Человек у окна

Я думаю, что нужно сразу пояснить, что в этой истории не будет местного колорита. Я ничего не понимаю в археологии и не считаю, чтобы мне этого так уж хотелось. Выкапывать людей и города, которые захоронены или разрушены, для меня занятие бессмысленное. Мистер Кэри, бывало, говорил мне, что я не обладаю характером археолога, и я нисколько не сомневаюсь, что он был абсолютно прав.

В первое утро после моего приезда мистер Кэри спросил, не хочу ли я пойти посмотреть дворец, который он планирует, как он выразился. Хотя как можно планировать вещи, которые существовали давным‑давно? Я это отказываюсь понимать! Итак, я сказала, что хочу, и, честно говоря, меня это немного заинтересовало. Как выяснилось, этому дворцу было почти три тысячи лет.

Я задумалась, какими же были дворцы в те времена, может быть, что‑то похожее на гробницу Тутанхамона, которую я видела на фотографиях. Но не поверите, не на что было смотреть, кроме грязи! Всего‑навсего грязные стены из какого‑то ила около двух футов высоты. Мистер Кэри привел меня сюда и принялся рассказывать, какой здесь был большой двор, и какие всякие апартаменты, и верхний этаж, и разные другие помещения, которые выходили на центральный двор. А я все думала: «Ну откуда это ему известно», – но, конечно, из вежливости молчала. Прямо скажу, это было полное разочарование. Все раскопки теперь представлялись мне просто грязью. Ни мрамора, ни золота – ничего красивого. Дом моей тетки в Криклвуде произвел бы более сильное впечатление в качестве руин! А эти древние ассирийцы, или как там их, еще называли себя царями. Когда мистер Кэри завершил показ своих «дворцов», он передал меня отцу Лавиньи, который показал мне остальную часть холма. Я слегка побаивалась отца Лавиньи: монах, иностранец, такой низкий голос и все прочее. Но он оказался довольно любезным, хотя и рассеянным. Иногда я чувствовала, что мы почти одинаково далеки ото всего этого.

Миссис Лейднер позднее объяснила мне это. Она сказала, что отца Лавиньи интересуют только «письменные документы», как она выразилась. Они все писали на глине, эти странные люди, к тому же языческими значками, но вполне осмысленно. Были даже школьные, как она сказала, таблетки, или плитки, – урок учителя на одной стороне, а работа ученика на обратной. Признаюсь, это было мне очень интересно, это кажется таким человечным, если вы понимаете, что я имею в виду.

Отец Лавиньи прошелся со мной по месту проведения работ и показал мне, что было храмами или дворцами, а что было частными домами, а также место, которое, как он сказал, было древним Аккадским кладбищем[15]. Разговаривал он смешно, как‑то разбросанно, скажет что‑нибудь об одном и вдруг переходит на другую тему.

– Странно, что вы сюда приехали, – сказал он. – Значит, миссис Лейднер действительно больна?

– Не могу сказать, что больна, – осторожно ответила я.

– Она странная женщина, – добавил он. – Я думаю, опасная женщина.

– Что вы хотите этим сказать? Опасная? Чем опасная? – спросила я.

– Я думаю, она жестокая, – сказал он. – Да, я думаю, что она именно жестокая.

– Простите, – возмутилась я, – вы говорите глупости.

– Вы не знаете женщин так, как я. – И он покачал головой.

Смешно, подумала я, монах – и говорит такие вещи. Но я тут же сообразила, что он мог немало всякого услышать на исповеди. И все же я засомневалась, потому что не была уверена, исповедуют ли монахи, возможно, только священники исповедуют. Нет, он, конечно, монах: эта длинная ряса, подметающая мусор, четки и все такое.

– Да, она может быть жестокой, – сказал он в задумчивости. – Я в этом совершенно уверен. И все же, несмотря на то, что она такая крепкая – как камень, как мрамор, – все же она боится. Чего она боится?

