Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Глава 3. История об истории
…Да, я взял лопату, немного еды и пошел откапывать клад. Как заметил Марк Твен, за кладом в определенный момент своей жизни отправляется каждый мальчик. Странствие за кладом — такой же необходимый момент в жизни мальчишки, как и первая влюбленность. (Это когда ты вдруг просыпаешься ночью со сладко сжимающимся сердцем, с непонятными ощущениями в промежности и с мыслями о певичке в красивом обтягивающем платье, которая вечером пела в клубе песенку о Буратино и при этом бесподобно грассировала звуком "р"). И такой же необходимый момент, как и первая победа в драке (это когда тебя переполняет восторг ПОБЕДИТЕЛЯ вперемежку с болью в ухе, за которое тебя оттаскали взрослые в награду за твою ПОБЕДУ в виде расквашенного кому-то носа). Однако я, кажется, близок к тому, чтобы сформулировать одну важнейшую философскую мысль о том, что самое важное для мальчика и для мужчины. Наверно, самое важное в том, чтобы вышеописанные и подобные им события происходили вовремя! А то ведь можно и "пойти за кладом" лет так уже в сорок — вместе с каким-нибудь из мавроди… То есть я пошел бы откапывать клад в любом случае. Исходя из той очевидности, что в селе, в котором при мне жило пять тысяч человек, просто не могло не быть клада! Ведь в течение столетий кто-то должен же был закопать в землю золото и драгоценности! Оставалось только понять, кто и где это сделал. Поэтому я не просто пошел куда глаза глядят. Моей экспедиции предшествовал период расспросов об истории нашего села и его жителей. Тогда мне не с чем было сравнить. Это сейчас я знаю, как долго мне пришлось бы слушать разные истории, если бы это было не русское село, а, скажем, селение одного из кавказских народов. Вот там я бы узнал о том, кто, где и у кого выкрал когда-то невесту, кто неожиданно разбогател, у кого двести лет назад был самый быстрый конь на всем Кавказе, где должна быть припрятана сабля с эфесом из золота и алмазов и так далее и тому подобное. Но я-то был в РУССКОМ селе. В нем на пять тысяч русских приходился только еще один единственный украинец дядя Игнат. Собственно, он-то и сообщил мне об овраге, в котором закопал драгоценности кто-то из тамбовских антоновских бандитов, бежавший в наши края с награбленным, но пойманный нашими сельчанами. Еще я узнал, что наш школьный конюх в двадцатые годы как-то примкнул к банде, которая ходила грабить райцентр. Но там в райцентре чекисты поставили на колокольню пулемет и обратили банду в бегство. Будущего конюха преследовали. Спасла его находчивость какой-то родственницы, жившей в райцентре. Она быстро влила в него много самогону. И когда чекисты пришли задерживать, то стала их просить забрать этого пьяницу, который, мол, уже много дней как в запое и вообще ни на что не годен. Увидев такое "алиби", чекисты ушли. "Раскулаченных" у нас в селе просто не оказалось! В соседней деревне был когда-то кулак по имени Мартын. Но он был не то что богатым, а просто патологически жадным. Одного мальчика, который залез к нему в сад за яблоками (это обычный спорт в деревне), этот Мартын изувечил, оторвав ему ухо. И тут наступила коллективизация. Под нее Мартына объявили кулаком. Из района приехал комсомолец с винтовкой без патронов, но со штыком. Он приказал Мартыну собрать две подводы добра — и после этого про Мартына все с удовольствием забыли. Про разрушенную церковь, остатки которой торчали в центре села, никто вообще ничего интересного вспомнить не мог. Никто даже не помнил, как ее разрушили и что стало с попами. Кирпичные стены бывшего барского дома одним видом своим свидетельствовали, что кладом тут и не пахнет. (Уже в конце шестидесятых годов на месте этой развалины построили новый клуб). Это может показаться кому-то странным, но факт есть факт: великие классовые конфликты двадцатого века практически не оставили в памяти моих односельчан каких-либо воспоминаний! Сейчас я понимаю, почему это так. Мне понятно, кто и зачем организует треп об "ужасах коллективизации". Я знаю, что отнюдь не случайно "Поднятая целина" — произведение, конечно, стоящее, но оно, строго говоря, не о типичном русском селе! Оно — о казаках. А здесь, в центральной России, крестьянство веками жило своей общиной. И оно по сути и не заметило того, что в какой-то момент общину стали называть "колхозом". Про войну мне рассказывали много. И не только про Великую Отечественную, но и про ту, которая была "империалистической". Один из моих дедов — участник той войны. А также и гражданской. Естественно, на стороне красных. На стороне белых вряд ли кто из нашего села мог оказаться. Мне бы об этом рассказали. Как рассказывали много чего такого, что мне даже и не положено было знать по возрасту. Но ведь взрослым, пожилым хотелось иногда что-то рассказать. И так я узнал несколько изумительно красивых историй о большой любви. Одну я слушал с волнением. Она касалась одной немолодой уже женщины, которая работала уборщицей. В ее облике было что-то такое, что я с некоторого возраста стал чувствовать. Что-то роковое, волнующее, возбуждающее. Я это почувствовал очень рано, сам удивляюсь тому, как рано. А потом она все старела, но ведь я-то все взрослел — и чувства к ней только усиливались. Ее лицо и фигура говорили о какой-то былой неописуемой красоте. И именно про нее мне один старик рассказал чудесную историю большой и верной любви. Эта история началась с того, что группа женщин пошла в лес за ягодами. В одном из небольших озер женщины решили искупаться. По