На трибуне. В следующей главе мы начнем писать речь, и я приведу несколько причин, почему лучше иметь написанный вариант выступления

В следующей главе мы начнем писать речь, и я приведу несколько причин, почему лучше иметь написанный вариант выступления, даже если вы не собираетесь следовать ему досконально. Ну а теперь первый совет из серии «На трибуне».

Вероятно, самый важный компонент речи – это искренность. Нужно твердо верить в то, о чем вы говорите. В этом случае вы будете спокойнее и увереннее, меньше нервничать. Отсутствие честности в вашем выступлении заставит слушателей немедленно это понять и соответственно отреагировать. Мартин Лютер Кинг горячо поддерживал то, в защиту чего выступал, слушатели чувствовали эту страсть, и его слова служили призывом к действию для целой страны. Уильям Брайан[11]так охарактеризовал этот феномен: «Если человек знает, о чем говорит, и действительно думает так, как говорит, то его речь воспламеняет сердца».

Итак, прежде чем принять приглашение, выбрать тему и начать набрасывать речь, спросите себя: «Существует ли что‑то такое, что помешает мне произнести речь на эту тему в этой аудитории?» Если ваш ответ «да», то советую обдумать ситуацию еще раз.

«Великолепная сила неподчинения»

За время долгой и успешной актерской карьеры Чарлтон Хестон[12]приобрел репутацию общественного активиста и часто публично отстаивал взгляды, которые разделял сам. В частности, вторую поправку к Конституции США (о праве на хранение и ношение оружия). В речи, произнесенной в Гарвардском университете в феврале 1999 года, Хестон пользуется некоторыми профессиональными приемами, которые мы обсудим в следующих главах. Ряд предложений, начинающихся с «если» (ближе к концу выступления), представляет собой очень эффектную фигуру речи, которая называется анафорой[13]:

Помню, когда моему сыну было пять лет, он объяснял в детском саду, какая профессия у его отца. «Мой папа, – сказал он, – притворяется разными людьми».

Этих людей было много: пророки из Ветхого и Нового заветов, пара христианских святых, генералы разных времен и народов, несколько королей, три американских президента, французский кардинал и два гения, один из которых – Микеланджело.

Если вы хотите перекрасить потолок, я сделаю все что смогу.

Всегда кажется, что здесь много разных людей. Я никогда не знаю наверняка, кто из них говорит. Сейчас, думаю, это я сам. Когда я сегодня думал о нашем приезде сюда, мне вдруг пришло в голову: если Создатель дал мне возможность показать вам сердца и разум этих великих людей, то я хотел бы использовать этот дар и показать вам вновь наше собственное ощущение свободы – вашей собственной свободы мысли, вашего компаса, указующего на истину. Вспомните, как в Геттисберге Авраам Линкольн сказал об Америке: «Теперь мы вовлечены в великую гражданскую войну, которая докажет, сможет ли долго выдержать эта нация или любая другая нация, таким образом рожденная и преданная той же идее». Эти слова вновь актуальны: поверьте, сейчас мы вновь вовлечены в великую гражданскую войну – культурную войну, которая может похитить ваше природное право думать и говорить то, что у вас на сердце. Я боюсь, что вы больше не доверяете тому пульсирующему ощущению свободы внутри себя, благодаря которому наша страна из дикой земли стала той чудесной страной, какова она сейчас. Здесь я позволю себе отступление. Примерно год назад я стал президентом Национальной стрелковой ассоциации, которая защищает право хранить и носить оружие. Я выдвинул свою кандидатуру, был избран и теперь служу – служу мишенью для насмешек прессы, которая как только меня не называет: и смешным, и обманутым, и сдвинутым, чокнутым маразматическим стариком. Да, конечно, я уже очень стар, но, ей‑богу, у меня нет маразма.

