На страже

Сидела я тут как‑то вечером на кухне и вяло тюкала по клавишам компьютера. А в телевизоре говорящие головы обсуждали актуальное искусство. Оказалось, что я их хоть и вполуха, но все‑таки слушала. Потому что вдруг в обалдении уставилась в экран, уловив одну фразу. Речь шла о семидесятых годах и одном левом (в эстетическом смысле) художнике. И вот Леонид Бажанов, руководитель Центра современного искусства, сказал: «Ну, разумеется, он был в конфликте с правозащитными организациями».

Я удивилась. Если бы такое сказали о современном художнике, это было бы еще понятно: скажем, в контексте противоречия между идеалом полной свободы художественного самовыражения и идеалом политкорректности. Но в 70‑е годы?? Вроде враг у всех был один, чего делить‑то? Нет, делить всегда есть что, и в конфликте может оказаться кто угодно с кем угодно. Но почему же художник, РАЗУМЕЕТСЯ, должен был быть в конфликте с правозащитными организациями? Вот тут моя картина мира зашаталась.

Нельзя было не вспомнить Грибоедова, который говорит, что в его пьесе, кроме Чацкого, нет «ни одного здравомыслящего человека; и этот человек разумеется в противуречии с обществом его окружающим». В школе на уроках литературы особенно упирали на это «разумеется», делая из него вывод о революционных взглядах Грибоедова.

Все эти мысли за доли секунды успели пронестись в моей голове, и тут оратор поправился: «…с правозащитными организациями… То есть с правоохранительными органами». Я выдохнула. Картина мира плюхнулась на место: художника‑экспериментатора гнобили власти.

Но как хитро устроен язык! Два таких похожих выражения: тут право‑ и там право‑, тут защитный, там охранительный, почти одно и то же, и один и тот же греческий корень в словах орган и организация. А в сумме – вещи почти противоположные. И как досталось в свое время правозащитным организациям от правоохранительных органов! Как раз‑таки в 70‑е годы.

Надо, впрочем, сказать, что фрагмент право‑ в словах правоохранительный и правозащитный имеет разный смысл. В слове правоохранительный имеется в виду право, право вообще, то есть закон, правопорядок. А в слове правозащитный имеются в виду права – права человека. Отдельного человека, и притом вовсе не того, которого видел чукча из анекдота.

Я хорошо помню, как звучало сочетание права человека в позднесоветское время. Звучало оно абсолютно диссидентски и связывалось в первую очередь с деятельностью Хельсинкской группы. У многих людей выражение права человека вызывало страшное раздражение и отторжение: что, мол, они правда такие идиоты и не понимают? Донкихоты малахольные. Ну какие могут быть у человека права? Как будто не видят, что права есть у государства, а у человека… Все равно, что прийти на избирательный участок и спросить: а этот кандидат от какой партии? А чем его программа отличается от программ конкурентов? С такими вопросами можно было и в психушку загреметь. Права человека. Хельсинкские соглашения. Вы слушаете голос Америки из Вашингтона. Обзор «События и размышления» ведет Наталья Кларксон.

Абсолютно не могу себе представить, чтобы тогда кто‑то мог спутать правозащитные организации и правоохранительные органы. А теперь вот такая оговорка стала возможна. Это хорошо или плохо? Как посмотреть. Хорошо, что сочетание права человека уже не звучит так утопично и так вызывающе. Плохо, что оно превратилось в очередное общее место.

Date: 2015-11-13; view: 267; Нарушение авторских прав