Е. Д. Кускова

(1869‑1958)

Кускова и ее муж, С.Н. Прокопович, принадлежали к пражской эмиграции и во время войны переехали в Женеву. Мне известны 40 ее писем к Керенскому 1945‑1958 гг. — около 180 страниц, ее письма к Маклакову, Николаевскому, Вольскому, Л.О. Дан и др. Она пишет о прошлом (десятые годы), и о настоящем, и их такое множество, что видимо она писала не менее восьми‑десяти писем ежедневно. Она пишет о революции, о политике Сталина, о сегодняшнем дне и новых эмигрантах, «перемещенных лицах», пленных и беженцах, и ушедших из России с немецкой армией (она считала, что необходимо отправить их, хотя бы и насильно, обратно, т. к. Сталин их, конечно, простит). Она пишет иногда умно, иногда зло, иногда заведомо неправду, часто совершенные нелепости, путает, сплетничает, дает непрошеные советы, а иногда — важную информацию, и несмотря на все это, нельзя отрицать того факта, что письма ее интересны. Она остается одна после смерти Прокоповича, не понимает смерти, собирается вызвать его дух. Деньги на жизнь ей посылает Бахметевский фонд из США, она больна, ноги отказываются ей служить, она слепнет и, тем не менее, продолжает писать письма (и свою автобиографию — дальше детства она идти не решается — очень выходит «интимно»). Каждое письмо не менее четырех страниц, а иногда и больше.

Обо всем она имеет мнение: о «платформе» новой волны эмигрантов (где она? ее нет!), о статьях Г.П. Федотова, о хождении Маклакова к советскому послу, о том, что Ходасевич «оплевал» Горького после того, как Горький «помог ему выехать из России» и о том, что «только Бог помог Ниночке (!) Берберовой избежать сотрудничества в „Парижском вестнике“[98].

Ее навещают: Ступницкий — редактор советской газеты в Париже; Вырубов, живущий в Швейцарии, 33°; Вишняк, бывший редактор «Современных записок». Она волнуется, что эмигрантская газета, которую собираются издавать в Париже (первый слух о «Русской мысли») будет «не то, что надо». Ее беспокоит, что Вельмин (см. Биографический словарь) «слишком много болтает о нашей О.» (Организации, т.е. масонстве), что АЛ. Толстая находится «под дурным влиянием». Все это пересыпано воспоминаниями о кн. Львове, о каких‑то забытых народниках, которых она встречала в детстве, суждениями о Бенеше («предатель»), о новом эмигранте Михаиле Корякове («несимпатичный»), о римском папе и проф. Степуне.

Когда Керенский пишет ей, что собирается писать книгу о 1917 г., она дает ему советы: что надо для этого прочесть, с кем поговорить, а главное — она беспокоится, будут ли это мемуары, или это будет исповедь, и он «обо всем» скажет, и во всем признается. Она подробно описывает свою и Прокоповича роль в Февральской революции, словно боится, что он о них забудет, спрашивает Керенского, как он сможет все это сделать один: «один вы не справитесь!»

В это время, в 1956 г., до Керенского доходят слухи, что кто‑то из «Социалистического вестника» собирается написать о роли масонства в эпоху Временного правительства (предположительно — Аронсон), и он решает сам кое‑что об этом сказать. Сначала Кускова пугается такого решения: «Ваша версия, как Вы сами вероятно чувствуете, убийственна для престижа Врем, правительства и ее пока лучше не муссировать, как бы правдива она ни была, и как бы преступно ни было поведение Малянтовича (министр Врем, прав., пошедший работать к большевикам — Н.Б.), а вместе с ним и всего Врем, правительства»[99].

Через два года (1958) Керенский, видимо, еще не принял решения, сколько и что именно он откроет из прошлого Временного правительства. На его сомнения Кускова отвечает:

«На Ваш вопрос отвечаю утвердительно: да, надо. Ведь все равно болтовня идет, не лучше ли дать аутентичную запись нашего прошлого? Могу только пожелать Вам успеха и в памяти, и в исполнении. Не совсем понимаю, о каком дневнике Вы пишете. У кого он взят, и кто его вел?»