Оказавшись на мушке у тех, кто нацелился на свободы, которые предоставляет вторая поправка, я понял, что вопрос ношения оружия – далеко не единственный. Нет, речь идет о чем‑то гораздо большем. Я пришел к понимаю того, что в нашей земле полыхает культурная война, в которой, следуя Оруэллу[14], разрешены только приемлемые мнения и речи. Например, я маршировал с Мартином Лютером Кингом в 1963 году – задолго до того, как Голливуд решил, что это модно. Но когда я в прошлом году сказал слушателям, что гордость белого человека имеет такую же цену, что и гордость чернокожего, краснокожего и кого угодно, меня назвали расистом. Я всю жизнь работал с замечательно талантливыми гомосексуалистами. Но когда я сказал, что права геев не должны заходить дальше, чем мои или ваши, меня назвали гомофобом.

Я участвовал во Второй мировой войне против сил Оси. Но когда я провел в своей речи аналогию между изоляцией невиновных евреев и изоляцией невиновных владельцев оружия, меня назвали антисемитом.

Любой, кто знает меня, знает и то, что я никогда не подниму голос против своей родины.

Но когда я призвал слушателей противостоять культурным преследованиям, меня сравнили с Тимоти Маквеем[15].

Все – от журнала Time до друзей и коллег – фактически говорят мне: «Чак, как ты смеешь так высказывать свое мнение! Ты говоришь языком, который не предназначен для публичного использования!»

Но я не боюсь. Если бы американцы верили в политкорректность, мы по‑прежнему были бы подданными короля Георга и британской короны.

Мартин Гросс в своей книге The End of Sanity пишет: «Демонстративно иррациональное поведение быстро становится нормой почти во всех сферах человеческой деятельности. Похоже, что появляются новые обычаи, новые правила, новые антиинтеллектуальные теории, которые сыплются на нас со всех сторон.

Наш народ взбаламучен и бурлит. Американцы понимают, что какая‑то невидимая сила наводняет родину, мешая отделить истину от лжи, правильное от неправильного. И им это не нравится».

Приведу несколько примеров.

В колледже Антиох в Огайо молодые люди, которые хотят близости с однокурсницами, должны получать устное согласие на каждой стадии процесса – перед поцелуем, предварительными ласками и итоговым соитием. Все это четко указано в директиве, выпущенной колледжем.

В Нью‑Джерси, несмотря на смерть нескольких американских пациентов после заражения у стоматологов, скрывавших, что они больны СПИДом, комиссар штата заявил, что ВИЧ‑положительные врачи не должны – не должны! – предупреждать пациентов о своем заболевании.

В колледже Вильгельма и Марии студенты решили сменить название школьной команды «Племя», потому что оно якобы оскорбляло местных индейцев, но обнаружили, что настоящим индейцам штата Виргиния название очень нравится.

В Сан‑Франциско отцы города издали закон, который защищает права трансвеститов переодеваться на работе и права транссексуалов на отдельный туалет на время хирургической операции по смене пола.

В Нью‑Йорке детей, которые не знают ни слова по‑испански, сажают в двуязычные классы, чтобы они получали начальное образование на испанском, потому что у них испанские фамилии.

В Университете Пенсильвании, в штате, тысячи жителей которого погибли под Геттисбергом в борьбе против рабства, президент колледжа официально выделил отдельную спальню для черных студентов.

Да, я знаю – сейчас так говорить нельзя. Доктор Кинг говорил «негры». Джимми Болдуин[16]и все мы на марше говорили «черные». Но сейчас – ни‑ни.

Для меня все эти странные названия звучат нелепо, в особенности «коренные американцы». Я тоже коренной американец. Кроме того, я прошел обряд инициации в племени индейцев миннеконжу.

Внук моей жены – коренной американец в одиннадцатом поколении, Американец с заглавной буквы.

Наконец, всего месяц назад Дэвид Ховард, глава Комитета по правам человека в Вашингтоне, при обсуждении каких‑то бюджетных вопросов употребил в разговоре с коллегами словечко niggardly – «скаредный». Конечно, в нем нет ничего оскорбительного. Но через несколько дней Ховарда заставили публично принести извинения и подать в отставку. Журналист Тони Сноу написал: «Дэвид Ховард был уволен, потому что среди публики нашлись такие кретины, которые а) не знали значения слова, б) не знали, как пользоваться словарем, чтобы узнать это значение, и в) потребовали, чтобы он фактически извинился за их безграмотность».

Что все это значит? Это значит, что раньше нам говорили, что думать, теперь говорят, что говорить, так что вскоре будут говорить, что делать.

