Притча о блудном сыне

Из проповеди архиепископа Александра (Семенова-тян-Шанского) в Неделю о блудном сыне[796]:

Притча о блудном сыне более других известна пра­вославным христианам, как церковным, так и менее церковным. Ей посвящено богослужение третьего подготовительного к Великому Посту Воскресения (Не­дели) и много проповедей и толкований. Отдельные выражения, взятые из нее, вошли в обычный разговор­ный язык, а различные иллюстрации и картины от­носящиеся к ней, памятны нам с детства.

Несмотря на все это, содержание притчи остается неисчерпаемым, и благоговейный читатель с сердеч­ным волнением постоянно вновь открывает в ней что либо духовно важное для себя.

Благодаря этой неисследимой глубине даже про­стое перечисление всех содержащихся в ней тем очень затруднительно. Тем не менее всякая попытка обратить внимание, хотя бы на одну из них, требует указания и многих других.

Все темы притчи – единое целое, и преиму­щественное рассмотрение какой-либо одной вызы­вается лишь неизмеримостью божественного содержа­ния всего рассказа с границами духовного поля зрения человека.

Вот некоторые из основных тем, на которых оста­навливались те или иные истолкователи:

1-ая тема: – историческая. Это – тема избран­ного народа Божия и язычников. Старший сын притчи мог бы быть образом древнего Израиля, а младший – языческих народов. Такое толкование встречается у древних отцов, напр. у Тертуллиана, но современные западные исследователи считают его искусственным.

2‑ая тема – о грехе. Она богато отразилась в бо­гослужебных текстах недели о Блудном Сыне. Соглас­но Притче – грех есть прежде всего удаление от Бога и вместе с тем от подлинного человека. Грех – это пребывание в стране чужой. «Весь вне быв себе» – поясняет эту мысль один из тропарей канона (3-й песни). Грех есть также растрата духовного содержа­ния жизни и путь к духовному голоду и смерти. В стране «дальней греха и страстей» (текст той же службы) подобный голод угрожает всем. Грех есть и ниспадение в животное состояние, что выражается в зависти добровольного изгнанника к питающимся рож­ками свиньям. Многое и другое о сущности греха от­крывается при внимательном чтении притчи и ее бо­гослужебного комментария.

3-я тема – покаяния, также разработанная в со­ответствующих текстах Постной Триоди и в связи с той же притчей в некоторых покаянных стихирах Октоиха. Эта тема дана в самой притче в необыкно­венной полноте.

4-я тема – Церкви (или Царствия Божия) и связанная с ней неразрывно тема о сакраментальной жизни. В Синаксаре Недели о Блудном Сыне лучшие одежды, даруемые ему отцом, толкуются как Крещение, кольцо – как запечатление Духом (миропомазание), пир со вкушением тельца упитанного (откормленного) – как Евхаристия. Пение и лики (музыка), несом­ненно, суть образ торжества Церкви или Ее Самой в блаженной полноте и единстве. В двух других притчах той же евангельской главы та же идея раскрывается в образах человека, празднующего с друзьями и сосе­дями нахождение пропавшей овцы, и женщины, ра­дующейся с подругами о найденной драхме. Господь добавляет к этому еще слова о радости ангелов о едином грешнике кающемся.

Рассмотрение притчи о Блудном Сыне в контексте всей 15-й главы Евангелия от Луки, которая начи­нается с упреков Господу, сделанных фарисеями, что «Он принимает грешников и ест с ними», открывает нам и 5-ю тему – Самого Спасителя, Сына Божия, «пришедшего призвать не праведников, а грешников к покаянию» (Мф. 9, 13). Притча есть от­вет Господа на упреки фарисеев; он поэтому присут­ствует в ней, во 1-х, как всякий, отвечающий в словах своего ответа и, во 2-х, – в самой ее фабуле (согласно уже вышеотмеченному традиционному толкованию) в наисмиреннейшем евхаристическом образе закалаемого тельца. Но этим не исчерпывается все то, что может открыться в притче при ее рассмотрении в евангель­ском контексте.

6-ая тема – старшего сына. Это тема о самопра­ведности и законничестве. Этот образ имеет свой аналог в лице фарисея в притче о Мытаре и Фарисее, чем отнюдь не определяется, как то думали некоторые толкователи, что Господь под старшим сыном разу­мел именно исторических фарисеев.

7­-ая тема – выступает при рассмотрении притчи в контексте Постной и даже Цветной Триоди. Поста­вленная после притчи о Мытаре и Фарисее и перед притчей о Страшном Суде, предложенная молитвенно­му созерцанию верующих в преддверии Великого Поста, притча о Блудном Сыне являет собою образ отдель­ного звена в цепи покаянных переживаний или осо­бой ступени великой лестницы нашего восхождения к Богу. Недостаток места не позволяет заняться рассмот­рением этой темы в отдельности и понуждает коснуться ее лишь в связи с последней 8-ой и основной темой притчи – темой об Отце. Эта тема, связующая все другие, раскрывается в притче в таком ослепитель­ном свете, что человеческий разум нередко как бы замирает перед ней, не смея приступить к своему ис­следовательскому делу.

