Деревня и власть после 1917 года

Но то, что я говорил выше, относилось к элите и могло претендовать на объяснение психологии, например, Ленина, Бухарина, Сталина. А как же обстояло дело с остальным народом? Пользовались ли большевики поддержкой народа? Народ тогда был больше чем на 80 процентов крестьянским. Крестьяне имели свой абсолютный, стандартный и укоренившийся идеал: жизнь индивидуальным семейно‑трудовым хозяйством. Их претензии к жизни заключались в том, что земли у них мало и нужно было бы поделить помещичью землю. Большевики стояли на совершенно другой точке зрения – на точке зрения национализации земли. Уже после Февральской революции, в апреле, на седьмой партийной конференции в ее постановлении говорится: «Означая передачу права собственности на все земли государству, национализация передает право распоряжаться землей в руки местных демократических учреждений». Уже после революции, явно чтобы обеспечить поддержку или хотя бы нейтралитет крестьянства, Ленин согласился на принцип «уравнительного землепользования», заимствованный из крестьянских наказов или из программы партии эсеров. Он писал: «Мы становимся таким образом в виде исключения, и в силу особых исторических обстоятельств, защитником мелкой собственности, но мы защищаем ее лишь в ее борьбе против того, что уцелело от старого режима». Теоретически большевиками было принято требование «уравнительного землепользования», но реальность жизни определялась продразверсткой. Продразверстка – это требование крестьянам отдавать часть своего урожая. Она была введена еще до Февральской революции, еще при царской власти, но тогда она имела тот смысл, что определенный процент урожая крестьяне должны были продавать на рынке: они не могли хранить у себя дома весь урожай до поднятия цен. Временное правительство ввело монополию на хлебную торговлю; тем самым крестьяне обязаны были продавать этот хлеб государству, но по ценам, сопоставимым с теми, которые существовали и раньше. Особенность продразверстки, которая возникла в гражданскую войну, заключалась в том, что продотряды фактически отбирали у крестьян весь хлеб, который могли найти. Они вторгались в деревню, проводили обыски, разрывали землю, амбары и все, что могли найти, уносили.

Ленин писал, что мы берем у крестьян то, что можем отнять, давая им вместо этого бумажки, которые ничего не стоят. Ну пусть они поголодают ради спасения пролетарской революции! Свердлов формулировал цель в отношении деревни таким образом:

«Расколоть деревню на два непримиримых враждебных лагеря. Разжечь там ту же гражданскую войну, которая шла не так давно в городах; только в этом случае мы сможем сказать, что и по отношению к деревне сделали то, что смогли сделать для города». Другими словами, здесь было какое‑то принципиальное противостояние. Хотя тогда в деревню вернулись миллионы – множество солдат, иногда несколько лет оторванных от хозяйства, – все же деревня очень крепко держалась за свои идеалы и с колоссальной жертвенностью за них боролась.

Есть понятие «крестьянской стихии», состоящее в том, что деревня превратилась в нечто хаотическое, что крестьяне отрицали всякую власть: ни белых, ни красных они не хотели, и нужно было эту стихию вместить в какие‑то рамки. Жестокими методами, но большевики эту работу выполнили. Такую точку зрения высказывал и Ленин, его слова приводит Горький в некрологе, написанном сразу после смерти Ленина: никакая Учредилка не могла бы сделать того, что мы, – обуздать 10 миллионов мужиков с винтовками в руках. Но факты этого не подтверждают. Политика продразверстки столкнулась с множеством крестьянских восстаний, и все эти восстания формулировали свои требования, причем совершенно не анархического характера, а весьма жизненного. Крестьяне заявляли, сколько они готовы дать хлеба, даже сколько людей согласятся отдать на мобилизацию. Эти крестьянские требования приведены в сводках ЧК, которые составлялись тогда и раздавались высшему руководству, а сейчас опубликованы. Конечно, это не значит, что крестьяне в массе своей сочувствовали тем или иным белым правительствам. Безусловно, были крестьянские восстания на территории, контролируемой белыми. И они тоже были вызваны очень конкретными причинами. У Колчака – в основном попыткой мобилизовать всех крестьян в армию. Под властью Деникина – попытками отобрать землю разделенных помещичьих усадеб. И они тоже подавлялись вооруженным путем; так возникает проблема сравнения «белого» и «красного» террора.

Но существенным историческим фактором является, по‑моему, «красный террор». И вот по какой причине. Во‑первых, их масштабы, я думаю, различны. Фактического, объективного сравнения я не видел, не видел и того, чтобы это кому‑то удалось или кто‑то ставил себе эту цель. Но мне кажется, что из общих соображений масштабы должны быть несопоставимыми, потому что белые таких террористических актов стыдились, они пытались уменьшить их масштабы или отрицали их, пытались их скрыть: ведь это было нарушением их нравственных норм. А у большевиков это была идеологическая программа: концепция террора входила в доктрину, например, Пятакова о ничем не ограниченном насилии.

Именно у большевиков была концепция массового террора, направленного, как тогда говорилось, против эксплуататоров и кулаков. Вся деревня тогда называлась этим термином – «кулаки». Такое снятие психологического сопротивления всегда играет громадную роль, поэтому я думаю, что вряд ли эти действия с двух сторон сопоставимы. Но второй аргумент совсем другого типа: нас же не интересует сейчас, чуть ли не век спустя, кто тогда был хорошим, а кто плохим. Существенно то, как развивалась история, а история развивалась в результате того, что победили большевики; поэтому существенным историческим фактором является отношение большевиков и деревни. По этой причине я об этом и буду говорить.