Прежде чем вы объявите себя защитниками свободомыслия, ответьте: почему политкорректность ведет свое происхождение из кампусов американских университетов? Почему вы продолжаете ее терпеть? Почему вы, которые должны, казалось бы, обсуждать идеи, смиряетесь перед их подавлением?

Будем честны. Кто из вас считает, что ваши профессора могут действительно сказать вам то, что они думают? Это просто ужасает меня. Это должно ужасать и вас: предрассудки политкорректности правят храмами знания.

Вы лучшие и умнейшие. Здесь, в плодородной колыбели американской академии, в замке педагогики на Чарльз‑ривер, вы сливки общества. Но я утверждаю, что вы и ваши одногодки по всей стране представляете собой самое конформистское и молчаливое поколение со времен сражения при Конкорде[17]. И пока вы продолжаете подтверждать это и подчиняться, ваши деды имеют право называть вас трусами.

Вот еще один пример. Прямо сейчас в нескольких крупнейших университетах от исследователей истории второй поправки требуют не распространяться о своих открытиях, или они потеряют работу. Почему? Потому что эти открытия поставят под сомнение иски мэров крупных городов, которые стремятся отсудить у производителей оружия миллионы долларов.

Меня не интересует, что вы думаете об оружии. Но если вас это не шокирует, то меня шокируете вы. Кто защитит сырые и несформировавшиеся идеи, если не вы? Демократия – это диалог!

Кто защитит ключевые ценности академии, если вы, якобы защитники свободы мысли и ее выражения, опустите руки и взмолитесь: «Не стреляйте в меня».

Если вы говорите о расах, это не делает вас расистами.

Если вы видите различия между полами, это не делает вас сексистами[18].

Если вы критикуете религиозную деноминацию, это не значит, что вы против всех религий.

Если вы принимаете гомосексуализм, но не считаете его достойным особого уважения, это не делает вас гомофобами.

Нельзя, чтобы американские университеты продолжали служить рассадником этой разгульной эпидемии нового маккартизма. Но что вы можете сделать? Как противостоять такому массовому общественному закабалению? Ответ известен давно. Я выучил его тридцать шесть лет назад, на ступеньках Мемориала Линкольна в Вашингтоне, где стоял вместе с Мартином Лютером Кингом и еще двумястами тысячами людей.

Просто не подчиняйтесь.

Разумеется, мирным путем. Разумеется, со всем уважением. Конечно, без всякой жестокости.

Но когда нам будут говорить, что думать, что говорить и как себя вести, мы не подчинимся. Мы не подчинимся общественному протоколу, который ограничивает и уязвляет свободу личности. Я научился великолепной силе неподчинения у доктора Кинга… а тот выучился у Ганди, Торо и Иисуса и других великих людей, которые возглавляли бунт праведных против богатых.

Неподчинение у нас в ДНК. Мы чувствуем врожденное родство с тем духом неповиновения, который заставлял выбрасывать чай в Бостонской гавани[19], который заставлял Торо отправляться в тюрьму[20], который призывал отказываться сидеть в задней половине автобуса[21], протестовать против войны во Вьетнаме. Во имя этого же самого духа я предлагаю вам противостоять культурной корректности неподчинением мошенническим властям, общественным предписаниям и позорным законам, которые угрожают свободе личности.

Но будьте осторожны – это нелегко. Неповиновение требует рисковать. Доктор Кинг много раз стоял на балконах[22].

Вы должны захотеть быть униженными, выдерживать современный эквивалент преследования полицейскими собаками в Монтгомери и брандспойтами в Сельме. Вы должны захотеть испытать неудобства. Я не жалуюсь, но десятилетия моей общественной активности оставили на мне след.

Расскажу вам одну историю. Несколько лет назад я услышал, что один рэпер по имени Айс‑Ти продает компакт‑диск под названием «Убийца копов», где хвастается тем, как завлекает в ловушки и убивает офицеров полиции. Диск выпустил не кто иной, как Time Warner, крупнейший в мире развлекательный консорциум. Полиция по всей стране была в ярости. И справедливо. Но Time Warner стоял насмерть: альбом стал для него настоящей дойной коровой, и пресса тоже спекулировала на тему того, что рэпер был черным.

