VII записки пострадавшего

О ТЫ, КОГО ПОЭЗИЯ ИЗГНАЛА. КТО В НАШЕП ПРОЗЕ МЕСТА НЕ НАШЕЛ, — ТЫ СЛЫШИШЬ КРИК ПОЭТА МАРЦИАЛА: «РАЗБОЙ! ГРАБЕЖ! МЕНЯ ОН ПЕРЕВЕЛ!»

Р. Бернс. Пе р е в о д С. Маршака.

Когда-то я написал «Тараканище» — детскую сказ­ку. В сказке между прочим говорилось:

Бедный крокодил Жабу проглотил.

Теперь эту сказку перевели на английский язык. В переводе — о жабе ни слова. Там это двустишие чи­тается так:

Бедный крокодил Позабыл, как улыбаться.

Таким образом, жабу, как видите, пришлось про­глотить не крокодилу, а мне.

И не одну жабу, а пять или шесть.

Начать с того, что переводчики нагнали в мою сказку животных, которых там не было и быть не могло: каких-то скунсов, каких-то енотов, черепах, единорогов, улиток...

Эти незваные гости, не обращая на меня никакого внимания, стали вести себя в моей сказке, как им взду­мается.

Гиппопотам, например, закричал, обращаясь к сло­нам:

Осторожнее! не задавите мурашек! —

хотя у меня он кричит:

Эй, быки и носороги, Выходите из берлоги

И врага

На рога

Подымите-ка!

В переводе с подобным призывом обращается к зверям лев, который тут же за спиной у меня прибав­ляет:

Я не виню маленьких улиток,

Ведь всякий знает, что у них нет когтей. (?)

Конечно, я хорошо понимаю — ни в одном переводе стихов обойтись без отсебятин нельзя. Но, во-первых, здесь необходима строжайшая доза, а во-вторых, в пе­ревод можно вводить только те отсебятины, которые в духе подлинника, а не противоречат ему.

В подлиннике сказка кончается так:

Вот была потом забота — За луной нырять в болото И гвоздями к небесам приколачивать.

В переводе же концовка такая:

И опять льет луна свой серебряный свет,

И весь мир опять сделался спокойным, безмятежным и ясным '.

Как видите, авторский стиль искажен беспощадно.

Впрочем, что говорить о стиле, если в переводе не соблюдена даже ритмика.

Одним из приемов сильнейшего воздействия на малолетних читателей я всегда считал многообразную ритмику, меняющуюся в зависимости от всякой перс-мены сюжета, потому что дети особенно чутки к музы­кальной основе стиха. Мне всегда казалось, что каж­дому эпизоду, а порой и каждому образу должен соответствовать особый ритм, особый фонетический узор.

Переводчицы и на это — никакого внимания. И там, где у меня анапест:

И сидят и дрожат под кусточками, За болотными прячутся кочками, Крокодилы в крапиву забилися, И в канаве слоны схоронилися,—

¹ Kornei Chukovsky. From two to five. Translated and edited by Miriam Morton (Calif. University Press), 3-rd ed., pp. 157—162.

у них все тот же невыразительный ямб, что и в преды­дущих стихах, причем нет ни канавы, ни крапивы, ни кусточков, ни кочек, ни крокодилов, ни слонов — ни­чего, ни единого образа, одни голые — воистину аб­страктные — фразы:

Но у каждого язык скован от страха, Что за меланхолическое зрелище!

И такие же затасканные заплесневелые рифмы: light — bright, donkeys — monkeys, kittens — mittens, crocodile — smile, перед которыми наши морозы и розы кажутся новаторски свежими.

Словом, приписанный мне текст «Тараканища» не имеет ничего общего с подлинным текстом, о чем я и спешу заявить не столько в своих интересах, сколько в интересах нашего общего дела: взаимного обмена доброкачественной литературной продукцией.

Чувствую, что поступаю не очень-то вежливо, так как одна из переводчиц, миссис Мириам Мортон, от­неслась ко мне и к моей литературной работе в высшей степени любезно и дружественно.

Перевод «Тараканища» сделан ею вдвоем с миссис Наиной Уирен (Wiren) и включен в ее статью, где мои детские и недетские книги представлены амери­канским читателям в самом привлекательном свете. И, конечно, я от души благодарен миссис Мортон за ее доброту, но не могу умолчать о глубокой тоске, кото­рую я испытал, читая ее перевод.

Английский язык отлично приспособлен для худо­жественного перевода нашей поэзии и прозы. Но чуть только дело дойдет до детской поэзии, здесь под пером у неумелых дилетантов он сразу становится слаб и убог.

II

Стихотворения для детей гораздо труднее перево­дить, чем стихотворения для взрослых. Раньше всего это объясняется тем, что, учитывая чуткость малолет­него уха к фонетике каждого слова, детские писатели Оснащают свои стихи максимальным количеством све-

жих, звонких, динамических рифм. Причем слова, ко­торые служат рифмами в детских стихах, — это глав­ные носители смысла. На них лежит наибольшая тя­жесть семантики. Так, концовка моего «Телефона» утратила бы и ту долю своей экспрессивности, какая имеется в ней, если бы не опиралась на такие спаян­ные между собой три созвучия:

Ох, нелегкая это работа — Из болота тащить бегемота.

