Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Annotation 16 pageНа прошлой неделе ты побывал у гетеры. Вернее, не побывал, а она сама явилась к тебе, и даже не к тебе, а в арендованный подставным лицом дом, будучи уверенной, что идет по вызову к богатому торговцу тканями… Гетеру мало смутила темнота, царившая в покоях, — ей, госпоже ста удовольствий, попадались клиенты с самыми разнообразными вкусами, разве что до сих пор не встречалось клиента, которого можно было утомить лишь под утро. И то прибегнув напоследок к редкому способу «Муравьиный узел», требовавшему от женщины музыкальных и акробатических талантов одновременно с талантами чисто женскими. Довольная оплатой — в кошеле бренчали золотые нишки[56], а не серебро или, упаси боги, медяки! — гетера удалилась на рассвете, а ты еще с полчаса лежал на смятом ложе, закинув мощные руки за голову и глядя в потолок. «Зверь умер!» — пришло тебе на ум, но мысль казалась куцей, обрывочной, и почему-то все время хотелось добавить: «Да здравствует зверь!» От гетеры пахло орисскими благовониями, а не сандалом, и страсть ее, изощренная и гораздая на выдумки, отличалась от бешеного темперамента Сатьявати — но это впервые было не важно. Ты сам напомнил себе купца, который вызвал на дом женщину для развлечений, приятно провел время и сейчас отправится в лавку… или в государственный Совет, что ничего не меняло. Зверь, упрямо толкавший тебя к соитию с одним-единственным существом на свете, умер. От старости? От внезапной старости Сатьявати? По прихоти судьбы? Бог весть… Ты лежал, уставясь в потолок, и не знал, что зрачки твои сейчас похожи на кошачьи, а глаза слабо мерцают в полумраке, напоминая взгляд Черного Островитянина… Зверь умер, и он здравствовал. Просто сменив логово. Ты вышел на веранду внутреннего дворика, босиком прошлепал к бассейну для омовений и спустился вниз по кирпичной лестнице. Вода была холодной, остыв за ночь — кроме тебя и удалившейся гетеры, в доме никого не было, и слуги не спешили к устройству для подачи горячего воздуха, это было хорошо, и хорошо весьма. Спустя час ты уже гнал колесницу по «Пути Звездного Благополучия» в направлении дворца. У западных ворот тебя встретила темнокожая старуха и, распространяя аромат сандала, принялась взахлеб кричать о необходимости спешно женить ее сына. Твоего сводного брата. Ты равнодушно кивнул и спрыгнул с колесницы. * * * Все, кроме Грозного, замечали, что регент изменился. Старикам он напоминал Пратипу, того улыбчивого раджу, чье правое бедро было предназначено исключительно для невесток, а колья на площади — исключительно для преступников. Шамкая беззубыми ртами, старики сходились на том, что спокойный взгляд Грозного устрашает больше, нежели в свое время устрашал открытый гнев Шантану-Миротворца. Да и амнистий поубавилось, чтобы не сказать — они исчезли вовсе. Тайные перемены замечали послы, кланяясь ниже и говоря глаже, слуги спешили убраться с дороги регента, едва заслышав тяжкие шаги из-за угла коридора, доклады министров стали короче, заменив пространные славословия вначале на древнюю формулу: — Слуга твой Кунтейка[57] Дашарнский челом бьет и молит о снисхождении… Регент вдруг стал брить голову, возродив былой закон кшатриев: «На голове воина должно быть столько волос, сколько можно пропустить через серебряное кольцо!» Кольцо всегда блестело на пальце, а полуседой чуб свисал к левому уху, в мочке которого болталась серьга с крупным рубином. Капля крови. Правда, обычай обычаем, а после бритвы цирюльника не так бросалось в глаза, что кудри сорокалетнего регента с недавних пор окончательно побелели, тем паче что в окладистой бороде покамест хватало перца. Следом за Грозным засияли синевой макушки воевод и рядовых дружинников, и оставленные пряди лихо выбивались из-под шлемов наружу, трепеща на ветру. Ох и запомнили хастинапурские чубы от княжества Матсьи до Нижней Яудхеи, когда окраины державы Лунной династии изрядно раздвинулись, а возы с данью поползли в Город Слона! Стали вслух поговаривать, что Мадхъядеша, Срединная Земля ариев, должна быть единой. Ограниченная с севера Гималаями, а с юга — горами Виндхья, на западе она включала в себя все Поле Куру разом, а на востоке тянулась к слиянию трех рек: Ганги, Ямуны и Сарасвати. И с недавних пор практически все княжества или царства Срединной Земли были с радостью готовы признать над собой сюзеренитет Хастинапура — если Грозный все-таки решит совершить «Конское приношение», приняв на себя титул махараджи Чакравартина… Все — за исключением могущественных панчалов. Но, кроме этих гордецов, кшатрии остальных земель уже брили головы и