глаза. Страшненькое все-таки было у него лицо.

- Зачем ты меня ждал?

- Ну, как зачем… - я несколько растерялся, но меня тут же осенило. - Мы скучаем без тебя. Нам без тебя плохо. Нет удовольствия, понимаешь?

Малыш вскочил и сейчас же снова сел. Очень неудобно сел - я бы двух секунд так не просидел.

- Тебе плохо без меня?

- Да, - сказал я решительно.

- Феноменально, - проговорил он. - Тебе плохо без меня, мне плохо без тебя. Ш-шарада!

- Ну почему же - шарада? - огорчился я. - Если бы мы не могли быть вместе, вот тогда бы была шарада. А сейчас мы встретились, можно играть… Вот ты любишь играть, но ты всегда играл один…

- Нет, - возразил Малыш. - Только сначала я играл один. А потом я играл на озере и увидел свое изображение в воде. Хотел с ним играть, оно распалось. Тогда я очень захотел, чтобы у меня были изображения, много изображений, чтобы с ними играть. И стало так.

Он вскочил и легко побежал по кругу, оставляя свои диковинные фантомы - черные, белые, желтые, красные, а потом сел посередине и горделиво огляделся. И должен вам сказать, это было зрелище: голый мальчишка на песке, и вокруг него дюжина разноцветных статуй в разных позах.

- Феноменально, - сказал я и посмотрел на Майку, приглашая ее принять хоть какое-нибудь участие в беседе. Мне было неловко, что я все время говорю, а она молчит. Но она ничего не сказала, просто хмуро глядела, а фантомы зыбко колебались и медленно таяли, распространяя запах нашатырного спирта.

- Я всегда хотел спросить, - объявил Малыш, - зачем вы заворачиваетесь? Что это такое? - Он подскочил ко мне и дернул за полу дохи.

- Одежда, - сказал я.

- Одежда, - повторил он. - Зачем?

Я рассказал ему про одежду. Я не Комов. Сроду не читал лекций, особенно об одежде. Но без ложной скромности скажу: лекция имела успех.

- Все люди в одежде? - спросил пораженный Малыш.

- Все, - сказал я, чтобы покончить с этим вопросом. Я не совсем понимал, что его, собственно, поражает.

- Но людей много! Сколько?

- Пятнадцать миллиардов.

- Пятнадцать миллиардов, - повторил он и, выставив перед собой палец без ногтя, принялся сгибать и разгибать его. - Пятнадцать миллиардов! - сказал он и оглянулся на призрачные остатки фантомов. Глаза его потемнели. - И все в одежде… А еще что?

- Не понимаю.

- Что они еще делают?

Я набрал в грудь побольше воздуху и принялся рассказывать, что делают люди. Странно, конечно, но до сих пор я как-то не задумывался над этим вопросом. Боюсь, что у Малыша создалось впечатление, будто человечество занимается большей частью кибертехникой. Впрочем, я решил, что для начала и это неплохо. Малыш, правда, не метался, как во время лекций Комова, и не скручивался в узел, но слушал все равно, словно завороженный. И когда я кончил, совершенно запутавшись и отчаявшись дать ему представление об искусстве, он немедленно задал новый вопрос.

- Так много дел, - сказал он. - Зачем пришли сюда?

- Майка, расскажи ему, - взмолился я сиплым голосом. - У меня нос замерз…

Майка отчужденно посмотрела на меня, но все-таки принялась вяло и, на мой взгляд, совсем неинтересно рассказывать про блаженной памяти проект «Ковчег». Я не удержался, стал ее перебивать, пытаясь расцветить лекцию живописными подробностями, затеял вносить поправки, и в конце концов вдруг оказалось, что опять говорю я один. Рассказ свой я счел необходимым закончить моралью.

- Ты сам видишь, - сказал я. - Мы начали было большое дело, но как только поняли, что твоя планета занята, мы сразу же отказались от нашей затеи.

- Значит, люди умеют узнавать, что будет? - спросил Малыш. - Но это неточно. Если бы люди умели, они бы давно отсюда ушли.

Я не придумал, что ответить. Тема показалась мне скользкой.

- Знаешь, Малыш, - сказал я бодро, - давай пойдем поиграем. Посмотришь, как интересно играть с людьми.

Малыш молчал. Я свирепо поглядел на Майку: что она, в самом деле, не могу же я один тащить на себе весь контакт!