Без этих трех созвучий (и без этого ритма, выра­жающего изнеможение от тяжких усилий) стихи не существуют совсем. Но английский переводчик «Теле­фона» нимало не смущается этим: он отнимает у моих стихов и рифму и ритм (то есть решительно все, что давало им дыхание жизни) и предлагает читателям такие колченогие строки:

By golly it's really a job

To pull Hippo out of the bog! '

Нужно быть глухонемым, чтобы думать, будто в таком переводе есть хоть какое-нибудь подобие под­линника!

Конечно, для зарубежных детей эти глухонемые стихи не имеют никакой притягательности.

Вместо того чтобы пропагандировать произведение советского автора, подобные переводы могут лишь от­вратить от него.

«Мойдодыр» переведен на английский язык гораздо пристойнее, но и здесь есть такие же глухонемые стихи. Четверостишие, в котором пять созвучий, изложено белым стихом:

Every morning, bright and early All the little mice go washing And the kittens and the ducklings And the ants and spiders, too ².

¹ Kornei Chukovski. The Telephone. Translated by
D. Rottenberg. Foreign languages Publishing House. Moscow.

² Kornei Chukovski. Wash'em Clean (The same publi­
shers).

Неужели английский язык, язык Эдварда Лира, Люиса Керролла, Т. С. Эллиота и Алена Милна, так нищенски беден, что в нем не найдется созвучий даже для таких незатейливых, простецких стишков:

Рано утром на рассвете Умываются котята, И утята, и мышата, И жучки, и паучки...

Ill

И еще одна тяжелая болезнь, от которой неизле­чимо страдают многие переводчики детских стихов: болтливость, недержание речи. Там, где в подлинни­ке — одинокое, скромное слово, они нагромождают де­сятки развязных и разнузданных слов, совершенно заслоняющих подлинник. От этого жестокого метода больше всего пострадала сказка моя «Крокодил». Сказка эта в подлиннике начинается так:

Жил да был

Крокодил.

Он по улицам ходил,

Папиросы курил,

По-турецки говорил.

А в английском переводе эти немногие строки за­громождены целым ворохом слов-паразитов:

Однажды важный (надменный) крокодил покинул свое

жилище на Ниле,

Чтобы с шиком (in style) пройтись по буль-ва-ру. Он мог курить, он умел с отличным акцентом (!)

говорить по-турецки, (Что он проделывал раз в неделю) — Этот очень важный, зеленый, усеянный бородавками,

удалой Крокодил.

Маленьких детей, как известно, нисколько не инте­ресуют эпитеты, им нужны не качества, но действия, речь, обращенная к ним, должна быть динамична и стремительна. Я изменил бы себе самому, если бы

вздумал отягощать свой рассказ никчемной околеси^ цей о том, что крокодил был

во-первых, зеленый,

во-вторых, бородавчатый,

в-третьих — спесивый и важный,

в-четвертых — лихой, удалой.

К такому же отягощению текста паразитарными словами и фразами приводит указание переводчика на то обстоятельство, что не каждый час и не каждый день крокодил говорил по-турецки, но всего только раз в неделю (?!), и что у него был превосходный прононс (the perfect streak), и что он не просто гулял, но фла­нировал с шиком (in style), и что на Ниле у него оста­лась жилплощадь.

Там, где у меня тринадцать слов, у переводчика — сорок три!

Больше чем втрое! Двести пятьдесят процентов отсебятины! Словно вся цель переводчика наговорить побольше пустяков, лишь бы вдоволь натешиться де­шевыми рифмами:

Once a haughty Crocodile left his home upon the Nile.

To go strolling off in style on the Av-e-nue.

He could smoke and he could speak Turkish in a perfect streak.

(And he did it once a week),—

The most haughty, green and warty, very sporty Crocodile.

Существует еще один английский перевод «Кроко­дила», сделанный мистером Ричардом Коэ'. В этом переводе «Крокодил» начинается так:

Жил был один крокодил (Крок! Крок!

Крокодил!), Крокодил изящный и шикарный,

В элегантном костюме. Он прохаживался по Пиккадилли,

Распевал веселые песенки на языке свахили ²,

¹ «Crocodile», by Kornei Chukovsky, translated by Richard Сое.
London (Faber and Faber).

² Язык жителей Занзибара.

Обутый в гетры, которые он купил в Чили.

Он покуривал трубку, сделанную из корня эрики. Крокодил! Крокодил! Крок! Крок!

Крокодил! Александр Крокодил, эсквайр.

По-английски это звучит так:

Once there was a Crocodile Croc!

Croc!

Crocodile! A Crocodile in taste and style.

And elegant attire! He strolled down Piccadilly,

Singing carols in Swahili, Wearing spats he'd bought in Chile, And a-puffing at a briar Crocodile! Crocodile! Croc!

Croc!

Crocodilel Alexander Crocodile, Esquirl.