С этого времени начинается перемена в словаре, которым Кускова до сих пор пользовалась: вместо слова «масонство» она пишет «Союз Освобождения» — эта конспирация делается для полных невежд: Союз Освобождения прекратил существование в 1905 г. Сама Кускова в письме от 7 июня 1958 г. писала: «Весь 1905 г. был занят еще „Освобождением“. Сама я узнала о друзьях (!) лишь в 1906 г.» Масонство в России возникло в 1906 г., и Керенский прекрасно понимал о чем идет речь, когда Кускова ему писала о «разглашении тайн 1906‑1917 С. О.», а иногда и просто «Союза», или даже «О» — что, конечно, могло означать и просто «Организацию». Другой способ засекречивания также был рассчитан на невежд: она называла имя человека, хорошо известного Керенскому, и добавляла: «он конечно, как Вы знаете, не масон». Керенский в 1956‑1958 г. все не мог принять решения, и Кускова опять пишет ему:

«И еще раз повторяю: да, да, надо все рассказать, и как можно скорее». (См. «Курсив мой», с. 366, разговор с Керенским после ее смерти в 1959 г.). «Много ли было в Союзе друзей. Я думаю, очень много. Некоторых я знаю, но ведь знать имена вообще не полагалось… Киевская, Одесская, Минская группы Освобождения дали потом и друзей. Вообще, это ведь и по целям, и по составу участников организации близкие. Милюков, как Вы знаете, резко отмежевался от „друзей“, заявив что он „с мистикой не желает иметь ничего общего“.

В это же время Аронсон начал готовить свою книгу с «разоблачениями», и когда до Кусковой дошли слухи об этом, (до нее беспрестанно «доходили слухи»), она подняла кампанию против него, настаивая, чтобы он прекратил свои «сплетни».

«Я резко обрушилась на Аронсона и просила их замолчать, хотя бы из‑за тех, кто в России (это была ее обычная отговорка против всяческих разоблачений — КБ). Не умер еще Головин и др. А вдруг их начнут мучить? Из‑за тех же соображений я думаю, что и Вам публиковать все это рано. Не знаю, что делает г. Николаевский. Вероятно, старательно собирает сплетни…. Я от Вас только услышала, что есть итальянская книга, где перепечатан устав наш… Вы пишете о ней неясно… Боюсь, что если Вы все это поднимете и опубликуете, поднимется опять шум, грохот, добавления и сплетни[100]. Изменяю свое суждение. Публиковать не надо. Но записать все это необходимо, пока Вы здоровы и живы. Записать и спрятать. Это необходимо…. Итак — записать. Хотя бы в основных чертах».

Словами «я резко обрушилась на Аронсона» Кускова свидетельствует свою верность Керенскому. Аронсон выждал время, и когда она умерла (1958), напечатал в 1959 г. свои статьи. Его книга «Россия накануне революции» вышла в 1962 г. В ней он перепечатал свои четыре статьи и добавил к ним кое‑что из документов: например, письмо Кусковой к Вольскому, которое я ниже цитирую в сокращении, т. к. Аронсон напечатал его почти полностью. В книге своей Аронсон «искренне благодарит» Кускову «за позволение цитировать это письмо, копию которого она лично прислала ему».

Идея «записать и спрятать» была не только у нее, как мы увидим дальше. Керенский переписывался не только с ней по поводу роли масонства в Февральской революции и о собственных проблемах, с ней связанных (отказ заключить сепаратный мир, дело Корнилова и др.), он переписывался и с другими «братьями», и они тоже советовали ему — не печатать, молчать, не давать пищи «дешевым сенсациям», но «записать все непременно» и положить на 25 лет в подвал какого‑нибудь «американского университета». Но Керенский их не послушался, он едва‑едва коснулся русского масонства в своей книге «Russia and History's Turning Point», и опять замолчал, и при жизни уже ни словом больше не обмолвился о тайном обществе. Записал ли он позже свою «исповедь» и зарыл ли ее где‑нибудь на территории США или Соединенного Королевства — осталось неизвестным до сегодняшнего дня.

Несколько слов об «итальянской книге», о которой упоминает Кускова. Она вышла под именем «автора» Евграфа Сидоренко в 1913 г. в Петербурге, в издательстве М.И. Семенова «Прометей» (Поварской пер., дом 10), типография — т‑ва «Грамотность» (СПБ., Невский, дом 82). В ней 192 страницы. Называется она «Итальянские угольщики начала 20 века». В ней в мельчайших подробностях рассказано о тайном обществе «карбонариев», но на самом деле в ней изложен устав русских масонов Великого Востока. Никакого Сидоренко никогда, конечно, не существовало. Небольшая группа масонов, в том числе и сам Керенский, сообща написала эту книгу, где не только раскрыты «все мифы мартинистов и розенкрейцеров», положенные в основу мирового масонства, но изложена жизнь св. Тибальда и объяснены все ритуалы, обряды, тайные смыслы, заклинания и эмблемы современного масонства, процесс тайного посвящения в его тысячелетием узаконенных диалогах, и гимны, которые хором поются, и речи, которые наизусть произносятся во славу Великого Мастера Вселенной. Диалоги, которые ведутся при допросах неофита, и экзамен состоят из огромного количества самых неожиданных вопросов: от отношения его к аборту («убийство плода»), до числа шипов в венце «нашего Брата», когда он был поднят на кресте — их было 72.