- Пойдем поиграем, Малыш, - без всякого энтузиазма поддержала меня Майка. - Или хочешь, я покатаю тебя на летательной машине?

- Ты будешь летать в воздухе, - подхватил я, - и все будет внизу - горы, болота, айсберг…

- Нет, - сказал Малыш, - летать - это обычное удовольствие. Это я могу сам.

Я подскочил.

- Как - сам?

По лицу его прошла мгновенная рябь, поднялись и опустились плечи.

- Нет слов, - сказал он. - Когда захочу - летаю…

- Так полети! - вырвалось у меня.

- Сейчас не хочу, - сказал он нетерпеливо. - Сейчас мне удовольствие с вами. - Он вскочил. - Хочу играть! - объявил он. - Где?

- Побежали к кораблю, - предложил я.

Он испустил душераздирающий вопль, и не успело эхо замереть в дюнах, как мы уже наперегонки неслись через кустарник. На Майку я окончательно махнул рукой: пусть делает, что хочет.

Малыш скользил меж кустов, как солнечный зайчик. По-моему, он не задел ни одной ветки и вообще ни разу не коснулся земли. Я в своей дохе с электроподогревом ломил напролом, как песчаный танк, только трещало вокруг. Я все время пытался его догнать, и меня все время сбивали с толку его фантомы, которые он поминутно оставлял за собой. На опушке зарослей Малыш остановился, дождался меня и сказал:

- У тебя так бывает? Ты просыпаешься и вспоминаешь, будто сейчас только видел что-то. Иногда это хорошо известное. Например, как я летаю. Иногда - совсем новое, такое, чего не видел раньше.

- Да, бывает, - сказал я, переводя дух. - Это называется сон. Ты спишь и видишь сны.

Мы пошли шагом. Где-то позади трещала кустарником Майка.

- Откуда это берется? - спросил Малыш. - Что это такое - сны?

- Небывалые комбинации бывалых впечатлений, - отбарабанил я.

Он не понял, конечно, и мне пришлось прочесть еще одну большую лекцию - о том, что такое сны, как они возникают, зачем они нужны и как было бы плохо человеку, если бы их не было.

- Чеширский кот! Но я так и не понял, почему я вижу во сне то, чего раньше не видел никогда.

Майка нагнала нас и молча пошла рядом.

- Например? - спросил я.

- Иногда мне снится, что я огромный-огромный, что я размышляю, что вопросы приходят ко мне один за другим, очень яркие вопросы, удивительные, и я нахожу ответы, удивительные ответы, и я очень хорошо знаю, как из вопроса образуется ответ. Это самое большое удовольствие, когда знаешь, как из вопроса образуется ответ. Но когда я просыпаюсь, я не помню ни вопросов, ни ответов. Помню только удовольствие.

- М-да, - сказал я уклончиво. - Интересный сон. Но объяснить его я тебе не могу. Спроси у Комова. Может быть, он объяснит.

- У Комова… Что такое - Комов?

Мне пришлось изложить ему нашу систему имен. Мы уже огибали болото, и перед нами открылся корабль и посадочная полоса. Когда я закончил, Малыш вдруг сказал ни с того ни с сего:

- Странно. Никогда со мной так не было.

- Как?

- Чтобы я хотел для себя и не мог.

- А что ты хочешь?

- Я хочу разделиться пополам. Сейчас я один, а чтобы стало два.

- Ну, брат, - сказал я, - тут и хотеть нечего. Это же невозможно.

- А если бы возможно? Плохо или хорошо?

- Плохо, конечно, - сказал я. - Я не совсем понимаю, что ты хочешь сказать… Можно разорваться пополам. Это совсем плохо. Можно заболеть: называется - раздвоение личности. Это тоже плохо, но это можно поправить.

- Больно? - спросил Малыш.

Мы ступили на рубчатку. Том уже катил навстречу, катя перед собой мяч и радостно мигая сигнальными огоньками.

- Брось об этом, - сказал я. - Ты и в целом виде хорош.

- Нет, не хорош, - возразил Малыш, но тут набежал Том и началась потеха.

Из Малыша градом посыпались вопросы. Я не успевал отвечать. Том не успевал выполнять команды. Мяч не успевал касаться земли. И только Малыш все успевал.