Я услышал, что Time Warner проводит в Беверли‑Хиллз встречу акционеров. В то время у меня были их акции, так что я решил сходить. И то, что я сделал, шло вразрез с советами моих родственников и коллег. Я попросил сл о ва и в затихшей аудитории просто прочитал полный текст альбома «Убийца копов» – все эти вульгарные, злобные, поучающие слова: «Я взял свой обрез двенадцатого калибра, я выключил фары, я выпущу несколько пуль, я убью несколько копов…»

Дальше было хуже, намного хуже. Вам я этого читать не буду. Но поверьте мне: в комнате все были поражены и побелели от ярости. Менеджеры Time Warner неловко ерзали в креслах, рассматривая свою обувь. Они ненавидели меня в тот момент.

Потом я зачитал еще один сумасшедший текст, сочащийся грязным расизмом. В нем Айс‑Ти фантазировал на тему секса с двумя двенадцатилетними племянницами Эла и Типпер Гор[23].

«Она прижалась попкой к моему…»

Что ж, я не буду проделывать с вами то же, что тогда проделал с ними. Скажу только, что комнату я покидал в гнетущем молчании. Когда я читал эти тексты ожидающим представителям прессы, один из них сказал: «Мы не сможем этого напечатать». Я ответил: «Я знаю, а вот Time Warner их продает».

Через два месяца Time Warner разорвала контракт с Айс‑Ти. Мне никогда больше не предложат хорошей роли в фильме компании Warner, я никогда не удостоюсь положительной рецензии журнала Time. Но неповиновение значит, что нужно захотеть действовать, а не просто говорить. Если уличный грабитель судится со своей пожилой жертвой за то, что она осмелилась оказать сопротивление, – сорвите рубильник в офисе окружного прокурора.

Если ваш университет вынуждают понизить стандарты до тех пор, пока 80 процентов студентов не будут получать диплом с отличием, устройте демонстрацию в попечительском совете.

Если восьмилетний мальчик поцелует в щеку свою подружку на детской площадке и угодит в суд за сексуальное домогательство, отправляйтесь в эту школу и заблокируйте ее двери. Если ваш избранник начинает радоваться самой власти и предает вас, ходатайствуйте против него, изгоняйте его, покончите с ним. Когда на обложке журнала Time христиане изображаются неуравновешенными и сумасшедшими, бойкотируйте этот журнал и все товары, которые в нем рекламируются.

Именно так нация сможет выдержать долго. Я призываю вас следовать по стопам великих непокорных в истории – тех, кто освобождал узников, основывал религии, убивал тиранов, и да, тех нескольких человек, кто поднял оружие и силой этого оружия построил нашу страну.

Если бы доктор Кинг был здесь, я думаю, что он согласился бы со мной.

«Я сегодня задаю неудобные вопросы»

Хотя политические убеждения покойной Барбары Джордан, члена палаты представителей от Техаса, были прямо противоположны убеждениям Чарлтона Хестона, она столь же искусно выражала и отстаивала свои права. Мисс Джордан была первой чернокожей женщиной в Конгрессе. Она стала членом юридического комитета Конгресса, который проводил слушания по вопросу возможного импичмента президента Ричарда Никсона. В приводимой здесь речи, которая была произнесена во время дебатов в 1974 году, она использовала для доказательства своей точки зрения иронию, анафору, цитаты и антитезу. После того как вы прочитаете об этих приемах (в следующих главах), вы, возможно, захотите вернуться к этой речи, чтобы определить, где именно они использованы.

Господин председатель, я присоединяюсь к своему коллеге, мистеру Рэнджелу, и благодарю вас за предоставленную младшим членам комитета блестящую возможность разделить боль этого расследования. Вы сильный человек, господин председатель, и, хотя было непросто, мы сделали все возможное, чтобы помочь вам. Сегодня мы слушали начало вводной части Конституции Соединенных Штатов: «Мы, народ». Это очень красноречивое начало. Но когда этот документ был составлен, а именно 17 сентября 1787 года, я не входила в понятие «мы, народ». Много лет я чувствовала, что Джордж Вашингтон и Эндрю Хэмилтон забыли меня просто по ошибке. Но после интерпретации поправки и решения суда меня наконец‑то включили в понятие «мы, народ».