Вместо дешевых истрепанных рифм прежнего пере­вода здесь подобраны экзотические редкие рифмы: Чили, свахили, Пиккадилли, но основа остается все та же: беззаконное стремление нагромоздить возмож­но больше пустопорожних словечек, дабы автор пред­стал перед читателем как неугомонный болтун, щего­ляющий притворной игривостью и наигранной резво­стью.

Чтобы читателям стало понятно, какой тяжелый ущерб наносится детским стихам при такой системе перевода, приведу один фантастический случай.

Представьте себе, что какой-нибудь советский пе­реводчик воспроизведет для русских читателей стихи Доктора Сьюса (Seuss), любимца американских де­тей. У него есть веселая сказка «Кот в колпаке» («The Cat in the Hat»), в которой маленькие дети во время дождя говорят:

И нам оставалось одно: Сидеть!

Сидеть!

Сидеть!

Сидеть!

И нам это не нравилось Ни капельки '.

И вот представьте себе, что случилось бы с этими простыми и лаконичными строчками, если бы они по­явились в Московском издательстве в таком переводе:

Мы сидели на диване, Толковали о Мдивани,

О фонтане

В Индостане, О красавице Зейнаб, А покуда, словно в бане, Словно в бане из лохани Капал дождик

Кап! Кап!

Кап! И закапал наш пикап.

Если бы кто-нибудь у нас попытался выступить с таким переводом английского текста, против него ополчилась бы вся наша критика, и литературная честь Доктора Сьюса была бы спасена. Между тем я что-то не слыхал, чтобы кто-нибудь в США или в Ан­глии вступился за честь наших русских стихов для детей, воспроизведенных с таким же пренебрежением к подлиннику.

Ведь когда мы переводим на русский язык детские стихотворения Киплинга, или Алена Милна, или Эд­варда Лира, или Родари, или Огдена Нэша, или Важа Пшавелы, мы добросовестно бьемся над тем, чтобы

¹ «The Cat in the Hat» by Dr. Seuss (Random House). Bos­ton, p. 3.

So all we could do was to Sit! Sit! Sit!

Sit!

And we did not like it Not one little bit.

возможно вернее передать и стиль, и ритм, и образы оригинального текста, и в этом сказывается наше ува­жение к нему.

Но о каком уважении может быть речь, если наши тексты коверкаются как кому вздумается и самоуправ­ство переводчиков граничит с кулачной расправой.

Здесь мы совершенно беззащитны. Не пора ли до­говориться с зарубежными друзьями нашей детской словесности о тех принципах, которыми им надлежит руководствоваться, чтобы, вопреки их субъективным намерениям, их переводы не оказывались в таком во­пиющем разногласии с подлинниками.

Во-первых, необходимо воссоздать в переводе му­зыкальную звукопись переводимого текста. Во-вторых, необходимо свести до возможного минимума процент отсебятин. Когда вы переводите стихотворения для взрослых (лирику или героический эпос), к вашим услугам большой ассортимент тех малозаметных ней­тральных словечек и слов, которые во всяком переводе играют как бы роль катализаторов.

Работая над переводами детских стихов, вы лише­ны права прибегать к этой вольности, так как быстрые темпы стихов препятствуют отягощению текста таким тяжеловесным балластом.

Вообще было бы очень полезно для нашего общего дела, если бы иностранные переводчики стихов для детей возможно внимательнее изучили приемы и мето­ды С. Я. Маршака в его переводах: английские народ­ные песенки (например, «Потеряли котятки на дороге перчатки»), «Баллада о королевском бутерброде» А. Милна, «Горб верблюжий», «Если в окнах каюты», «На далекой Амазонке» Р. Киплинга — и великое мно­жество других чужеземных шедевров, созданных для счастья детворы.

IV

Перевод «Крокодила» вышел некогда в издании Липпинкотта в Нью-Йорке. Перевела его известная поэтесса мисс Бэбетт Дейч (Deutsch). Мне очень боль­но высказывать порицание ее переводу, так как я

знаю, что перевод этот сделан от чистого сердца. Бэ-бетт Дейч — писательница широкого диапазона, боль­шой и разносторонней культуры. Сейчас у меня на столе книга ее критических очерков «Поэзия нашего времени» («Poetry of our Time», 1963), где даны лите­ратурные портреты всех наиболее примечательных англо-американских поэтов XX века. Интересная и увлекательная книга. Недавно та же писательница обнародовала там же, в Нью-Йорке, «Антологию рус­ской поэзии» («The Anthology of Russian Verse»), где представлены в ее переводах и Пушкин, и Блок, и Маяковский, и Маргарита Алигер, и Роберт Рождест­венский, и другие. В этой «Антологии» много для меня неприемлемого (например, систематическое обеднение рифм), но все же это очень почтенный и старательный труд.

«Крокодил» в ее переводе издан отлично. Краси­вый переплет, изящный шрифт. Издание так очаровало меня, что на первУх порах я наивно обрадовался его появлению. Я и теперь молчал бы о его недостатках, если бы предо мной не встал принципиальный вопрос: как же переводить русские стихи для детей, написан­ные в современном динамическом стиле?

Date: 2015-11-13; view: 399; Нарушение авторских прав