носили в левом ухе серьги — кто с рубином, кто с аметистом, кто с хризолитом, в зависимости от достатка. И твердо знали назубок три дела, позорные для воинского сословия: в грозный час отсиживаться в собрании, быть профессиональным борцом на потеху зевакам и лишиться мужского естества, став среднеполым. «Грозный час» даже шутливо звали «Часом Грозного», да и Хастинапур, названный в честь основателя, Хастина-Слона, вознамерились было переименовать в Бхишмапур, то бишь в Грозный — но регент категорически запретил. «Уважает предков!» — шептались в народе. В самой столице группой брахманов-советников уже был подан на рассмотрение регента закон о чистоте варн. В частности, там предлагалось запретить шудрам-работникам изучение Вед. Дескать, если член низшей касты читает святые писания — да будет ослеплен, если внимает чужому слову — да будет лишен слуха, если же тайно переписывает Веды и Веданги на пальмовых листьях — да отрубят нечестивцу руки и сварят затем в кипящем масле! В таком виде закон принят не был, но шудры дружно шарахнулись прочь от «Второго рождения», а кое-какие положения «Закона о чистоте» начали плавно претворяться в жизнь. Например, ребенка отца-кшатрия от женщины-шудры стали называть Кшаттри, то есть «Подрывающий чистоту», а чандалам под страхом смерти запретили прикасаться к жрецам и воинам — даже умирающему от жажды царю чандала-неприкасаемый не мог подать воды, не рискуя при этом головой. Вдобавок знак на лбу, который символизировал принадлежность к той или иной варне, окончательно стал разноцветным: чтобы окраска человека была видна издалека. На смену Кула-Дхарме, иначе Долгу Семьи, шел Варна-Дхарма. Закон Варн. 3 Вокруг махровым жасмином расцветал вишнуизм — все знали приверженность регента этому утонченному культу. Поклонение Брахме-Созидателю превратилось в скучную обязанность, которую и нести тяжело, и бросить жалко. Слово «брахман» потеряло первое значение, а храмов Созидателя осталось всего два — и оба не в Хастинапуре. Южане из зарубежья Срединной по-прежнему цепко держались за сомнительную милость Шивы — но на просвещенном севере оргии в честь Разрушителя привлекали к себе лишь бедняков и лесных дикарей. Да еще капалик перехожих, которых вишнуиты тайком стали называть «вшиварями». Как-то, присутствуя в храме на очередном восхвалении Опекуна Мира, Гангея с удивлением услышал из уст жреца следующие слова: Затем, почтенные, причастный великой доле Вишну Из рук — сто кшатриев, сто вайшьев из бедер, Преподавателя Вед, безмерно лучезарного Брахму, Далее, после «Странноглазого Шивы», воспевалось создание Опекуном всей восьмерки Локапал-Миродержцев разом и замечательная жизнь Трехмирья в золотой век, когда «не было ни у кого обязанности совокупленья — потомство у всех возникало просто силой желанья!» Обалдев от таких перспектив, регент был потрясен даже не самим славословием — после «Индры рыболовов» Гангею трудно было удивить панегириками. Главным являлось другое: в самом начале проповеди о величии Вишну, там, где обычно ссылаются на тот или иной авторитет, жрец ничтоже сумняшеся заявил: — Грозный сказал! И пошел восхвалять… Регент мрачнел на глазах, слушая приписанные ему слова, а достойный брахман разливался соловьем, сменив тему: О еретиках возвещу: из жителей юга — все андхраки, Также и жителей севера я перечислю: Вот какие злодеи на этой земле обитают! Вернувшись во дворец, Грозный велел призвать к себе жреца-обличителя и поинтересовался: кто еще из разнообразных злодеев входит в подлежащий истреблению сонм? Кого будем карать и приобщать? Жрец расцвел утренним лотосом и заорал на все покои: На земле размножились ракшасы, бхуты и преты, Нежить эта, возгордясь обретенным даром, дерзко От тягот избавить землю доступно лишь Чакравартину… Когда жрец уходил, регент задал ему последний вопрос: почему верные, по сути, слова он, достойный брахман, приписал Грозному? Достойный брахман изумился до глубины души и поведал, что так изложил сию проповедь некий мудрец по прозвищу Расчленитель, живущий на острове в святом месте слияния двух рек. Гангея потерял дар речи и был вынужден слушать о сыне мудреца Парашары-Спасителя, который с младенчества вырастил собственное тело до взрослого состояния и с пеленок досконально изучил все Веды с комментариями. Под занавес жрец доверительно сообщил о концентрации личного Жара-тапаса гениального Расчленителя, в результате чего глаза мудреца пылают янтарным огнем. И, уходя, был разочарован: сообщение не произвело на Грозного особого впечатления. …Слава громом звучала окрест, кшатрии брили головы и славили Вишну, белые знамена реяли над Городом