Г. В. Адамович

Ниже мы печатаем два документа (ПА). Первый: письмо Адамовича Мастеру ложи «Объединенное Братство» М.М. Тер‑Погосяну от 6 марта 1957 г. В это время «Объединенное Братство» уже объединило все, что оставалось от парижских лож обоих Послушаний. Письмо послано из Манчестера, где в это время, в университете, А. получил место преподавателя русского языка, по рекомендации Б.И. Элькина, т. к. после ухода из просоветской парижской газеты, где А. сотрудничал с 1945 г., он оказался в крайне бедственном положении.

104 Ladybarn Road Manchester 14 6/III‑57

Дорогой Михаил Матвеевич,

Согласен — 28‑го. Если буду жив и здоров, явлюсь 28‑го вечером — на собрание. Спасибо за предложение «оплатить расходы». Этого не нужно, т. к. приеду я в Париж во всяком случае, а днем раньше или позже — значения в финансовом смысле не имеет.

У меня к Вам есть просьба. Мне хотелось бы знать, какова программа собрания и кто будет выступать. Отчасти мне это нужно для того, чтобы иметь представление о характере собрания, но главным образом — чтобы знать, сколько времени будет мне отведено (думаю, что минут 30 — 40 было бы достаточно, но м. б. этого слишком много?)

Крепко жму Вашу руку.

Преданный Вам

Г. Адамович.

Второй документ, несколько сокращенный, доклад А. о Гоголе, прочитанный им «за агапой» (подзаголовок), и напечатанный (на машинке) в масонском «Вестнике Объединенных русских лож» в 1959 г., № 3, по случаю 150‑летия со дня рождения Гоголя. Нам известны еще два доклада Адамовича этих лет (во время наездов его в Париж из Англии): один о Достоевском, прочитанный 12 апреля 1956 г., и другой — помещенный в «Бюллетене» № 7, в июле 1961 г., о смысле эмиграции: «Что мы такое? Что впереди? Зачем мы в эмиграции?» На эту тему он несколько раз выступал как в 1920‑х, так и в 1930‑х гг. на литературных вечерах парижского Союза Поэтов и Общества «Зеленая лампа».

ДОКЛАД АДАМОВИЧА О ГОГОЛЕ

Было бы нелепо спорить против того, что Гоголь — один из величайших русских писателей. Это признано всеми, это не подлежит ни малейшему сомнению.

Лично я сказал бы даже больше: Гоголь — пожалуй, самый гениальный наш писатель, тот, у которого изобразительный и чисто словесный дар достигает наибольшей силы. Конст. Аксаков называл его «нашим Гомером», Мережковский высказал предположение, правда, более чем фантастическое, — что сам черт водил пером Гоголя, когда тот принимался писать. Если условиться, что в этом замечании дана только оценка гоголевского таланта, преувеличения в нем нет. Талант действительно необыкновенный, несравненный, и достаточно вспомнить хотя бы первые страницы «Мертвых душ», с удивительным в своем нарочитом, монументально величавом идиотизме, разговором о колесе, — которое до Москвы может быть и доедет, но до Казани, нет, до Казани не доедет! — и Маниловым, и Собакевичем, и Плюшкиным, чтобы это сразу почувствовать. А беседа двух дам, просто приятной и приятной во всех отношениях, а Хлестаков, а женихи, ожидающие выхода Агафьи Тихоновны… нет, о чем туг говорить: гений, гений, отрицать это можно только по слепоте или ради оригинальничания!

Но… Гоголь — писатель холодный, по‑видимому никогда никого не любивший, и если от этого и страдавший, то оставшийся таким до конца, до «Переписки с друзьями», в которой он советует помещикам читать крестьянам Евангелие, но самое крепостное право находит нормальным и законным. Совершенно правильно заметил Достоевский в «Бедных людях», что даже над несчастным своим Акакием Акакиевичем Гоголь в сущности издевается, и не случайно он противопоставил ему Пушкина, который в «Станционном смотрителе» отнесся к такому же беспомощному старику много человечнее.

Есть писатели, о которых говоришь себе, что без них нельзя было бы жить. Кажется, что жизнь была бы беднее, темнее, «пустее», если бы не было бы «Войны и мира», «Онегина», «Карамазовых», стихов Тютчева или Лермонтова. Несомненно, у Гоголя было страстное стремление стать именно таким художником. Один раз ему даже удалось написать повесть, в которой любви к людям было больше, чем насмешки; каким‑то чудом возникли под его пером чудесные «Старосветские помещики». Но и это было скорей догадкой великого мастера, что возможен и такой замысел, чем естественное, продиктованное сердцем его осуществление. На русском литературном небосклоне Гоголь остается огромной, холодной, призрачно мерцающей звездой. Искусство его поразительно, но того, что дорого у других наших великих писателей, — чего‑то похожего на протянутую руку, на ответственность за все, что с людьми может случиться, — у него нет.

Не будем повторять тех прописных псевдоистин, к которым имели склонность составители былых учебников: основатель русского реализма, проповедник гуманности, апостол любви, и так далее. Колдун‑Гоголь сумел создать такие иллюзии, но прошло больше ста лет с его смерти, и пора бы им рассеяться.