Это, подумала я, все бы мы хотели знать.

Возможно, муж все же знает, но вряд ли кто‑нибудь еще, кроме него.

Он внезапно глянул на меня своими блестящими черными глазами.

– Странно здесь? Вы не считаете, что странно? Или вполне естественно?

– Не вполне естественно, – сказала я в раздумье. – Довольно прилично, что касается устройства, но нет чувства полного спокойствия.

– Мне как‑то не по себе. Мне кажется, – у него вдруг усилился акцент, – мне кажется, что что‑то готовится. Доктор Лейднер тоже не совсем спокоен. Значит, и его что‑то волнует.

– Здоровье его жены?

– Наверное. Но и что‑то еще. Есть, как бы это сказать, какое‑то напряжение.

Да, совершенно точно, именно напряжение.

На этом закончился тогда наш разговор, потому что подошел доктор Лейднер. Он показал мне только что вскрытую могилу ребенка. Довольно трогательно: маленькие косточки, несколько горшков и какие‑то маленькие крапинки, которые доктор Лейднер определил как ожерелье из бисера.

А рабочие меня рассмешили. Никогда не видела такую массу пугал – все в длинных юбках, в лохмотьях, а головы повязаны, как будто у них зубы болят. И когда они ходили взад и вперед, нося корзины с землей, они пели – по крайней мере, я думаю, что это считалось пением, – страшно монотонное пение, которое продолжалось без перерыва снова и снова. Я заметила, у многих были ужасные глаза – покрытые какими‑то выделениями, а у нескольких человек наполовину слепые. Я только подумала, какие это жалкие люди, как доктор Лейднер сказал:

– Неплохо выглядит эта партия мужчин, не правда ли?

Вот ведь до чего странно устроен мир, как два разных человека могут видеть в одной и той же вещи каждый свое. Я не очень ясно выразилась, но вы можете понять, что я имею в виду.

Спустя некоторое время доктор Лейднер объявил, что он возвращается домой выпить чашку чая. Мы вместе пошли обратно, и он рассказывал мне всякую всячину. И когда он объяснял, все было совсем иначе. Я как будто видела все, что должно было тут быть, – улицы и дома; он показал мне печи, в которых пекли хлеб, и сказал, что арабы и в наше время пользуются почти такими же печами.

Мы возвратились в дом и обнаружили, что миссис Лейднер уже встала. Она выглядела сегодня лучше – не такая осунувшаяся и слабая. Почти тут же подали чай, и доктор Лейднер рассказал ей, что происходило утром на раскопках. Потом он пошел обратно на работу, а миссис Лейднер спросила меня, не хочу ли я посмотреть некоторые сделанные ими находки. Конечно, я сказала «да», и она повела меня в комнату древностей. Там лежало много всего, в основном, как мне показалось, битых горшков или еще чего‑то, что было отремонтировано и склеено. Все это можно бы выбросить, подумала я.

– Ой‑ё‑ёй, – сказала я. – Как жалко, что все они такие битые, правда? И стоит ли их хранить?

Миссис Лейднер слегка улыбнулась.

– Смотрите, чтобы Эрик вас не услышал. Горшки его интересуют больше всего, ведь это такая древность – им может быть не менее семи тысяч лет.

И она объяснила, что некоторые из них из самого глубокого раскопа у основания холма, что тысячи лет назад они разбились и были починены битумом, что показывает, что люди тогда ценили свои вещи так же, как и в наше время.

– А теперь, – сказала она, – я покажу вам кое‑что поинтереснее. – И она сняла с полки коробку и показала мне красивый золотой кинжал с темно‑синими камнями на рукоятке.

Я вскрикнула от удовольствия.

Миссис Лейднер засмеялась.

– Да, всем нравится золото! Кроме моего мужа.

– Почему же доктор Лейднер не любит его?