Слона, северные стяги цвета жизни — в противовес южным штандартам, красным, как кровь, как одежды Локапалы Юга, Петлерукого Ямы. Арийский север, символ благополучия, и дравидский юг, символ беды и злосчастья — если верить златоустам северян и не прислушиваться к иным мнениям. Но пока еще снег и багрец худо-бедно уживались на просторах Второго мира, и никто не предполагал, что им вскоре суждено сойтись на Поле Куру, превратив четыре с лишним миллиона людей в дурно пахнущее месиво. До войны Алой и Белой розы, равно как и до другого противостояния цветов-антагонистов, оставалось много тысячелетий. Смертный не в состоянии представить себе такой срок. Разве что Бог. Но боги были далеко, Грозный же — рядом, и о регенте говорили: — Он удовлетворял богов — жертвами, предков — поминками, бедных — милостыней, дваждырожденных — исполнением их заветных желаний, гостей — пищей и питьем, кшатриев — доблестью, вайшьев — защитой, шудр — добротой, а врагов — усмирением. Враги внимали и переглядывались. А на столичном престоле номинально числился царевич Вичитра, Дважды Блестящий юнец, которого давно пора было женить. Во всяком случае, так считала благоухающая сандалом старуха. 4 Когда-то здесь был луг — но сейчас этого не помнили даже вековые старцы. Зато не только старцы, но и молодежь гордого княжества Каши, восточного рубежа Срединной Земли, отлично помнила другое: именно здесь тринадцать лет назад встала лагерем армия Грозного! Тогда был еще жив царевич Блестящий, первенец Сатьявати и Шантану, и ребенок весело смеялся, глядя на полыхающие виллы и предместья Бенареса, кашийской столицы. Жив был и верный Кичака-сотник… Нет, тогда еще пятидесятник, а сотником он стал после того, как бился в стенном проломе один против многих, и, тяжело раненный, дал возможность пехоте ворваться в город. Многие были живы тогда, те, кто сейчас наслаждается в райских обителях, скрежещет зубами в преисподней или вертится белкой в колесе перерождений, забыв о прошлом и надеясь на будущее! И капают капли из треснутого кувшина Калы-Времени… Если бы случайный сиддх-небожитель взглянул, пролетая мимо, на бывший луг и бывший лагерь — взору его предстал бы роскошный стадион, каким может похвастаться далеко не всякая столица! Подобно городу, он был окружен стенами из песчаника и мелкими рвами, накрыт со всех сторон пестрым балдахином, и площадок для оркестров было достаточно, чтобы обилие музыки грозило превратиться в какофонию. Что отнюдь не мешало празднику. Меж трибун толпами сновали лицедеи и плясуны, собирая щедрую мзду от горожан и гостей Бенареса. Солнце играло на заново отстроенных виллах вокруг стадиона, скользя по жемчужным сеткам на окнах, — и аромат дерева агуру, которым были отделаны трибуны, щекотал ноздри собравшихся. Брахманы в специально отведенных местах заканчивали совершать возлияния, возгласы «Свасти!» и «Сваха!» то и дело вплетались в общий гам, и набожные кашийцы касались лба ладонями, шепча молитву. Все ждали явления правителя. Все — в том числе и многие цари Второго мира, чьими временными резиденциями стали дома предместий. Царские суты заканчивали осмотр колесниц и упряжек, свитские кшатрии наводили блеск на доспехи господина и складывали в «гнезда» запасные тетивы со стрелами, а стяги всех цветов радуги трепетали на ветру, выхваляясь изображениями. Это могло означать только одно: Кашиец объявил от имени трех своих дочерей Сваямвару! На благородном языке — «Свободный Выбор», восьмой вид брака, когда выкупом за невесту служат не коровы и драгоценности, а личная доблесть женихов-соперников! Восьмой, и самый достойный для кшатрия испокон веков. Дело крылось даже не в том, что кашийки-женщины из правящего дома отличались приятной внешностью, а за плодовитость их шутливо прозывали «крольчихами». Подлинный смысл Свободного выбора был ясен наперед — владыка Каши до сих пор не простил Грозному былого разгрома! И прекрасно понимал: стратегически выгодное положение его земель никогда не перестанет привлекать к себе хищное внимание Хастинапура. В одиночку Кашиец вечно будет мальчиком для битья. А попытайся он открыто заняться поисками союзников, разгласив истинную причину, — неужели Грозный не воспользуется этим предлогом для того, чтобы двинуть войска на Бенарес?! Ежегодная дань и пятилетие, ушедшее на восстановление города, отлично учили дипломатии. Итак, Свободный Выбор! Вот они, три красавицы на помосте, застеленном тигриными шкурами, три лотоса-бутона, три жемчужины несверлёные, три сестры, которых ласково зовут Мать, Матушка и Мамочка! Смеетесь?! Зря смеетесь: про «крольчих» мы уже говорили, а теперь добавим, что на кашийском