Я сегодня задаю неудобные вопросы. Надеюсь, это не слишком большая гипербола и она удачно выражает то, что я сейчас чувствую. Я верую в Конституцию целиком и полностью, до конца. Я не собираюсь сидеть здесь и быть молчаливым свидетелем преуменьшения значения Конституции, ее искажения и разрушения. «Кто способен надлежащим образом служить расследователями от имени нации, как не ее представители?» [Гамильтон, «Федералист»[24], № 65] Предмет ее юрисдикции – допущенные нарушения лицами, облеченными властью. Именно об этом мы и говорим. Иными словами, юрисдикция появляется при нарушении общественного доверия. Я считаю, что неправильно толковать Конституцию так, что каждый представитель, голосующий за импичмент, должен быть убежден, что президента следует сместить с его поста. Конституция такого не говорит. Возможность импичмента находится в руках этого органа, этого законодательного учреждения, как раз для того, чтобы противостоять возможным нарушениям учреждений исполнительных. Создатели Конституции поступили чрезвычайно мудро, разделив две законодательные ветви – палату и сенат – и поручив одной из них обвинять, а другой – судить. Они не хотели, чтобы обвинители и судьи были одними и теми же людьми. Мы знаем о природе импичмента. Мы уже достаточно времени ее обсуждаем. «Он в основном предназначен для президента и его ближайших сотрудников» – и это нужно принимать во внимание. Он предназначен для того, чтобы «одергивать» представителя исполнительной власти, если он допускает злоупотребления. «Не предназначен ли он быть методом национального расследования поведения государственных мужей?» [Гамильтон, «Федералист», № 65] Рамки, в которые заключена власть Конгресса в этом вопросе, позволяют в случае необходимости устранить президента, и в этом состоит тонкий баланс, не допускающий избыточной власти и тирании президента, но сохраняющий его свободу и независимость. Природа импичмента – это одно из немногих исключений из принципа разделения властей; это сказано в федеральном договоре 1787 года. Он ограничивал импичмент случаями тяжких преступлений и проступков и запрещал импичмент в случае так называемого плохого управления. «Он должен быть использован только в случае серьезных проступков», – гласил ратификационный договор Северной Каролины. В ратификационном договоре Виргинии сказано: «Мы не доверяем нашу свободу какой‑то одной ветви власти. Одна ветвь должна контролировать другие».

Ратификационный договор Северной Каролины говорит: «Никто не должен опасаться, что чиновники, творящие притеснение, будут пользоваться безнаказанностью». «Ведение дел по импичменту редко не возбудит страсти всего сообщества, – писал Гамильтон в шестьдесят пятом очерке “Федералиста”, – не разделит его на партии, более или менее дружественные или враждебные к обвиняемым». И здесь я не имею в виду политические партии.

Политическое распределение пристрастий служит для мотивировки импичмента, но сам импичмент должен проходить в рамках конституционного определения «тяжкие преступления и проступки».

Вудро Вильсон сказал об импичменте: «Ничто, кроме самых страшных угроз законам страны, не должно быть достаточным основанием для начала процесса импичмента. Негодование, настолько сильное, что оно превосходит все партийные интересы, может повлечь за собой обвинение, но лишь оно, и ничто иное».

Здравый смысл пострадал бы, если бы мы запустили процесс импичмента по каким‑то пустяковым причинам. Конгрессу и без того есть чем заняться. Ассигнования, налоговая реформа, страхование здоровья, реформа финансирования избирательных кампаний, жилищное строительство, охрана окружающей среды, проблема энергоносителей, общественный транспорт. Нельзя допустить, чтобы мелочная мстительность заслонила столь насущные проблемы. И сегодня мы не мелочны. Мы стараемся быть великими, потому что перед нами стоит великая задача.