– Ну, начнем с того, что оно дорого обходится. Рабочим, которые его найдут, надо платить по весу золота.

– Господи! – воскликнула я. – Это почему же?

– О, это так принято. Прежде всего это предотвращает кражи. Видите ли, если они все же совершат кражу, предмет уже не будет представлять собой археологическую ценность, останется только стоимость металла. Они могут переплавить его. Так что мы заботимся об их честности, – улыбнулась она.

Она сняла еще один поднос и показала очень красивую золотую застольную чашу с узором на ней из голов баранов.

Я снова вскрикнула.

– Красиво, не правда ли? Это из могилы правителя. Мы находили и другие царские могилы, но большинство из них были разграблены. Эта чаша – наша лучшая находка. Одна из красивейших когда‑либо где‑либо найденных. Древний Аккад. Уникум.

Вдруг, нахмурившись, миссис Лейднер поднесла чашу к глазам и поцарапала слегка ногтем.

– Вот странно! На ней воск. Кто‑то заходил сюда со свечой. – Она отколупнула маленькую вощинку и поставила чашу на место.

Потом она показала мне какие‑то своеобразные маленькие терракотовые фигурки, но большинство из них были просто непристойны. Отвратительны были эти древние люди.

Когда мы вернулись к портику, миссис Меркадо сидела и полировала ногти. Она, любуясь, держала руки перед собой. Я подумала про себя, что ничего более идиотского, чем этот оранжево‑красный цвет, и представить себе нельзя.

Миссис Лейднер принесла с собой из комнаты древностей очень тоненькое маленькое блюдце, разбитое на кусочки, и стала его склеивать. Я последила за ней с минуту и спросила, не нужна ли ей помощь.

– О да. Тут еще много есть. – Она достала целую груду битой керамики, и мы принялись за работу.

Я вскоре освоилась, и она похвалила мои способности. Я полагаю, что у большинства медсестер ловкие пальцы.

– Какие все занятые! – сказала миссис Меркадо. – Я чувствую себя ужасной бездельницей. Конечно, я бездельница.

– Ну и что же, если вам так нравится. – В голосе миссис Лейднер было полное равнодушие.

В двенадцать был ленч. После этого доктор Лейднер и мистер Меркадо обрабатывали керамику, поливая ее раствором соляной кислоты. Один горшок стал восхитительного темно‑фиолетового цвета, а на другом проступил рисунок рогов быка. Прямо колдовство какое‑то. Вся засохшая грязь, которую ничем не отмоешь, как бы вспенилась и улетучилась.

Мистер Кэри и мистер Коулман пошли на раскопки, а мистер Рейтер отправился в фотолабораторию.

– Ты чем будешь заниматься? – спросил доктор Лейднер жену. – Я думаю, немножко отдохнешь?

Я поняла, что миссис Лейднер обычно ложится днем отдыхать.

– Я отдохну часок, потом, может быть, немного пройдусь.

– Хорошо. Сестра тоже пойдет с тобой?

– Конечно, – сказала я.

– Нет, нет, – возразила миссис Лейднер. – Я люблю прогуливаться одна. Сестра не должна чувствовать, что она настолько связана службой, что ей не разрешается упускать меня из поля зрения.

– О, – сказала я, – но мне хотелось бы пойти.

– Но, право, я бы предпочла, чтобы вы не ходили, – довольно твердо заявила она, совершенно не допуская возражений. – Мне надо время от времени бывать одной. Мне это необходимо.

Я, конечно, не настаивала. Но когда я сама отправилась немножко отдохнуть, меня вдруг осенило: как это миссис Лейднер с ее болезненными страхами отправляется прогуливаться в одиночестве, без всякой охраны.

Когда в половине четвертого я вышла из комнаты, двор был пуст, если не считать боя у большой медной ванны, который мыл керамику, и мистера Эммотта, который разбирал и складывал ее. Когда я подошла к ним, через арку вошла миссис Лейднер. Она выглядела живее, чем мне ее приходилось видеть прежде. Глаза у нее блестели, она была в приподнятом, почти веселом настроении.