Тем не менее, каждый христианин и сердцем и разумом должен внимать тому, что сказано в этой притче об Отце, так как в ней речь идет несомненно об Отце Небесном, и потому, что Сам Господь и Его Церковь через подготовительные недели поста, через самый Великий Пост, а далее через Страстную, Свет­лую и последующие седмицы зовет нас восходить имен­но к Отцу...

«Восхожу к Отцу Моему и Отцу вашему, к Богу Моему и Богу вашему» (Ин. 20, 17).

Церковь, показуя в притче свет божественной славы, как бы подражает самому Христу, явившему Своим ученикам, в преддверии Своих Страстей, славу Фаворского света.

В притче о блудном Сыне Божественная Слава более всего открывается, как Слава нашего Небесного Отца. Эта притча есть откровение о Любви Отца к человеку, которая по мере развития рассказа разго­раясь перед нашим внутренним взором все сильнее и сильнее, в конце является нам как некий пылающий костер.

Вступление притчи есть еще и откровение об образе Божием в человеке, имеющее свою параллель в Книге Бытия. Удаление сына из Отчего дома есть свиде­тельство о полноте свободы, дарованной человеку, а врученная ему доля отцовского имущества – образ многих других высших дарований.

В числе даров, которыми владеет младший сын, есть еще один бесценный, хотя и не указанный в ка­честве дара притчевого отца, но все же относящийся к притчевому откровению о человеке. Это – дар памяти об Отце и отчем доме, иначе говоря, дар совести. Через эту память – совесть отец неумолчно зовет сына, не нарушая при этом его свободы, ибо он зовет через голос его сердца. «Отечественной славы – удалихся» поется об этом воздыхании совести в кондаке, что в одной стихире (Слава на Господи воззвах) зву­чит еще скорбнее: «О, каковых благ окаянен себе лиших! О, какова Царствия отпадох».

Но откровение о полноте Отчей любви становится поистине ослепительным с того мгновения, когда блуд­ный сын приходит в себя.

Отец (очевидно обладающий всеведением неусып­ной любви), выйдя навстречу кающемуся, не идет, а бежит к нему, и найдя его, заключает его в свои объятия и, наконец, не отвечая на его покаянные воз­ражения, сразу торопится наделить его всей полнотой своих даров. И, может быть, только богодухновенные слова апостола Павла (его Гимн Любви в 1 Кор. 13, 4-7) могут передать нам отчасти то, что приоткры­вается нам о любви Отца в притче о блудном Сыне: «любовь долготерпит, милосердствует,... любовь не гордится,... не раздражается, не мыслит зла. Не ра­дуется неправде, а сорадуется истине. Все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит».

Образ такой совершенной Любви предложен нам в преддверии Великого Поста, очевидно, потому, что всякий грех есть грех против любви и что по настоя­щему каяться можно только перед лицом Любви, ибо Бог есть Любовь (1 Ин. 4, 8).

Но «любовь не только долготерпит, не мыслит зла», но и одаряет и наделяет, почему надлежит каяться не только в том, что мы сделали дурного, но и в том, чего не сделали доброго, надо скорбеть о бесплодности своей любви...

Если притча о Блудном Сыне раскрывает образ обогащающей, дарствующей любви, то следующая, предлагаемая вниманию верующих в преддверии Вели­кого Поста, говорит уже о том, что на Страшном Суде Господнем за наличие именно этой одаряющей любви человек будет оправдан, а за отсутствие ее – осужден (Мф. 25, 31-46).

Рассказ о дарах, которыми Отец наделяет покаяв­шегося сына, есть, в сущности, откровение о всем Спа­сительном Домостроительстве Божием. Но это откро­вение этим не ограничивается. Безмерность Отчей люб­ви не в меньшей мере открывается и в отношении к старшему сыну.

Отец хочет одарить его любовью совершенных, на­делить даром радования за других – дарованием сорадования.

Он зовет на пир бескорыстной радости, призывает к торжеству Церкви Небесной, к ликованию ангелов о грешнике кающемся...

Но старший сын избирает путь расчетов, путь пра­вовых отношений, на который члены семьи становятся более всего тогда, когда иссякает любовь.

Святому произволу любви старший сын предпочитает контракт, и тем самым ставит себя в поло­жение наемника.

Путем старшего сына, путем законничества и счетов даже с Богом идут многие, слишком многие, даже в пределах церковной ограды. Прямого зла они обычно не делают, и может быть никогда не сделают, но тем страшнее их отчуждение от истинной жизни.

Но и каждый из нас, мы все, особенно если начи­наем исправляться, легко становимся на такой путь.

В этом таится смертельная опасность. И в притче Гос­подь указывает на нее. К счастью, и здесь... ОтчаяЛюбовь превосходит нашу немощь. Отец не отверг и старшего сына, и после его пер­вого отказа Сам «вышедши, звал его»: по выра­жению Синаксара, «вводя тихими словами и кроткими, и любезными».

О, если бы нам только суметь всегда расслышать эти «тихие слова», этот «глас хлада тонка», этот зов Отчей любви, голос Духа Святого.