диалекте имена сестер звучали: Амба, Амбика и Амбалика. Совсем другое дело… Где вы, трое будущих зятьев, первых в доблести и воинской науке? Чтобы трижды подумал Грозный, прежде чем своевольничать! Наконец домашний жрец-советник Кашийца, нестарый еще брахман с лицом, обезображенным кожной болезнью, встал между тремя огнями. Обратившись к югу, он поднял над головой сосуд с топленым маслом, нараспев прочитал мантру и по очереди плеснул густой жидкостью в каждый из трех костров. Всенародный Агни жадно вцепился в жертву, захлебываясь и плюясь огненными брызгами, повинуясь знаку, разом замолчали музыканты на всех площадках — стих гул барабанов-мридангов, угомонились цимбалы, дыхание покинуло медные тела карнаев… — Сваха! — торжественно возгласил жрец, опуская сосуд, и почти сразу на помосте рядом с тремя невестами объявился владыка Каши — будущий счастливый тесть. Но открыть Сваямвару ему не дали. — Сваха! — эхом прогремело с северо-запада. И на стадион въехала одинокая колесница. Под белым знаменем Города Слона. Потом воротные стражи будут наперебой божиться, что не видели никакой колесницы, что снежное облако накрыло их с головой, забивая дыхание и заставляя ресницы смерзнуться, что горный буран Химавата обрушился невесть откуда… Стражей высекут и забудут об их россказнях. Но это случится потом. А пока что четверка белоснежных жеребцов прошла ровной иноходью по стадиону, слева направо, свершая круг почета и демонстрируя добрые намерения — отчего у многих отлегло от сердца. И гигант в легком доспехе спрыгнул наземь у самого помоста, мимоходом потрепав по плечу своего юного возницу. Грозный смотрел на Кашийца. Снизу вверх. А казалось, что сверху вниз. Правитель Бенареса чудом удержался, чтобы не отвести взгляда. Четыре месяца назад к нему из Хастинапура являлось посольство сватов — с предложением выдать всех трех дочерей, Амбу, Амбику и Амбалику, за царевича Вичитру. Но Сваямвара уже была к тому времени объявлена, так что послы получили корзину зеленых смокв и вежливый отказ и удалились несолоно хлебавши. Сватам было сказано, что если Дважды Блестящий и впрямь достиг того возраста, когда мужчине пора обзаводиться супругами, причем не одной, а сразу тремя, то юный герой вполне может явиться на стадион Свободного Выбора и завоевать невест в честном поединке. А если нет… На нет и суда нет. Наверное, если бы залетный гандхарв нашептал Кашийцу на ушко, что Грозный и слыхом не слыхивал ни о каком сватовстве, а посольство целиком и полностью состояло из доверенных людей Сатьявати — князь не поверил бы гандхарву. А зря. Поджилки-то трясутся, будь ты хоть сто раз кшатрий… Ох и смотрит, бычара, в самый корень смотрит, душу глазищами на клочки-тряпочки рвет! Ну скажи, скажи хоть что-нибудь! Все легче… — Я приветствую владыку Бенареса, лучшего из людей, от имени моего брата, царевича Вичитры! — далеким громом разнеслось над стадионом и отдалось во всех закоулках. — Мудрые считают, что выдача дочерей достойным мужам должна происходить после приглашения тех и после того, как невесты будут наряжены и одарены приданым по мере сил. Другие отдают свою дочь за пару коров. Третьи — за выкуп. Некоторые берут девушку силой, иные — с ее согласия. Одни овладевают невестой, когда она находится в невменяемом состоянии, другие добиваются брака достойными методами. Но члены воинской варны восхваляют Сваямвару, Свободный Выбор, и соглашаются с ними знатоки Закона! Прибавлю от себя: Свободный Выбор есть лучший из всех видов брака! У Кашийца малость унялась дрожь поджилок, цари-женихи самодовольно огладили бороды, у кого они были, а над трибунами прокатился радостный ропот — Грозный, сам Грозный, явившись как друг, на единственной колеснице, соглашается с мнением хозяина! Гангея же легко вспрыгнул на помост, обогнул потрясенного Кашийца и мигом оказался рядом с невестами. Они прекрасно смотрелись вместе: светлокожий великан с бритой головой, матерый буйвол рядом с тремя испуганными газелями. Нет, не буйвол — голодный тигр!.. Потому что Гангея ласково сгреб Мать, Матушку и Мамочку, посадив старших себе на плечи, а младшенькую оставив полулежать на сгибе локтя — и никто не успел и глазом моргнуть, как регент уже стоял на своей колеснице вместе со всем выводком невест. — Платите доблестью, о цари! — громыхнуло над стадионом. — Платите щедро, не скупясь на стрелы! Ибо я, Грозный, верный слуга и опекун Дважды Блестящего, заявляю о намерении увезти невест с собой! И женихи гурьбой кинулись на арену. 