ходу купания одна из женщин заметила приближение мужчины, предупредила об этом остальных. И тут та, о которой я рассказываю, решила "испугать мужика". Обнаженная, она с диким криком двинулась в чаще в сторону мужчины, полагая, что он испугается и обратится в бегство. Однако мужик немедленно рванулся ей навстречу, так что убегать по лесу пришлось ей самой. А потом они поженились, были очень счастливы. Но судьба распорядилась так, что муж умер, а она осталась вдовой. Про Сталина в селе практически никто и никогда не разговаривал. Возможно, само его имя произносилось и раньше, но запомнил я его только с того эпизода, когда одного мальчишку стали дразнить за велосипед с надписью "ЗИС" — то есть "завод имени Сталина". Кто-то закричал: "У тебя велосипед имени предателя"! Почему-то я обратил на это внимание и спросил у родителей, правда ли Сталин предатель. Отец, бывший всю жизнь "сталинистом", разгневался от самого вопроса. А мать спокойно объяснила, что Сталин сделал много хорошего, но у него было и много ошибок. Отец стал отрицать, что Сталин вообще ошибался. А мать рассказала о "сталинских коровах" — то есть о козах, которые при Сталине предпочитали иметь в селе, поскольку налоги на корову при Сталине были очень большими. А также вспомнила, как дед скрывался от всех, если изготавливал валенки — за занятия таким ремеслом тоже надо было при Сталине платить, и немало. Все это, конечно, противоречит расхожим ныне картинкам о Сталине как чуть ли не покровителе частно-личных хозяйств. Нынешняя "виртуальная реальность" и та, что была на самом деле, — это две очень разных реальности. Я был очень любопытным. И меня привлекали разговоры "о политике". Но вот ведь какое дело: я не помню, чтобы кто-то из моих односельчан давал какие-то оценки Хрущеву. Только один раз мать в связи с переименованием Сталинграда в Волгоград произнесла: "Лысый калдай! Что творит!" Когда к власти пришли Брежнев и Косыгин, то многие односельчане высказывались со ссылкой на мнения родственников из Москвы: Косыгин человек свой, скромный. Про Брежнева так не говорили, но и по-другому тоже. Очень часто сельчане разговаривали между собой о Мао дзе Дуне и о Фиделе Кастро. Тут надо иметь в виду, что в село довольно часто приезжали лекторы по международному положению. Лекции всегда проходили при "полном аншлаге", превращались в вечера вопросов и ответов — с обсуждением на следующий день того, что сказал лектор. При этом я заметил, что очень часто в уста лектору вкладывалось то, что он не говорил и говорить не мог, но что ХОТЕЛОСЬ услышать людям. А им хотелось услышать, например, что мы сильнее американцев и что поэтому войны не будет. Несколько дней так называемого "Карибского кризиса" запомнились женщинами, которые плакали возле магазина в связи с приближением войны. А тут еще и совсем непонятное совпадение. У нас электричество было от колхозного движка. И был сигнал — троекратное мигание светом. По этому сигналу все выскакивали на улицу и смотрели, где пожар и куда надо идти на помощь. А тут свет замигал — а на улице не видно пожара, но в воздух взвилась какая-то ракета. Она именно взвилась, а не падала. Но само слово "ракета!" прозвучало в толпе, наводя ужас и вызвав страшный, леденящий душу женский вопль. Хорошо еще никто не выкрикнул слова "война" — оно страшное в русском языке! Где-то в тот именно период мне довелось с группой сверстников съездить в туристическую поездку в Ленинград. До этого я дальше Москвы не ездил. Одно впечатление запомнилось очень хорошо. Причем оно не было только моим, только личным. Я хорошо помню, что это было общее впечатление для нас, школьников из далекого села. Сама дорога, сама поездка в поезде от Москвы до Ленинграда подействовала на всех нас удручающе. Охваченные тревожным чувством, мы молчали, избегая смотреть друг другу в глаза. Потом это прорвалось в разговорах. Мы оказались как бы физически раздавлены огромностью расстояния, бесконечностью дороги, нескончаемостью этих столбов, станций, рельсов. Казалось невероятным, что из такой дали можно вернуться домой! Вокруг был огромный, тревожный, неизвестный мир. И впервые чувствовалось, что мы, оказывается, жили не в самом центре мира… И тут наступило что-то такое. Да, именно в тот период это произошло. Наше село еще продолжало оставаться на взлете. По всем показателям оно стремительно богатело, насыщалось техникой, средствами, молодыми специалистами. Но оно уже не летело, а как бы трепыхалось в воздухе… Ленинград своей малахитовой палатой вызвал устойчивую ассоциацию со сказочным Изумрудным городом. Еще запомнилась полячка, которая в одну из белых ночей почему-то болталась по гостинице в коротких трусиках. Она вместо слова "какие" говорила "яки". Я по свершению чуда возвращения из Ленинграда домой сделал две вещи. Во-первых, я перестал просто издали смотреть на ту роковую женщину, но и принялся изыскивать случайные ситуации, чтобы, например, принести ей ведро воды, оказать другую помощь. Она пару раз обожгла взглядом. Но она быстро догадалась о моих чувствах, стала смягчать огонь своих глаз просто доброй улыбкой большой и взрослой тети. Я разработал долгосрочный план, по которому следующим летом я "случайно" должен был пойти с ней в лес за ягодами. А во-вторых, я решил выучить немецкий язык. Я нашел в учебнике слова Маркса, которые повесил себе перед письменным столом: Eine fremde Sprache ist eine Waffe im Kampfe des Lebens — Иностранный язык есть оружие в битве жизни. Я понял, что впереди битва. Такая, к которой нужно себя готовить…
|