Глава 6. Отец и дядя вернулись вместе, встретившись где‑то по дороге, к северу от Персидского залива

Отец и дядя вернулись вместе, встретившись где‑то по дороге, к северу от Персидского залива. Бросив на меня взгляд, дядя весело захохотал, поприветствовав племянника следующим образом:

– Ecco[138]Марко! На удивление, все еще жив, в вертикальном положении и на свободе! Неужели на этот раз обошлось без неприятностей, scagaròn?[139]

– Похоже на то.

И я отправился, чтобы удостовериться, так ли это. Я разыскал шахразаду Мот и сказал ей, что наша любовная связь подошла к концу.

– Я не могу больше уходить на всю ночь, не вызывая при этом подозрений.

– Очень плохо. – Она надула губки. – Моя сестра еще нисколько не устала от нашей zina.

– Я тоже, шахразада Магас‑мирза. Хотя, по правде говоря, zina меня сильно ослабила. А сейчас я должен восстановить силы для нашего путешествия.

– Да, вообще‑то вид у тебя измученный и изнуренный. Ну хорошо, стало быть, конец. Мы еще формально попрощаемся перед твоим отъездом.

В тот вечер дядя с отцом сообщили шаху, что решили все‑таки не ехать морем, чтобы сократить наш путь на восток.

– Мы искренне благодарны вам, шах Джаман, за то, что вы предложили нам это, – сказал отец. – Но есть одна старая венецианская поговорка: «Loda el mar e tiente a la terra».

– Что значит?.. – вежливо спросил шах.

– «Восхваляй море, но занимайся землей». В переложении это означает: «Превозноси громаду и опасности, но держись за маленькое и надежное». В свое время мы с Маттео много путешествовали по бескрайним морям, но никогда не плавали вместе с арабскими торговцами. Нет такого пути по суше, который будет более рискованным и опасным.

– Арабы, – пояснил дядя, – строят свои океанские суда так же небрежно, как и ветхие речные лодки, которые светлейший шах видит здесь в Багдаде. Все они связаны веревками и проклеены рыбьим жиром, в конструкции нет ни куска металла. А лошади и козы на палубе сбрасывают свое дерьмо вниз, в каюты пассажиров. Может быть, арабы и достаточно невежественны, раз отваживаются выходить в море на таких утлых и убогих скорлупках, но мы – нет.

– Вполне возможно, что вы поступаете мудро, – сказала шахрияр Жад, которая как раз вошла в комнату, хотя там собрались только мужчины. – Я расскажу вам на этот счет одну сказку…

Она рассказала их несколько, и все они были про Синдбада‑Морехода, который претерпел несколько неприятных приключений, встретившись с гигантской птицей Рухх, со старым Шейхом Моря и с рыбой, огромной, как остров. Шахрияр упоминала про кого‑то еще, но я не помню. Суть ее повествования сводилась к тому, что Синдбад каждый раз начинал свои приключения с того, что садился на арабское судно, которое неизменно терпело крушение, а сам он выживал, потому что доплывал до какой‑нибудь земли, не нанесенной на карту.

– Спасибо, дорогая, – сказал шах, когда его супруга закончила рассказывать шестую или седьмую сказку о Синдбаде. И прежде чем она начала следующую, он спросил отца и дядю: – Значит, вы напрасно съездили к заливу?

– Вовсе нет, – ответил отец. – Мы увидели, узнали и раздобыли много интересного. Например, я купил эту прекрасную стальную shimshir в Нейризе. Знающий человек сказал мне, что она была сделана из железа, добытого на расположенных неподалеку рудниках светлейшего шаха. Я, признаться, очень удивился. И сказал ему: «Разумеется, вы имеете в виду стальные рудники: сабля ведь стальная, и железо здесь ни при чем». А он ответил: «Нет, мы добываем в рудниках железо, кладем его в специальный горн, и железо становится сталью». Я страшно возмутился: «Что? Вы хотите, чтобы я поверил, что если засуну в горн осла, то он станет лошадью?» Этому человеку пришлось долго объяснять, чтобы убедить меня. Святая правда, о светлейший шах, что в Европе сталь всегда считали особым металлом высшего качества, а никак не простым железом.

– А вот и нет, – сказал шах, улыбнувшись. – Сталь – это железо, освобожденное от примесей особым способом, который вы в Европе, возможно, еще не знаете.

– Тогда я повысил свое образование там, в Нейризе, – заметил отец. – А еще мой путь пролегал через Шираз и, разумеется, через его громадные виноградники. Я попробовал все знаменитые вина в каждой винодельне, где они производятся. Я также попробовал… – Тут он замолчал и бросил взгляд на шахрияр Жад. – Да, кстати, в Ширазе великое множество миловидных женщин, их там больше, чем в каком‑либо другом городе, где мне довелось побывать.