5 По дороге сюда ты искренне полагал, что сумеешь удержаться на краю, не скатившись в пропасть. Лгать самому себе — рок всех способных лгать. То, что тебе стало ясно еще в семнадцать лет, по первом прибытии в Хастинапур, следующие годы подтвердили в один голос: да, Рама-с-Топором обладал воистину сверхчеловеческим могуществом! Не сверхъестественным, потому что даже боги способны действовать лишь в пределах Естества, всеобъемлющего Закона, но быть на равных с богами — разве мало?! И аскет аскетов, рожденный по ошибке брахман-воин, щедро поделился своим знанием с тобой, распахнув перед мальчишкой-учеником сокровищницу Астро-Видья, «Науки Небесного оружия». Всю, вплоть до самых темных закоулков. Ты иногда задумывался: зачем Рама сделал это? По просьбе мамы? Брихаса? Наставника асуров? Сомнительно, что дело было только в просьбах. Неужели чьи-то мольбы в силах подтолкнуть сурового подвижника в ту или иную сторону, особенно если первоначально Паращурама собирался идти совершенно другой дорогой? В податливость учителя верилось плохо… тем паче что на его месте ты бы поостерегся отдавать все, или даже отдавать столь много. И уж совсем не находилось объяснения: по какой причине учитель наотрез отказался объяснять тебе, почему, хотя всегда в подробностях рассказывал, как? Только потому, что ты кшатрий, а не брахман?! До сих пор, разрушая Бенарес или обучая скромности Нижнюю Яудхею, ты еще ни разу не применял полученное знание в реальном бою. Медлила затягивать горизонт лазурная паутина, мухи оставались вольными, паук — голодным, а стрелы — стрелами, забывая дышать бездымным пламенем. Тебе хватало мощи хастинапурских дружин и понимания того, что провинившегося соседа достаточно поставить на место: позорно и жестоко превращать его самого в пылающий факел, а соседский дом — в пепелище! Ты бродил рядом с простой истиной: Рама-с-Топором, любимец Разрушителя, дал тебе в руки чудовищную мощь, чтобы тебе не хотелось растрачивать ее на пустяки, для восторга ротозеев, превращаясь в площадного факира… Сила только тогда сила, когда сильный способен от нее отказаться, а трезубец Шивы плохо подходит для охоты на речных выдр. Ты начал понимать это, из ученика становясь наследником, забыл в бытность регентом и презрел, назвавшись опекуном. Ты явился в Бенарес на одной колеснице. Явился — Грозным. Забирать невест с помоста в «гнездо» было верхом глупости, хотя и чрезвычайно красивым жестом — и теперь ничего не оставалось, кроме «Вимана-мантры». Первые нити, незримые для остальных, прошили небосвод с землей, тайный ткач засновал туда-сюда, накручивая зыбкие кружева на коклюшки реальности, и слова сами легли на язык, нужные слова, правильные слова, которые было трудно выучить, но забыть — невозможно. Тяжелая колесница, чьи борта сверкали броней и щетинились кольями во избежание столкновения с противником, стала втрое больше. Виманами называли небесные повозки, имевшие общие черты с храмом или домом, три девушки вскрикнули, когда пространство вокруг них услужливо раздвинулось, и все, кроме старшей, шлепнулись в обморок. Благо теперь было куда шлепаться. Старшая же, полногрудая Амба, дикой мангустой забилась в угол и блестящими от возбуждения глазами следила за тобой. Воздух кругом «гнезда» замерцал, потек белесым киселем и, наконец, застыл слюдяным куполом-полушарием — первая стрела наискось прошлась по нему и с бессильным визгом скользнула в сторону. Юный возница, сын твоего двоюродного брата-щеголя от женщины из касты сут, нервно рассмеялся и, не дожидаясь приказа, хлестнул коней. Вот за это качество ты и взял с собой парнишку — за умение поступать самостоятельно. Паук сожрал уже двух мух и теперь успешно гонялся за третьей. Потом станут говорить, что царей-женихов были многие тысячи, что они вовсю дождили стрелами, а гонги-колокольца их упряжек звенели подобно гневному хохоту Индры… Потом найдут, что сказать и чем удивить зевак. На самом же деле большинство из них едва успело схватить луки и потянуть стрелу из колчана — огромная повозка бешеной горой ринулась на толпу, срезав угол арены и мгновенно набрав полную скорость, и брызнули врассыпную неудачливые претенденты на руки Матери, Матушки и Мамочки! Трибуны разразились шквалом аплодисментов вперемешку с одобрительными выкриками, и тебе это пришлось по вкусу. Разбираться в ощущениях, приятных или иных, было недосуг, но плетенные из слов кружева сразу раскалились добела, хищно встопорщились паучьи жвалы, истекая ядом, тебе вдруг показалось, что там, за пламенными нитями, открылись ворота в начало Безначалья… Почти сразу овация усилилась, ибо твои кони со стремительной легкостью охотничьих соколов повернули у восточных трибун налево, чудом вынося колесницу-виману к центру стадиона. Ты на миг обернулся