Характер большевистской продразверстки можно обрисовать несколькими конкретными примерами.

Скажем, в Борисоглебской области ее осуществлял гражданин Марголин. Приходя в деревню с отрядом, он говорил: «Я вам, мерзавцам, принес смерть. Смотрите, у каждого моего красноармейца по сто двадцать свинцовых смертей для вас, негодяев». Или, например, была издана «Директива о расказачивании». Издана она была Оргбюро – наравне с Политбюро одним из центральных высших органов большевистской партии. И там говорилось: «Провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно». Подробнее об этом сказано в переписке Свердлова, который был главой государства и в каком‑то смысле партии – единственным ее секретарем, с Френкелем. Он был членом Донбюро, но главой Донбюро был Сырцов, хотя переписка Свердлова в основном происходила с Френкелем. По‑видимому, Френкель – какое‑то доверенное лицо Свердлова. И вот там ставится вопрос о трудной задаче уничтожения казачества как сословия. И множество такого типа примеров показывают, что это было столкновение цивилизаций, которые чувствовали свою несовместимость.

С одной стороны, это была, по существу, западная цивилизация, которая включала в себя и марксизм как одно из ее разветвлений. Суть ее – идея общества как машины. С другой стороны, была крестьянская цивилизация. Особенность ее заключалась в том, что крестьянин в процессе своего труда сам решал, на каком клочке своей земли, когда и что он начинает сеять, когда он начинает жать, когда свозить. Его труд был творческим – в том же смысле, в каком труд поэта или математика является творческим. Но разница состоит в том, что крестьянский труд – это сейчас единственная форма труда, при которой он носит творческий характер и в то же время является массовым, может относиться к большой части населения, а не быть уделом некоторых избранных. Сейчас, в последнее десятилетие, крестьянство вызывает все больший интерес, осознается особая его роль, возникла даже некая область знания под названием «крестьяноведение». Например, выяснилось, что крестьянство не связано с конкретной исторической эпохой, формацией – феодализмом или античностью. Это форма существования людей, которая наблюдается в течение тысячелетий, – типа семьи скорее.

Эти две принципиально разные цивилизации, два подхода к жизни оказались несовместимыми, хотя формальной причиной была именно продразверстка и другие меры власти. Шла борьба на истребление, как Ленин говорил: «Кто кого?» Шла борьба на уничтожение крестьянства как класса, и вспыхнуло множество, тысячи крестьянских восстаний, в течение трех лет охватывавших Россию от Украины до Сибири. По существу, шла некая крестьянская война.

Инструкции, которые давались Лениным и другими членами руководства, были такого сорта: «беспощадное подавление», «действуйте беспощадно», «берите заложников и расстреливайте их», «при обнаружении оружия – расстрел вместе со всей семьей», «заключить всех мужчин от семнадцати до пятидесяти лет в концентрационные лагеря». В одном случае собрали 80 заложников и потребовали, чтобы они выдали живших в деревне родственников повстанцев (дело происходило в период антоновского восстания); за отказ всех немедленно расстреляли.

Потом взяли еще вторую группу; те, как говорится в донесении, «без принуждения все сказали». Пошли в другую деревню, там уже знали о происшедшем. И, как говорится в сводке, «население само пошло навстречу». Один старик привел даже своего сына со словами: «Нате еще одного бандита». Это была борьба, питавшаяся чувством взаимного антагонизма, несовместимости жизни на одной земле и совершенно не вызванная потребностями гражданской войны. Для власти это было скорее пагубно. Например, «декрет о расказачивании» проводился в жизнь и вызвал так называемое Верхнедонское, или Вешенское, восстание, которое описано в «Тихом Доне». В руки восставших попал даже этот документ – «Инструкция о расказачивании». Он распространялся как агитационный материал. В результате восстание развалило весь южный фронт большевиков и открыло путь Деникину почти до самой Москвы: он взял Курск и уже подходил к Туле. Все это не только не было вызвано военной необходимостью, но даже прямо ей противоречило; это было чисто идейное действие.

Никогда за всю историю их борьбы крестьянам не удавалось мобилизовать хоть приблизительно столько же сил, сколько мог выставить против них Центр. Ведь против выставлялись и артиллерия, и бронепоезда, и броневики, и удушающие газы. Но в целом они все же устояли, хотя, по‑видимому, с колоссальными жертвами. Это, насколько мне известно, во всей истории единственный случай, когда крестьянская война не была подавлена. И пугачевское восстание, и знаменитая Крестьянская война в Германии в XVI веке, и Жакерия во Франции, и восстание Уота Тайлера в Англии – все они в конце концов были подавлены. Но здесь, конечно, нельзя сказать, что крестьяне победили в том смысле, что они поставили свое правительство: у них не было ни соответствующих механизмов, ни четко сформулированной идеологии. Но они отбились. Ленин, который писал в 1918 году, что мы скорее все «ляжем костьми», чем разрешим свободную продажу хлеба, в 1921 году уже признал, что «продолжение этой политики означало бы крах советской власти и диктатуры пролетариата». И была введена политика нэпа, которая содержала ряд уступок как раз требованиям крестьянских восстаний. Нэп продолжался примерно с 1921 по 1929 год; в это время деревня спокойно жила своим индивидуальным семейно‑трудовым хозяйством.