– Это правда, – сказала дама. – Я и сама там родилась. В Персии есть поговорка: «Если ты ищешь красивую женщину, посмотри в Ширазе, а если ищешь красивого мальчика – то в Кашане».

– А что касается меня, – вставил дядя Маттео, – то я обнаружил кое‑что интересное в Басре. Масло, которое называется нефть; оно получается не из оливок, орехов, рыбы или жира, а сочится из самой земли. Оно горит ярче, чем какое‑либо другое, дольше и без удушливого запаха. Я наполнил им несколько бутылей, чтобы зажигать по ночам во время нашего путешествия, а также, надеюсь, чтобы удивлять других, кто никогда не видел подобного вещества раньше. Сам я, признаться, здорово удивился.

– Да, относительно вашего путешествия, – сказал шах. – Раз уж вы решили продолжить его по суше, помните о моем предостережении насчет Деште‑Кевир – Большой Соляной пустыни, которая лежит к востоку. Поздняя осень – лучшее время года, чтобы пересечь ее, хотя, по правде говоря, хорошего времени для этого вообще не существует. Я предлагаю вам взять для вашего каравана верблюдов, пять штук. По одному для каждого из вас и ваших вьюков, одного для погонщика и еще одного – для основного груза. Визирь отправится с вами завтра на базар и поможет вам выбрать верблюдов. Он же заплатит за них, а я взамен возьму ваших лошадей.

– Это очень любезно с вашей стороны, – заметил отец. – Вот только у нас нет погонщика верблюдов. А без него нельзя?

– Если вы не слишком искусны в управлении этими животными, то вам обязательно понадобится погонщик. Ладно, что‑нибудь придумаем. Но сначала приобретите верблюдов.

Итак, на следующий день мы вчетвером, вместе с Джамшидом, снова отправились на базар. Верблюдов продавали на большой площади, выложенной по кромке высокими камнями. Выставленные на продажу верблюды размещались таким образом, что их передние ноги стояли на каменных выступах, из‑за чего животные казались выше и высокомерней. Этот рынок был более шумным, чем любая другая часть базара, потому что к обычным выкрикам и ссорам покупателей и продавцов там добавлялись также сердитый рев и скорбные стоны верблюдов, недовольных тем, что их все время хватали за морды и поворачивали, чтобы продемонстрировать, как резво они встают и ложатся на колени. Джамшид заставил животных проделать все трюки. Он щипал их за горбы, щупал ноги верблюдов снизу и сверху, заглядывал им в ноздри. После того как визирь проверил почти всех взрослых животных, которые были выставлены в тот день на продажу, он отвел пятерых из них в сторону – одного верблюда и четырех верблюдиц. Моему отцу визирь сказал:

– Посмотрите, согласны ли вы с моим выбором, мирза Поло? Обратите внимание, что у всех передние ноги больше, чем задние, а это верный признак превосходной выдержки. Еще ни у одного из них нет червей в носу. Всегда следите за этим и, если когда‑нибудь увидите признаки заражения, засыпьте им в ноздри побольше перца.

Поскольку отец и дядя сами совершенно не разбирались в верблюдах, они, разумеется, одобрили выбор визиря. Продавец велел своему помощнику отвести верблюдов, связанных в шеренгу, в дворцовые конюшни, а мы налегке отправились за ними.

Во дворце шах Джаман и шахрияр Жад уже поджидали нас в комнате, заваленной подарками. Они хотели, чтобы мы передали их великому хану Хубилаю. Здесь были туго свернутые qali высочайшего качества, шкатулки с драгоценностями, изящные блюда и кувшины, сделанные из золота, shimshir из нейризской стали с ножнами, украшенными драгоценностями. Для женщин хана Хубилая были приготовлены отполированные зеркала, тоже из нейризской стали, сурьма и хна, кожаные фляги с ширазским вином, тщательно упакованные черенки самых прекрасных роз из дворцовых садов, а также черенки не имеющих семян банджа и мака, из которого делают терьяк. Самым замечательным из всех подарков была доска, на которой какой‑то придворный живописец нарисовал портрет мужчины – грозного и аскетического вида, но слепо го, его глазные яблоки были абсолютно белыми. Это было единственное изображение живого существа, которое я когда‑либо видел в мусульманской стране.

Шах пояснил:

– Это лик пророка Мухаммеда (да пребудет с ним мир). В государствах великого хана много мусульман, и многие из них даже не представляют, как пророк (да пребудет с ним мир) выглядел при жизни. Вы возьмете этот портрет, чтобы показать им.