и встретился с сияющим взглядом царевны Амбы. Если бы кто-нибудь сейчас поднес к твоему лицу начищенное зеркало, то взору предстала бы удивительная картина: зрачки Грозного полыхнули янтарным огнем, вытягиваясь в вертикальную черту, а складки на переносице до жути напомнили львиную морду… Или лицо Черного Островитянина. Увы! Зеркал и услужливых доброхотов под рукой не оказалось. Ты ободряюще усмехнулся царевне, небрежно поднимая лук, и был жестоко наказан за миг промедления и упоения собственным могуществом. По тыльной части слюдяного купола прогрохотала дробная капель, и перила рядом с тобой расщепились, плеснув горстью заноз. Возничий-умница пустил в ход бич, колесница развернулась практически на месте — и ты увидел обидчика. Увидел одновременно с тем, как стрелы с золотыми пластинками вместо оперения навылет прошили твой стяг. Белый стяг Хастинапура. Он, единственный из женихов, успел прыгнуть в «гнездо» и, не дожидаясь испуганного суты, вывести свою колесницу на арену. Сине-багровое знамя реяло рядом с зонтом тех же цветов, и тебе не пришлось морщить лоб, чтобы вспомнить, кто именно выходит в бой под штандартом цвета воспаленной раны. Яростный Шальва, царь северо-западных шальвов из долины Синдху, где владыки отказываются от собственного имени, всегда называясь по племенному отличию, поэтому их столицу, Шальвапур, никогда не было смысла переименовывать. Налетев с тыла, подобно тому, как слон в течке набрасывается на вожака-соперника в битве за самку, Шальва бросил поводья, привстал, выкрикнул десяток слов — и лук его превратился в сияющее колесо. Твоя паутина треснула сразу в пяти местах, разлетаясь в клочья, метнулся в сторону паук, а златооперенные стрелы Шальвы без промедления ринулись в дыры… И одна из них, бамбуковая молния с гладко стесанными сочленениями, обожгла тебе бок, вскользь пройдясь острым как бритва наконечником. Новый шквал обрушился с трибун — жители Бенареса без стеснения восторгались отвагой жениха, ты вслушался в рев толпы, чувствуя ласку боевого безумия, и что-то надломилось глубоко в тебе. Хруст души был нов и приятен. * * * Когда Грозный покидал стадион в гробовом молчании зрителей, за спиной его оставалась пустая арена, разбитая вдребезги колесница Шальвы, четверка искромсанных коней, похожих на работу сумасшедшего мясника, — и сам Шальва, весь в копоти и кровоподтеках, с ненавистью провожающий взглядом победителя. Ах да: еще мертвый сута Шальвы, который в самый неподходящий момент кинулся на помощь своему господину. Труп возницы, словно в насмешку, был покрыт разорванным знаменем. Сине-багровым. Глава XIII Колесницу регента заприметили еще издалека. — Едет! Едет! Грозный возвращается! — донеслись со стен крики дозорных. Просыпаясь, Хастинапур радостно загудел, и во дворце, как и во всем городе, началась лихорадочная суета — челядь спешно готовилась к торжественной встрече победителя. В том, что Гангея возвращается с победой и невестами для сводного брата, не сомневался даже самый отъявленный скептик. — Сколько их там? — осведомился у ближайшего дозорного начальник стражи Львиных ворот, первым вскарабкавшись на стену. — Сразу и не разглядишь… — стражник до рези в глазах всматривался в пятнышко на горизонте. — Что, так много? — зрение начальства явно оставляло желать лучшего. — Немало, однако! То ли четыре штуки, то ли пять… Нет, пятый — это наш повелитель! А четвертый — возница. Троих везет, клянусь Третьим глазом Шивы! — Не путаешь? Смотри у меня… В смысле лучше, лучше смотри! — Да что ж я, господина с бабой перепутаю?! — возмутился дозорный. — Обижаешь, начальник… В последнее время среди воротных стражей из бывалых распространилась странная мода. Многих выше (и не очень) стоящих они именовали коротко и смачно: «начальник» — опуская приставку «господин» или там, к примеру, «досточтимый». Стоящие выше — особенно которые не очень — делали вид, что так и должно быть. Видимо, нравилось… Знаменательное известие вихрем облетело Город Слона, и когда золоченая пасть Львиных ворот распахнулась перед запыленной колесницей, улицы Хастинапура уже успели запрудить празднично одетые толпы народа. Почетный эскорт — дюжина всадников в парадных доспехах на белых камбоджийских рысаках — поджидал Гангею тут же за мостом. И пришелся как нельзя кстати: шестеро верховых сразу — двинулись впереди, расчищая дорогу и время от времени охаживая плетьми излишне восторженных горожан, то и дело норовивших угодить под копыта. Приветственные крики, сумятица, грохот барабанов, цветы, радостные лица… Пожалуй, самого Индру, вздумай Громовержец явиться в Хастинапур, встречали бы обыденней! Регент