В книге этой, между прочим, говорится также о том, что от Досточтимых Мастеров лож требуется «привлекательная внешность, которая вызывала бы в братьях сердечное умиление».

В то самое время, когда Кускова осторожно засекречивала масонскую тему с Керенским, она гораздо откровеннее писала о прошлых тайнах Вольскому, который никогда ни в каких масонских ложах не состоял. Ее письма к нему говорят о потребности высказать некоторые мысли, которыми она, по‑видимому, не считала возможным делиться с Керенским.

Между рецептом пельменей и жалобами, что она так стара, что «ничего не успеет записать», она ругает Николаевского, люто ненавидит Черчилля «за его славу» и обещает Сталину встать перед ним на колени, «если он проведет реформы». 24 июля 1946 г. она пишет Вольскому: «Узнала, что повесилась Марина Цветаева», и добавляет: «но мне ее почему‑то не жалко»[101]. Она считает (тогда же), что Ступницкого, редактора советской газеты в Париже, «надо поддержать», потому что ей «Мельгуновщина надоела до черта». Жену Вольского она в течение всей переписки — более десяти лет — называет то Наталия Николаевна, то Валентина Николаевна, а после смерти своего мужа, Прокоповича, верит в спиритизм и собирается им заняться, если найдет время. Время от времени она возвращается к масонству и не знает, как ей к нему подойти: раскрыть ли «наши общие преступления 1917 г.?» Или описать их и «зарыть под Колумбийским университетом» в Нью‑Йорке (т.е. под Бродвеем)? Она не сделала ни того, ни другого и, наконец, предпочла Национальную Библиотеку в Париже. Вот, в сокращении, ее письмо Вольскому, процитированное Аронсоном:

«Самый трудный вопрос о масонстве — наше молчание было абсолютным. Из‑за этого была крупная ссора с Мелыуновым: он требовал от нас раскрытия всего этого дела. Мельгунов доходил до истерики, вымогая из меня (еще в России!) данные, и заверял, что ему „все известно“. Я хорошо знала, что ему ничего почти не известно, как и Бурышкину. Потом он в одной из своих книжек сделал намек, что такое существовало. Скажу Вам кратко, что это было:

Началось после гибели революции 1905 г. во время диких репрессий: Вы их знаете.

Ничего общего это масонство с заграничным масонством не имеет. Это русское масонство отменило весь ритуал, всю мистику[102].

Цель масонства — политическая, работать в подполье на освобождение России.

Почему выбрана была такая? Чтобы захватить высшие и даже придворные круги…. Князьев и графьев было много. Вели они себя изумительно: на Конгрессах некоторых из них я видела. Были и военные — высокого ранга.

Движение это было огромно. Везде были «свои люди». Такие об‑ва, как Вольно‑Экономическое, Техническое, были захвачены целиком. В земствах то же самое.

До сих пор тайна огромна. К Февральской революции ложами была покрыта вся Россия. Здесь, за рубежом, есть много членов этой организации. Но — все молчат! И будут молчать.

После смерти С.Н. (Прокоповича) я получила несколько телеграмм — кратких: Fraternellement avec vous («по‑братски с Вами», или «братски с Вами» ставилось масонами перед подписью — Я. Б.).

Много разговоров о «заговоре Гучкова». Этот заговор был. Но он резко осуждался членами масонства. Гучков вообще подвергался неоднократно угрозе исключения, и после дела Конради, в котором он вел себя совершенно непонятно, и вызывал скверные подозрения (очевидно — своими симпатиями к белым генералам — КБ.), с ним вообще старались в интимные отношения не вступать. Под конец своей жизни он близко сошелся с германским штабом, и когда приезжал к нам в Прагу, совсем больной, и просил оказать fraternellement услугу у чешского правительства, мы услуги не оказывали. Он знал, что мы знаем о его поездках в Германию и очень запутанно об этом рассказывал. Но один раз произошел инцидент: его принял Бенеш. И он Бенешу точно рассказал о планах Гитлера — нападение на Чехию, на Россию и т.д. … Потом — слово в слово осуществилось то, что рассказывал Гучков Бенешу и нам…

10 ноября 1955 г. Женева».

Она умерла девяноста лет, до последнего дня все еще беспокоясь, что кто‑то что‑то сделает «не так, как надо», уже не имея сил встать с постели и не понимая, почему она так устает, даже когда не выходит из дому. Но до конца она все повторяла, что с французским масонством у русского ничего общего не было, и что ритуалы все давно были отменены.

Date: 2015-11-13; view: 516; Нарушение авторских прав