– Простите меня, – сказал дядя Маттео с несвойственной ему нерешительностью. – Я думал, что изображение живых людей запрещено исламом. А уж образ самого пророка?..

Шахрияр Жад объяснила:

– Изображение не считается живым, пока не нарисованы глаза. Вы наймете какого‑нибудь живописца, чтобы нарисовать их перед тем, как подарите картину хану. Требуется поставить всего лишь две коричневые точки на глазных яблоках.

Шах добавил:

– Сама картина нарисована такими красками, которые через несколько месяцев поблекнут, и портрет полностью исчезнет. Таким образом, он не может стать предметом поклонения, которые так чтите вы, христиане, и которые запрещены Кораном, потому что в них нет необходимости для нашей более цивилизованной религии.

– Этот портрет, – сказал отец, – станет самым удивительным подарком из всех, которые хан когда‑либо получал. Светлейший шах очень великодушен в уплате дани.

– Я бы хотел послать Хубилаю также несколько невинных девушек из Шираза и мальчиков из Кашана. – Шах призадумался. – И я уже пытался делать это прежде, но почему‑то они никогда не прибывали к его двору. Девственников, должно быть, очень трудно перевозить.

– Остается только надеяться, что мы сможем доставить все это, – сказал дядя, показывая на подарки.

– О, не беспокойтесь, тут проблем не возникнет, – заверил его визирь Джамшид. – Один из ваших новых верблюдов легко сможет нести весь этот груз и делать с ним восемь фарсангов в день, причем вода ему понадобится только раз в три дня. При условии, конечно, если у вас будет опытный погонщик верблюдов.

– А он у вас уже есть, – сказал шах. – Еще один подарок от меня, на этот раз не для хана, а для вас, господа. – Он сделал знак стражнику у дверей, и тот вышел. – Раб, которого я сам только недавно приобрел, его купил для меня один из придворных евнухов.

Отец пробормотал:

– Великодушие светлейшего шаха не имеет предела и поражает.

– Ну что вы в самом деле, – скромно сказал шах. – Что я, не могу подарить своим друзьям раба? Даже такого, который стоил мне пять сотен динаров?

Стражник вернулся вместе с рабом, который тут же упал ниц и пронзительно заверещал:

– Да будет благословен Аллах! Мы снова встретились, добрые хозяева!

– Sia budelà![140]– воскликнул дядя Маттео. – Да это же тот негодяй, которого мы сами отказались купить!

– Эта тварь Ноздря! – воскликнул визирь. – И правда, мой господин шах, как это вы решились обзавестись этим презренным лишаем?

– Боюсь, что он привел евнуха в восхищение, – кисло пояснил шах. – А меня – нет. Итак, он ваш, господа.

– Ну… – сказали дядя и отец, чувствуя неловкость, но не желая обижать хозяина.

Подарок вообще‑то принято хвалить, даже если он тебе не понравился. Однако на этот раз сам шах честно признался:

– Я никогда еще не встречал такого непокорного и противного раба. Он бранился и оскорблял меня на полудюжине языков, которые я не понимаю, кроме одного слова «свинина», которое встречалось во всех.

– Он также дерзко вел себя со мной, – добавила шахрияр. – Вообразите себе раба, который хулит сладость голоса своей хозяйки.

– Пророк (да пребудет с ним мир), – заметил тварь Ноздря, словно размышлял вслух сам с собой, – пророк называет дом, из дверей которого доносится женский голос, про́клятым.

Шахрияр злобно посмотрела на него, а шах сказал:

– Вы слышите? Ну ладно, евнуха, который купил его без спроса, четвертовали. Евнух ничего не стоил, поскольку был рожден под этой крышей одной из моих рабынь. Но ведь этот сын суки шакала стоит пять сотен динаров, и им надо распорядиться с большей пользой. Вам, господа, нужен погонщик верблюдов, а он утверждает, что может им быть.

– Истинно! – завопил сын суки шакала. – Добрые хозяева, я вырос среди верблюдиц, и я люблю их, как своих родных сестер…

– В это, – сказал дядя, – я верю.

– Ответь‑ка мне на вопрос, раб! – рявкнул на него Джамшид. – Верблюд становится на колени, чтобы его нагрузили. Он жалуется и стонет изо всех сил, когда на него укладывают каждый следующий груз. Как ты узнаешь, что его больше нельзя нагрузить?

– Это просто, визирь‑мирза. Как только верблюд перестанет роптать, это значит, что вы положили на него последнюю соломинку, которую он сможет нести.