Утром, когда мы обсуждали доказательства, нам сказали, что доказательства неправомерного использования ЦРУ президентом довольно шатки. Нам сказали, что этих доказательств недостаточно. Но в зачитывание доказательств этим утром не входило то, что 23 июня 1972 года президент уже знал. Президент знал, что республиканские деньги, что деньги комитета по переизбранию президента были найдены у одного из арестованных 17 июня взломщиков. Что президент уже знал 23 июня о действиях Говарда Ханта[25], в которые входило вторжение к психиатру Дэниела Эллсберга, в которые входило участие Говарда Ханта в деле Диты Берд и ITT, в которые входила фабрикация Говардом Хантом телеграмм, призванных дискредитировать администрацию Кеннеди.

Сегодня нас предупредили, что, возможно, слушания придется отложить, поскольку, очевидно, от президента Соединенных Штатов ожидаются новые доказательства. При этом не было ни малейшего признака того, что комитет действительно получит от президента еще какие‑то материалы.

Повестка в суд комитета – дело чрезвычайное, и, если президент захочет предоставить материал, комитет будет его ждать.

Но вчера американские граждане с большим нетерпением восемь часов ожидали, подчинится ли их президент вызову в Верховный суд Соединенных Штатов.

Здесь я хотела бы сопоставить некоторые критерии импичмента с некоторыми действиями президента. Итак, критерии импичмента от Джеймса Мэдисона[26], ратификационный договор Виргинии: «Если президент будет сколько‑нибудь подозрительным образом связан с каким‑то лицом и будут основания полагать, что он укрывает это лицо, он может быть подвергнут импичменту».

Мы постоянно слышим, что доказательства свидетельствуют о выплатах подсудимым денег. Президент знал, что эти средства выплачиваются и что это средства, собранные для президентской кампании 1972 года. Мы знаем, что президент двадцать семь раз встречался с Генри Питерсеном для обсуждения вопросов, связанных с Уотергейтом, и сразу после этого встречался именно с теми людьми, что упоминались в информации, которую Питерсен получал и передавал президенту. Напомню, что, «если президент будет сколько‑нибудь подозрительным образом связан с каким‑то лицом и будут основания полагать, что он укрывает это лицо, он может быть подвергнут импичменту».

Судья Стори: «Импичмент предназначен для редких и экстраординарных случаев, когда вступает в действие высшая власть, действующая в интересах всех людей, чтобы защитить их права и спасти их свободы от нарушений».

Мы знаем о плане Хьюстона[27]. Мы знаем о взломе в офисе психиатра. Мы знаем, что в августе 1971 года президент дал прямое указание Эрлихману[28]«делать все, что необходимо». Это привело к незаконному проникновению в офис доктора Филдинга.

«Защитить их права». «Спасти их свободы от нарушения». Критерии импичмента в соответствии с ратификационным договором Южной Каролины: импичменту подвергаются те, «кто действует дурно и предает общественное благо».

Сразу после взлома в «Уотергейте» и до сих пор президент делает ряд публичных заявлений и предпринимает действия, направленные на воспрепятствование законного расследования правительственными органами. Более того, президент высказал ряд публичных заявлений и предположений по делу Уотергейта, которые, как впоследствии было доказано, были заведомо ложными. Ложные, заведомо ложные предположения, причина импичмента, те, кто ведет себя неправильно. Те, кто «действует дурно и предает общественное благо».

Снова цитирую Джеймса Мэдисона, Конституционный конвент: «Президент подлежит импичменту, если пытается ниспровергнуть Конституцию».

Конституция налагает на президента обязательства следить за верным исполнением законов, и тем не менее президент посоветовал своим помощникам совершить клятвопреступление, сознательно пренебрег тайной совещаний большого жюри, скрыл факт незаконного проникновения, попытался пойти на сделку с федеральным судьей, публично заявляя тем временем о сотрудничестве со следствием.

«Президент подлежит импичменту, если пытается ниспровергнуть Конституцию».

Если для импичмента в Соединенных Штатах недостаточно указанных выше правонарушений, то, наверное, Конституция XVIII века должна отправиться в уничтожитель бумаг XX века. Совершал ли президент неблаговидные поступки, планировал ли, направлял ли и соглашался ли на преступления против Конституции? Вот в чем вопрос. Мы знаем его. Мы знаем этот вопрос. И мы должны пытаться дать на него ответ. И только разум, а не чувства должен управлять нашими устремлениями, нашими обсуждениями и в итоге нашим решением.

Date: 2015-11-13; view: 389; Нарушение авторских прав