Из лаборатории вышел доктор Лейднер и присоединился к ней. Он показывал ей большое блюдо с нарисованными на нем рогами быка.

– Доисторические слои чрезвычайно продуктивны, – сказал он. – Сезон пока идет успешно. Находка того захоронения в начале – это настоящая удача. Единственный, кто мог бы пожаловаться, – это отец Лавиньи. Таблеток у нас пока что кот наплакал.

– Он, кажется, не очень‑то много поработал и с теми, что у нас есть, – сухо сказала миссис Лейднер. – Эпиграфист он, может быть, хороший, но страшно ленив. Спит целыми днями.

– Недостает нам Берда, – сказал доктор Лейднер. – А этот человек несколько поражает меня своей неортодоксальностью, хотя, конечно, я не настолько компетентен, чтобы судить. Но один‑два его перевода были, мягко говоря, странными. Я вряд ли, например, могу поверить, что он прав с надписями на кирпиче, и все же ему виднее.

После чая миссис Лейднер спросила, не хочу ли я пройтись к реке. Я подумала, возможно, она опасается, что обидела меня, не взяв с собой ранее.

Я решила показать ей, что не обидчива, и сразу приняла приглашение.

Стоял восхитительный вечер. Дорожка вела нас между полями ячменя, потом среди цветущих фруктовых деревьев. Наконец мы вышли к берегу Тигра. Сразу слева от нас был Телль, где рабочие пели свою странную монотонную песню. Немного правее было большое водоподъемное колесо, оно издавало странный стонущий звук. Он вначале заставлял меня стискивать зубы. Но потом я полюбила его, и он стал действовать на меня успокаивающе. За водяным колесом находилась деревня, из которой было большинство рабочих.

– Довольно красиво, не правда ли? – сказала миссис Лейднер.

– Очень умиротворяюще, – сказала я. – Мне кажется забавным быть настолько далеко ото всего.

– Далеко ото всего, – повторила миссис Лейднер. – Да, здесь, по крайней мере, можно чувствовать себя в безопасности.

Я внимательно посмотрела на нее, но, думаю, она скорее говорила сама с собой, чем со мной, и не сознавала, что я ее слушаю.

Мы пошли домой.

Вдруг миссис Лейднер сжала мне руку с такой силой, что я чуть не закричала.

– Кто это там, сестра? Что он делает?

Впереди, на некотором расстоянии от нас, как раз там, где дорожка проходила около экспедиционного дома, стоял мужчина. Одет он был по‑европейски, и казалось, что он стоит на цыпочках и пытается заглянуть в одно из окон.

Пока мы присматривались к нему, он оглянулся, увидел нас и сразу же пошел по дорожке в нашу сторону. Я почувствовала, что миссис Лейднер стала еще сильнее сжимать мою руку.

– Сестра, – шептала она. – Сестра…

– Ничего страшного, моя дорогая, ничего страшного, – увещевающе проговорила я.

Мужчина прошел вперед, миновав нас. Это был житель Ирака, и, как только миссис Лейднер увидела его вблизи, она со вздохом расслабилась.

– А, так он житель Ирака, – сказала она.

Мы пошли дальше своей дорогой. Проходя мимо, я взглянула на окна. Они были не только закрыты на засовы, но были еще и слишком высоко от земли, чтобы можно было заглянуть вовнутрь: уровень земли здесь был ниже, чем во внутреннем дворе.

– Наверное, простое любопытство, – сказала я.

Миссис Лейднер кивнула.

– Только и всего. Но минуту назад я подумала… – И она вдруг замолкла.

«Что же вы подумали? – засело у меня в голове. – Что вы подумали?

Но теперь я знала, что миссис Лейднер боялась определенного существа из плоти и крови – человека.