Джамшид пожал плечами.

– Он и впрямь знает верблюдов.

– Ну… – промямлили дядя и отец.

Шах сказал уныло:

– Вы возьмете его с собой, господа, или же на ваших глазах этот человек отправится в чан.

– Куда? – удивился отец, который не знал, что это такое.

– Давай возьмем его, отец, – сказал я, впервые за все время открыв рот. Я произнес это без всякого восторга, но я не хотел еще раз увидеть, как человека предают смерти в кипящем масле, пусть даже такого отвратительного паразита.

– Аллах вознаградит тебя, молодой хозяин‑мирза! – закричал паразит. – О, украшение безупречности, ты так же сострадателен, как старый дервиш Баязид, который как‑то во время путешествия обнаружил муравья, попавшего в корпию его пупка. Он прошел сотни фарсангов обратно к тому месту, откуда начал свое путешествие, чтобы вернуть насильно унесенного муравья в его муравейник, и…

– Замолчи! – завопил дядя. – Мы берем тебя с собой потому только, что хотим избавить нашего друга шаха Джамана от твоего вонючего присутствия. Но предупреждаю тебя, гниль, тебе придется нелегко!

– Я согласен! – завопила гниль. – Слова поношения и битье, которые дарованы мудрецом, более ценны, чем лесть и цветы, дарованные невеждой. И более того…

– Gesù, – утомленно сказал дядя. – Тебя будут бить не по ягодицам, а по твоему болтающему языку. О светлейший шах, мы отправимся завтра на рассвете и заберем с собой это зловоние.

Рано утром Карим и двое других слуг одели нас в добротные одежды для путешествия, выполненные в персидском стиле, и помогли упаковать наши личные вещи. После чего нам вручили огромную корзину с прекрасными яствами, винами и другими деликатесами, приготовленными придворными поварами, так что мы были обеспечены кушаньями на добрый отрезок нашего пути. Затем все трое слуг доставили себе удовольствие, изображая беспредельную печаль, словно мы всю жизнь были их любимыми хозяевами и теперь покидали их навсегда. Они распростерлись ниц, прощаясь, скинули свои тюрбаны и принялись биться об пол обнаженными головами. Слуги не переставали делать это до тех пор, пока отец не раздал им бакшиш, после чего проводили нас с широкими улыбками и пожеланиями всегда пребывать под защитой Аллаха.

В дворцовой конюшне мы обнаружили, что Ноздря уже по собственной инициативе оседлал наших верблюдиц и нагрузил вьючного верблюда. Он даже тщательно рассортировал и прикрыл все подарки, которые посылал шах, так, чтобы они не упали, не дребезжали и не испачкались в дорожной пыли. Причем раб разместил их таким образом, чтобы мы могли определить, что он не украл ни единой вещи.

Однако вместо похвалы дядя сурово сказал:

– Ты, мерзавец, думаешь, что порадуешь нас сейчас и заморочишь нам голову, чтобы мы проявили к тебе снисходительность, когда ты вновь поддашься своей природной лени. Но предупреждаю тебя, Ноздря, мы ожидаем от тебя чего‑то подобного и…

Раб перебил его с подобострастием:

– Хороший хозяин делает хорошего слугу и получает от него службу и послушание в прямой зависимости от уважения и веры, которые оказывает ему.

– Однако по всем рассказам, – заметил отец, – ты плохо служил своим прошлым хозяевам – шаху, торговцу рабами…

– Ах, добрый хозяин мирза Поло, я слишком долго был заключен, словно пленник, в различных городах и семействах, и моя душа рвется отсюда. Аллах создал меня странником. Я так понял, что вы, господа, путешественники, и потому приложил все усилия, чтобы меня прогнали из дворца, мечтая присоединиться к вашему каравану.

– Хм, – скептически произнесли отец и дядя.

– Ведя себя так, я знал, что рискую прежде всего попасть из дворца в котел с маслом. Но молодой мирза Марко спас меня, и он никогда не пожалеет об этом. Вам, старшие хозяева, я буду послушным слугой, но для него я стану преданным наставником. Я спасу юношу от опасности, как он меня, и я буду прилежно обучать его премудростям путешествия.

Таким образом, Ноздря оказался вторым, довольно странным учителем, которого я приобрел в Багдаде. Да уж, не такого компаньона я себе желал. Меня не слишком‑то радовало, что обо мне будет заботиться этот грязный раб, который, возможно, научит меня чему‑нибудь дурному. Однако я не хотел ранить его, а потому промолчал, изобразив на лице терпимость.

