Военизированный захват собственности

Фактически эта вторая волна была особо мучительной экономической шоковой терапией: поскольку стихия так эффективно очистила побережье, процессы переселения и передачи собственности, которые в обычных условиях растянулись бы на долгие годы, прошли всего за несколько дней или недель. Можно было видеть, как сотни тысяч бедных людей с коричневой кожей (те самые рыбаки, работу которых Всемирный банк счел «непродуктивной») были выселены вопреки своему желанию, чтобы освободить место для исключительно богатых и преимущественно светлокожих людей — «высокопродуктивных» туристов. Два экономических полюса глобализации, которые как будто живут не только в разных странах, но и в разных столетиях, вступили в непосредственный конфликт из-за участков прибрежной зоны: одни боролись за свое право работать, другие — за свое право развлекаться. Учитывая, что за право последних стояла вооруженная полиция и частная охрана, это превратилось в военизированный захват собственности, в классовую борьбу на побережье.

Самые яркие стычки такого рода произошли в Таиланде, где уже спустя сутки после цунами деловые люди поставили вооруженную охрану на территориях, которые они мечтали использовать для развития туризма. В некоторых случаях охранники даже не подпускали местных жителей к развалинам своих домов, где те надеялись найти тела погибших детей[1095]. Группа поддержки жертв цунами Таиланда решила бороться против этого захвата земли. Она создала документ, где говорилось, что для «бизнесменов-политиков цунами было ответом на их молитвы, поскольку волна в буквальном смысле очистила берега от поселений, которые давно мешали их планам выстроить тут отели, казино и туристические объекты или разводить креветок. Теперь же все побережье для них стало новой и доступной землей»[1096].

Доступная земля. В колониальную эпоху для этого использовался сомнительный юридический термин — «ничейная земля». Если территорию признавали пустой или «неиспользуемой», ею можно было завладеть, безжалостно выселив аборигенов. В странах, пострадавших от цунами, идея «доступной земли» была нагружена этим уродливым историческим прошлым, воспоминаниями об отнятых богатствах и попытках принести аборигенам «цивилизацию». Рыбак по имени Ниджам, которого я встретила на берегу Аругам-Бей, именно так это и воспринимал: «Правительство думает, что наши сети и наша рыба — грязные и убогие вещи, и потому хочет, чтобы мы оставили берег. Чтобы ублажить иностранцев, они обращаются со своим народом как с дикарями». Развалины хижин правительство воспринимало как ничейную землю.

Когда я увидела Ниджама, его окружали другие рыбаки, вернувшиеся после ловли, с глазами, красными от соленой воды. Когда я упомянула о намерении правительства переселить мелких рыбаков на другой берег, некоторые из них начали махать ножами для разделки рыбы и заявили, что «соберут своих людей и все свои силы» ради борьбы за родную землю. Когда-то они были рады, что рядом с ними находятся отели и рестораны. «Но сейчас, — сказал рыбак Абдул, — когда мы отдали им немного нашей земли, они хотят получить ее всю целиком». Другой рыбак, по имени Мансур, указал на пальму, в тени которой мы стояли, — достаточно крепкое дерево, чтобы противостоять натиску цунами: «Эти деревья посадил мой прапрадедушка. Почему мы должны переселяться на другой берег?» Один из его родственников клялся: «Мы уйдем отсюда только тогда, когда океан пересохнет».

Поток денежной помощи на восстановление после цунами должен был дать Шри-Ланке шанс построить прочный мир после всех невыносимо тяжелых невзгод и потерь. Однако в Аругам-Бей и по всему восточному побережью он стал началом новой войны за то, кому должны принести благополучие эти деньги: сингальцам, тамильцам или мусульманам, — либо же, что всего хуже, реальные преимущества получат иностранцы за счет местных жителей.

Меня охватило ощущение дежавю: как будто ветер поменял направление и тут возникнет еще одна страна после «реконструкции», что обернется постоянным разрушением. Год назад в Ираке я слышала точно такие же разговоры о восстановлении в пользу курдов или избранных шиитов. Некоторые сотрудники организаций для помощи, встреченные мной в Коломбо, говорили о том, насколько приятнее работать в Шри-Ланке по сравнению с Ираком или Афганистаном — тут к неправительственным организациям относились нейтрально или даже с уважением, а «восстановление» еще не стало грязным словом. Но это начало меняться. В столице я увидела плакаты с карикатурным изображением западных людей, приехавших оказывать помощь: они набивали карманы деньгами, пока местные жители голодают.