Со стороны это выглядело, наверное, очень весело. Да нам и на самом деле было весело, даже Майка в конце концов разошлась. Наверное, мы были похожи на расшалившихся подростков, которые удрали с уроков на берег океана. Сначала еще была какая-то неловкость, сознание того, что мы не развлекаемся, а работаем, что за каждым нашим движением следят, что между нами и Малышом осталось что-то тяжкое, недоговоренное, а потом все это как-то забылось. Остался только мяч, летящий тебе прямо в лицо, и восторг удачного удара, и злость на неуклюжего Тома, и звон в ушах от удалого гиканья, и резкий отрывистый хохот Малыша - мы впервые услышали тогда его смех, самозабвенный, совсем детский…

Это была странная игра. Малыш придумывал правила на ходу. Он оказался невероятно вынослив и азартен, он не упускал ни единого случая продемонстрировать перед нами свои физические преимущества, он навязал нам соревнование, и как-то само собой получилось, что он стал играть один против нас троих, и мы все время проигрывали. Сначала он выигрывал, потому что мы поддавались. Потом он выигрывал, потому что мы не понимали его правил. Потом мы поняли правила, но нам с Майкой мешали дохи. Потом мы решили, что Том слишком неуклюж, и прогнали его. Майка вошла в азарт и заиграла в полную силу, я тоже делал все, что мог, но мы проигрывали очко за очком. Мы ничего не могли сделать с этим молниеносным дьяволенком, который перехватывал любые мячи, сам бил очень сильно и точно, негодующе вопил, если мяч задерживался в наших руках дольше секунды, и совершенно сбивал нас с толку своими фантомами или, того хуже, манерой мгновенно исчезать из виду и появляться столь же мгновенно совсем в другом месте. Мы не сдавались, конечно, - от нас столбом шел пар, мы задыхались, мы потели, мы орали друг на друга, но мы дрались до последнего. И вдруг все кончилось.

Малыш остановился, проводил взглядом мяч и сел на песок.

- Это было хорошо, - сказал он. - Я никогда не знал, что бывает так хорошо.

- Что? - крикнул я, задыхаясь. - Устал, Малыш?

- Нет. Вспомнил. Не могу забыть. Не помогает. Никакое удовольствие не помогает. Больше не зови меня играть. Мне плохо, а сейчас еще хуже. Скажи ему, чтобы он думал скорее. Я разорвусь пополам, если он быстро не придумает. У меня внутри все болит. Я хочу разорваться, но боюсь. Поэтому не могу. Если будет очень болеть, перестану бояться. Пусть думает быстро.

- Ну что ты, в самом деле, Малыш! - сказал я расстроенно. Я не совсем понимал, что с ним происходит, но я видел, что ему действительно плохо. - Выбрось ты все это из головы! Просто ты не привык к людям. Надо чаще встречаться, больше играть…

- Нет, - сказал Малыш и вскочил. - Больше не приду.

- Ну почему же? - вскричал я. - Ведь было хорошо! Будет еще лучше! Есть другие игры, не только с мячом… С обручем, с крыльями!

Он медленно пошел прочь.

- Есть шахматы! - торопливо говорил я ему в спину. - Ты знаешь, что такое шахматы? Это величайшая игра!

Он приостановился. Я принялся торопливо и вдохновенно объяснять ему, что такое шахматы - простые шахматы, трехмерные шахматы, эн-мерные шахматы… Он стоял и слушал, глядя в сторону. Я кончил про шахматы и начал про покари. Я судорожно вспоминал все игры, какие знал.

- Да, - произнес Малыш. - Я приду.

И, уже больше не останавливаясь, он побрел, нога за ногу, к болоту. Некоторое время мы молча смотрели ему вслед, потом Майка крикнула: «Малыш!» - сорвалась с места, догнала его и пошла рядом. Я подобрал свою доху, оделся, отыскал доху Майки и нерешительно двинулся за ними. На душе у меня был какой-то неприятный осадок, и я не понимал, в чем дело. Вроде бы все кончилось хорошо: Малыш обещал вернуться, значит, все-таки привязался к нам, значит, без нас ему теперь гораздо хуже, чем с нами… «Привыкнет, - повторял я про себя. - Ничего, привыкнет…» Я увидел, что Майка остановилась, а Малыш побрел дальше. Майка повернулась и, обхватив себя за плечи, побежала мне навстречу. Я подал ей доху и спросил:

- Ну что?

- Все в порядке, - сказала она. Глаза у нее были прозрачные и какие-то отчаянные.

- Я думаю, что в конце концов… - начал я и осекся. - Майка, - сказал я, - ты же «третий глаз» потеряла!

- Я его не потеряла, - сказала Майка.