гордо возвышался в «гнезде», подняв десницу в приветственном жесте и улыбаясь подданным вымученной улыбкой. Мечталось об одном: поскорее добраться до дворца, сдать девиц Сатьявати, которая, должно быть, измаялась от ожидания — и завалиться спать. Увы, покамест приходилось сиять начищенной монетой, изображая живой монумент под названием «Возвращение трижды героя Вселенной». «Ничего, до дворца рукой подать — вытерплю. Подданные что дети! Народу полезно драть глотку и бросать цветы». Захваченные Грозным девицы, однако, и не думали радоваться или дарить хастинапурцам лучезарные улыбки — как, по идее, полагалось бы будущим счастливым женам царевича Вичитры. Две младшие, Амбика и Амбалика, дружно уставились в пол, лишь изредка зыркая по сторонам на манер пойманных, но так и не смирившихся с пленом зверьков. Старшая же, Амба, жгла взглядом затылок регента, и всю дорогу Гангее казалось, что его драгоценный чуб вот-вот задымится. «Будь у девки Жара побольше хоть на комариный чих — не миновать пожара!» — усмехнулся про себя регент, удачно скаламбурив. Девичьи взгляды давно перестали смущать Грозного. Но вот наконец внутренние ворота дворца сомкнулись за их спинами, отрезав от уличного шума и толчеи. Колесница въехала в благословенную тень дворцовых стен, и регент устало вытер пот со лба, пока возница останавливал упряжку. Жарко. К нему yжe спешили слуги с опахалами из павлиньих перьев, челядь, дворцовый распорядитель… — Мы рады видеть господина в добром здравии! Вдовствующая царица и юный царевич с советниками ожидают Грозного в Церемониальном зале! Раздраженно махнув рукой, Гангея прервал поток речей. — Помогите царевнам сойти с колесницы и пригласите следовать за мной. Амба только фыркнула и ловко перемахнула через высокий бортик. Ее сандалии, украшенные жемчугом, сердито стукнули о мраморные плиты двора. Две младшие царевны снизошли до предложенной помощи и последовали за взбалмошной сестрой более чинным образом. Еще поднимаясь по ступеням, Гангея слышал, как распорядитель торжественно возвещает о его прибытии вместе с «будущими супругами славного царевича Вичитры». Дальше регент слушать эту трескотню не стал. Один-единственный взгляд на привратников — и двери перед Грозным распахнулись словно по волшебству. Высокие двустворчатые двери из полированного дерева шала, в проем которых спокойно мог пройти слон. «Скорей бы все это закончилось», — подумал Гангея, переступая порог Церемониального зала. Где-то глубоко внутри, на месте надлома, медленно нарастала опухоль глухого раздражения. Он сделал все, что от него хотели, быть может, не самым лучшим образом — но сделал. Теперь он устал и хочет спать — а тут все эти церемонии… Ладно. Не впервой. За власть и славу тоже приходится расплачиваться. В частности — вот этим. Вода для омовения, «почетная вода», чаша медвяного напитка, невесты Вичитры усаживаются рядком, стараясь придать себе независимый вид, но тем не менее украдкой осматривая зал и собравшихся в нем. Сатьявати, с ног до головы укутанная в тяжелое бархатное покрывало, восседает по правую руку от пустого до поры трона, царевич, сидя по левую, смотрит на своих будущих жен. У стен располагаются министры и жрецы-советники. Звучат набившие оскомину славословия, восхваления доблести регента и красоты невест-трофеев… Все. Наконец-то! Теперь можно держать ответную речь — и идти отдыхать. — …Выступая от имени брата своего, я, сын раджи Шантану, выиграл Сваямвару, победив в честном бою… Последние слова даются с трудом, а по опухоли раздражения будто наждаком прошлись, но регент, тайно морщась, продолжает: — …великих царей и могучих воинов… «Как же, могучих! — издевается сука-совесть. — Один Шальва хоть чего-то стоил…» — Теперь, по закону Свободного Выбора, все три невесты принадлежат мне, и я с радостью отдаю их в жены царевичу Вичитре. Юные девы из царского рода, добродетелью и красотой они затмевают небесных апсар… Все, пора заканчивать! Тем паче что относительно добродетели и сравнения с апсарами вышло как-то двусмысленно. — Будут тебе достойными женами, брат мой Вичитра, и родят тебе… — Не будут! И не родят!!! Лицо вскочившей с кресла Амбы пылало гневом, смоляные локоны змеями разметались по плечам, но при этом глаза царевны обжигали холодом снегов Химавата. Сестры с ужасом и восторгом смотрели на старшую снизу вверх, похоже, догадываясь, что сейчас последует. — Мне ли быть рабой прыщавого мальчишки, который даже не посмел явиться на Сваямвару! Мой избранник — могучий царь Шальва, и тебе, Грозный, об этом было прекрасно известно! Твои послы уже имели наглость явиться к нам — а ушли с кислыми рожами, получив