Неправительственные организации стали мишенью для выражения ненависти к восстановлению по той причине, что они были заметны, облепили своими логотипами все доступные поверхности на побережье, тогда как Всемирный банк, USAID и правительственные чиновники, мечтавшие о втором Бали, редко покидали свои городские офисы. Ситуация оказалась комичной, поскольку неправительственные организации единственные оказывали хоть какую-то помощь, но их помощь слишком часто была совершенно неадекватной. Отчасти проблема заключалась в том, что помогающих организаций было слишком много и они были настолько оторваны от людей, которым служили. Почти каждый встречный говорил мне о «дикой жизни неправительственных организаций»: о роскошных отелях, виллах на берегу и — что сильнее всего вызывало ярость населения — спортивных автомобилях новейших моделей. Ими владели все организации помощи, и эти монстры были слишком широкими и сильными для узких и грязных дорог Шри-Ланки. Весь день они разъезжали мимо лагерей, вынуждая их обитателей вдыхать дорожную пыль, трепетали на ветру флаги с логотипами организаций: Oxfam, World Vision, Save the Children[1097]— как будто они явились с загадочной иной планеты неправительственных организаций. В такой жаркой стране, как Шри-Ланка, машины с тонированными стеклами и прохладой кондиционеров, были не просто средством передвижения, они были микроклиматом на колесах.

Наблюдая за ростом недовольства, я невольно думала о том, как быстро Шри-Ланка уподобится Ираку и Афганистану, где реконструкция настолько сильно напоминает грабеж, что сотрудники помогающих организаций стали мишенью насилия. Это произошло вскоре после моего отъезда: семнадцать граждан Шри-Ланки, работавших в международной неправительственной организации Action Against Hunger, были убиты в своем офисе около портового города Тринкомали на восточном побережье. Это породило новую волну насилия, так что восстановление приостановилось. После нескольких подобных инцидентов многие организации, оказывавшие помощь, покинули страну, опасаясь за жизнь своих сотрудников. Другие подались на юг Шри-Ланки, где правительство контролирует ситуацию, оставив контролируемые «Тиграми Тамила» районы востока, сильнее всего пострадавшие от катастрофы, без помощи. Это лишь увеличило подозрения населения о том, что средства, выделенные на помощь, тратятся нечестным образом, особенно после того как одно исследование в конце 2006 года показало, что, хотя здания, разрушенные цунами, в основном до сих пор остаются развалинами, тут есть одно исключение — и оно касается южных районов, где живут избиратели президента. Там загадочным образом было восстановлено 173 процента разрушенных домов[1098].

Сотрудники оказывающих помощь организаций, которые еще остались на востоке, неподалеку от Аругам-Бей, теперь наблюдают новую волну переселения — это сотни тысяч людей, которые вынуждены покинуть свои дома из-за насилия. Как писала газета New York Times, сотрудники ООН, «которые вначале договорились восстанавливать школы, разрушенные цунами, вынуждены были строить туалеты для беженцев из районов, где происходят столкновения»[1099].

В июле 2006 года «Тигры Тамила» официально объявили, что договор о прекращении огня закончен: реконструкция остановилась, и война вернулась. Не прошло и года, как в боях погибло более 4000 человек. Лишь малая часть домов, разрушенных цунами, была восстановлена на восточном побережье, но сотни новых зданий носили на себе отпечатки пуль, от взрывов разлетались вдребезги только что вставленные окна и обрушивались новенькие крыши.

Трудно сказать, в какой мере решение использовать цунами как шанс для наступления капитализма катастроф послужило причиной возобновления гражданской войны. Мир в этой стране всегда был нестабильным, и обе стороны продолжали относиться к противнику с подозрением. Но одно можно сказать определенно: чтобы в Шри-Ланке укоренился мир, он должен был бы перевешивать выгоды войны, включая реальную экономическую выгоду от военной экономики, когда армия заботится о семьях своих солдат, а «Тигры Тамила» — о семьях своих бойцов и смертников.

Невиданная щедрость людей сразу после цунами давала редкую возможность найти подлинный мир: достичь равенства в стране, восстановить не только разрушенные селения, но и доверие их обитателей. Вместо этого Шри-Ланка (подобно Ираку) получила то, что политолог Университета Оттавы Рональд Пэрис назвал «наказанием за мир», — жестокую соревновательную модель экономики, которая сделала жизнь большинства людей еще труднее в тот момент, когда им всего нужнее было примирение и смягчение конфликтов[1100]. Фактически под видом мира Шри-Ланке предложили нового рода войну. Продолжающееся насилие было нацелено на обетованную землю, независимость и славу. Что нес в себе корпоративный мир — отказ от земли сейчас и мифический лифт Джона Варли в далеком будущем?

Крестовый поход чикагской школы в случае победы повсеместно оставлял за собой класс второсортных людей, к которым относилось от 25 до 60 процентов населения. Это всегда было своеобразной войной. Но когда военизированная экономика массового выселения и упразднения культуры побеждает в стране, и без того пострадавшей от катастрофы и раздираемой этническими конфликтами, ситуация становится гораздо опасней. Такое «наказание за мир», как о том на протяжении многих лет писал Кейнс, влечет за собой серьезные политические последствия, в том числе еще более кровавые войны.

Date: 2015-11-13; view: 347; Нарушение авторских прав