– Имейте в виду, я вовсе не претендую на то, чтобы считаться хорошим человеком, – сказал Ноздря, словно подслушав мои мысли. – Я человек простой, и не все мои вкусы и привычки приемлемы в благовоспитанном обществе. Несомненно, вы будете часто бранить меня или даже бить. Но я хороший путешественник, вот кто я такой. И теперь, когда я снова окажусь под открытым небом, вы оцените, как я полезен. Вы меня еще узнаете!

Итак, мы втроем отправились проститься с шахом, шахрияр, ее старой матерью и шахразадой Магас. По этому случаю они все рано поднялись и попрощались с нами так прочувствованно, словно мы и впрямь были дорогими гостями, а не простыми посланцами великого хана, взимавшего с персов дань.

– Вот здесь документы на владение этим рабом, – сказал шах Джаман, передавая их моему отцу. – Вы пересечете много границ, когда двинетесь отсюда на восток, и пограничная стража может потребовать бумаги, удостоверяющие личность каждого в вашем караване. А теперь прощайте, дорогие друзья, и пусть вы всегда будете под защитой Аллаха.

Шахразада Мот распрощалась сразу со всеми нами, для меня была предназначена лишь особая улыбка.

– Пусть вы никогда не повстречаете на своем пути ни ифрита, ни злобного джинна, а только сладких и совершенных пери.

Бабушка безмолвно кивнула головой, а шахрияр Жад произнесла прощальную речь – такую же длинную, как и все ее многочисленные истории, закончив явной лестью:

– Ваш отъезд оставляет нас безутешными.

И тут я набрался храбрости и сказал ей:

– Во дворце есть еще кое‑кто, кому бы я хотел лично передать наилучшие пожелания. – Признаюсь, я все еще пребывал в легком замешательстве от своей выдуманной истории о шахразаде по имени Солнечный Свет и никак не хотел отказаться от заблуждения, что почти раскрыл какой‑то связанный с этой девушкой тщательно скрываемый секрет. Во всяком случае, была или нет она такой ослепительной красавицей, какой я создал ее в своем воображении, Солнечный Свет была моей неизменной возлюбленной, и мне представлялось весьма учтивым попрощаться с ней особо. – Не передадите ли ей мои теплые пожелания, о светлейшая шахрияр? Я, правда, не уверен, что шахразада Шамс – ваша дочь, но…

– Вот уж точно, – сказала шахрияр со смешком. – Моя дочь, это надо же такое придумать! Ваша шутка, молодой мирза Марко, скрасит горечь расставания. Шамс во всей Персии одна‑единственная. И уж, конечно, она никакая не шахразада, а самая настоящая шахприяр.

Я сказал неуверенно:

– Никогда раньше не слышал такого титула.

Совершенно сбитый с толку, я вдруг заметил, что Мот отступила в угол комнаты и прижалась лицом к висевшему на стене qali, были видны лишь ее зеленые глаза, сверкавшие от озорства. Девушка явно старалась удержаться от смеха и сгибалась чуть ли не пополам.

– Титул «шахприяр», – пояснила Жад, – означает вдова великого шаха, почтенная глава рода. И шахприяр Шамс, – она показала, – это моя мать.

Потеряв дар речи от изумления, ужаса и отвращения, я уставился на шахприяр Шамс: покрытую морщинами, лысую, всю в старческих пятнах, сморщенную, ссохшуюся, невыразимо дряхлую бабку. Она ответила на мой взгляд улыбкой, полной злорадства и похоти, обнажив при этом свои сморщенные серые десны. Затем, словно для того, чтобы у меня не осталось никаких сомнений, старуха медленно высунула кончик замшелого языка и провела им по шершавой верхней губе.

Я почувствовал, что земля уходит у меня из‑под ног, но каким‑то образом смог овладеть собой и последовать за отцом и дядей из комнаты, а не упасть в обморок или не заблевать алебастровый пол. Я лишь неясно слышал веселый смех, насмешки и пожелания, которые посылала мне вслед Мот, потому что в голове моей звучали другие насмешливые голоса – я вспомнил свой дурацкий вопрос: «А ваша сестра намного моложе вас?» и воображаемое повеление Аллаха о «божественной красоте шахразады Шамс», и то, что прочел по песку fardarbab: «Остерегайся кровожадной красоты…»

Ладно, моя последняя встреча с красотой не стоила мне крови, и я полагаю, что никто еще не умирал от отвращения или унижения. Во всяком случае, я приобрел опыт, и кровь моя долго еще волновалась и бурлила, стоило мне лишь вспомнить ночи в anderun Багдадского дворца, и щеки мои заливало пламенеющей краской стыда.