корзину смокв! «Мои послы? Являлись?! Что она несет?!» — Ты подло похитил меня — но Амба не из тихонь, которые готовы чесать пятки кому попало! И я не собираюсь выходить замуж за твоего брата-сопляка! Верни меня царю Шальве… или женись на мне сам! Царевна неожиданно сбавила тон и в упор посмотрела на Гангею. — Сваямвару выиграл ты, а не мальчишка — вот теперь и бери меня в жены! Я не против, — и Амба вызывающе повела бедрами. Ответить Грозный не успел. Сатьявати ястребом вспорхнула со своего места, накидка сползла царице на плечи, обнажив редкие грязно-седые волосы и искаженное яростью лицо. Морщинистую маску эбенового истукана. — Ты! Потаскуха, дочь ехидны! Как смеешь ты, отродье грязных барбаров, оскорблять моего сына Вичитру и возводить хулу на Грозного, который дал обет безбрачия перед людьми и богами?! Ему — ЕМУ!!! — разделить с тобой ложе?! — А с кем же еще? — подбоченилась Амба, разом перейдя на жаргон бенаресских торговок. — Не с тобой же, мерзкая карга! Все знают, как ты затащила его в свою постель, как жила с ним в блуде! Только твои вонючие кости мужику без надобности! А если промеж ног по сей день зудит — засунь туда свою клюку! — Песья подстилка! — взвизгнула царица и бросилась к Амбе с такой прытью, что никто не успел ее удержать. — Будет тебе сейчас клюка, выкидыш шакала! И вышеозначенная клюка, проворно взлетев в воздух, с глухим звуком опустилась прямо на макушку дерзкой царевны. Мать-Амба в долгу не осталась: когда Сатьявати попыталась ударить во второй раз, нахальная девица ловко перехватила «оружие» царицы и пнула старуху ногой, а затем вцепилась ей в остатки волос. Сатьявати мигом последовала примеру кашийки — и вскоре по полу Церемониального зала уже катался визжащий клубок, из которого во все стороны летели вырванные с корнем пряди. Черные и седые. — Разнимите их! Быстро! — громыхнул рык Гангеи. Слуги сломя голову бросились к драчуньям, но не тут-то было: царица с царевной отнюдь не собирались прекращать свое увлекательное занятие. А посему слугам-добровольцам немедленно досталось и от одной, и от другой. Первого обезумевшие от ярости женщины просто сбили с ног, еще двое с воплями отскочили назад, хватаясь за расцарапанные в кровь физиономии, четвертый получил исключительно точный пинок в пах (двойной!) и с нутряным уханьем осел на пол. Остальные замерли поодаль, не решаясь приблизиться к царственным особам, которые сейчас были грозней Грозного. На мгновение клубок на полу распался, и из него возникла Амба — сидя верхом на царице, она нацеливалась как следует треснуть Сатьявати затылком об пол. Однако старуха вывернулась скользким угрем, заставив соперницу охнуть и потерять равновесие, и немедленно сама вцепилась в горло кашийки костлявыми пальцами, больше похожими на когти коршуна. Амба захрипела, но все же нашла в себе силы плюнуть царице в лицо, и та на миг ослабила мертвую хватку. Тут Гангея случайно взглянул на своего брата. Юный царевич оцепенел в кресле рядом с пустым троном, катая желваки на скулах, а в расширенных глазах, занимавших, казалось, половину лица юноши, читались ужас и омерзение. Грозный понял: еще миг — и Дважды Блестящий с криком выбежит из зала. Женщины к тому времени уже успели вскочить и отпрыгнуть друг от друга. В руках у царицы чудесным образом снова оказалась ее клюка. Сатьявати хищно сощурилась, лоб и щеки бывшей рыбачки украшали царапины, спутанные космы торчали дыбом, спина выгнулась горбом, клюка наперевес… Впрочем, Амба тоже была хороша! В прямом и переносном смысле. Сатьявати шагнула вперед, занося клюку для удара. — Мама! Остановись! Старуха застыла на полпути к злоязычной невесте. Почудилось? Ослышалась?! Забыв о сопернице, царица медленно обернулась. — Хватит, мама! Не надо… Перед ней стоял Гангея. — Как… как ты меня назвал? — голос Сатьявати задушенно дрожал. Амба за ее спиной хлюпала носом, без особого успеха пытаясь хоть как-то привести себя в порядок. — Мама. Ты ведь была женой раджи Шантану, моего отца! Значит, ты — моя мать. Потому что я… У меня не повернется язык назвать тебя мачехой, — тихо произнес регент, не отводя взгляда. — Мама… — обреченно повторила царица, и из глаз Сатьявати потекли мелкие старческие слезы. — Мама… Она повернулась, разом сникнув, сгорбилась, словно мгновенно постарела еще лет на десять, и с трудом заковыляла к выходу из зала. Все молча смотрели вслед царице. Властным жестом Грозный подозвал дворцового распорядителя. — Уберите здесь, — приказал он. — А царевну Амбу приведите в порядок и отвезите к ее жениху, царю Шальве. Завтра же! Чтобы духу ее здесь не было, под одной крышей с моей… матерью! 2
|