ВВЕДЕНИЕ. «Власть принадлежит тому, кто знает»; это очень старая аксиома

«Власть принадлежит тому, кто знает»; это очень старая аксиома. Знание – первым шагом к которому является способность постижения истины, отличение действительного от ложного – существует только для тех, кто, освободившись от всех предрассудков и победив свое человеческое самомнение и эгоизм, готовы принять каждую и любую истину, если она была им показана. Таких очень мало. Большинство судит о каком-либо труде в соответствии с аналогичными предрассудками его критиков, которые в свою очередь больше руководствуются популярностью или непопулярностью автора, чем недостатками или достоинствами самого труда. Поэтому вне круга теософов этому тому обеспечен еще более холодный прием со стороны широкой общественности, чем предыдущим двум. В наши дни никакое утверждение не может рассчитывать на честное суждение или даже на выслушивание, если его аргументы не последуют по линиям узаконенных и общепринятых исследований, строго придерживаясь границ официальной Науки или ортодоксального Богословия.

Наш век – это парадоксальная аномалия. Он преимущественно материалистический и настолько же набожный. Наша литература, наша современная мысль и так называемый прогресс – оба идут по этим двум параллельным линиям, настолько нелепо несходным, и все же так популярным и так ортодоксальным, каждая по своему. Тот, кто осмелится проводить третью линию, как соединительную черточку примирения между ними, – должен целиком приготовиться к самому худшему. Обозреватели будут искажать его труд; подхалимы от Науки и Церкви будут его высмеивать; оппоненты будут неверно цитировать, и его отвергнут даже благочестивые библиотеки. Абсурдно неправильные представления, возникшие в так называемых культурных кругах общества по поводу древней Религии Мудрости (Бодхизма) после появления восхитительно ясных и научно изложенных объяснений в «Эзотерическом Буддизме», являются хорошим примером к этому. Они могли бы послужить предостережением даже тем теософам, которые, закаленные почти в пожизненной борьбе служения своему Делу, не боятся выступить со своим пером и ничуть не устрашаются догматического предположения или научного авторитета. И все же, как бы не старались теософические писатели, ни Материализм, ни доктринальный пиетизм не станут честно выслушивать их Философию. Их доктрины будут систематически отвергаться и их теориям не дадут места даже в рядах научных однодневок, вечно сменяющих одна другую «рабочих гипотез» наших дней. Для сторонника «анималистической» теории наши космогенетические и антропогенетические теории в лучшем случае только «волшебные сказки». Ибо тем, кто хотели бы уклониться от какой бы то ни было моральной ответственности, несомненно гораздо более удобно признать происхождение человека от общего обезьяньего предка и видеть своего брата в бессловесном, бесхвостом бабуине, нежели признать отцовство Питров, «Сынов Бога», и опознать в качестве своего брата голодающего из трущоб.

«Назад, не подходите!» – кричат в свою очередь пиетисты. «Из почтенных, посещающих церковь христиан, вы никогда не сделаете эзотерических буддистов!?»

По правде говоря, мы ничуть не стремимся совершить эту метаморфозу. Но это не может и не должно предотвратить теософов от высказывания того, что они должны высказать, особенно тем, кто, противопоставляя нашему учению Современную Науку, делают это не ради ее самой, но только для того, чтобы обеспечить успех своим собственным влечениям и личному прославлению. Если мы не можем доказать многих наших положений, то не более могут и они; все же мы можем показать, как, вместо указания исторических и научных фактов – для назидания тех, кто зная меньше чем они, рассчитывают на ученых, чтобы они продумали и помогли бы им сформировать их мнения, – большинство наших ученых, кажется, исключительно направляют свои усилия на уничтожение древних фактов или на искажение их с целью их превращения в подпорки своим собственным особым взглядам. Это будет совершенно не в духе злобных нападок или даже критики, так как пишущая эти строки охотно признает, что большинство из тех, в ком она обнаруживает ошибки, стоит неизмеримо выше ее самой по учености. Но большая ученость вовсе не исключает пристрастия и предрассудков и также не служит защитной стеной против самомнения, а скорее наоборот. Кроме того, только во имя законной защиты наших собственных утверждений, т. е. ради реабилитации Древней Мудрости и ее великих истин мы намереваемся испытать наши «великие авторитеты».

Действительно, если не принять предосторожности ответить заранее на некоторые возражения на основные положения настоящего труда – возражения, которые несомненно будут выдвинуты на основании утверждений того или другого ученого по поводу эзотерического характера всех архаических и древних трудов по Философии – то нашим утверждениям еще раз будут возражать и их даже будут дискредитировать. Один из главных моментов в этом Томе заключается в указании присутствия в трудах древних арийцев, греков и других выдающихся философов, так же как и во всех священных писаниях мира, глубоко эзотерической аллегории и символизма. Другой целью является доказать, что ключ к толкованию, в таком виде, как он дается Восточным Индо-Буддийским каноном Оккультизма, подходящий к христианским евангелиям так же, как и к архаическим египетским, греческим, халдейским, персидским и даже еврейским Моисеевым книгам – должен быть общим для всех народов, как бы не различались их соответственные методы и экзотерические «маскировки». Эти наши претензии встречают яростный отпор со стороны некоторых передовых ученых нашего времени. В своих Эдинбургских Лекциях проф. Макс Мюллер отбросил это основное утверждение теософов, указывая на индусские Шастры и пандитов, которые ничего не знают о таком Эзотеризме[3040]. Этот ученый санскритолог в столь многих словах заявил, что нет никакого эзотерического элемента, нет скрытого значения или «маскировок» ни в «Пуранах», ни в «Упанишадах». Принимая во внимание, что слово «Упанишада» означает при переводе «Тайная Доктрина», такое утверждение, мягко говоря, странное. Сэр М. Моньер Уильямс опять придерживается такого же мнения о Буддизме. Послушать его, значит признать, что Готама Будда был враг любой претензии на Эзотерические учения. Сам он никогда их не преподавал! Все такие «претензии» на оккультное знание и «магические силы» обязаны своим происхождением позднейшим Архатам, последователям «Света Азии»! Проф. Б. Джовет, в свою очередь, так же презрительно обходит молчанием «абсурдные» толкования «Тимея» Платона и Книг Моисея неоплатониками. В Платоновских «Диалогах» нет и дуновения какого-либо восточного (гностического) духа Мистицизма или какого-либо приближения к Науке, говорит Региус – профессор греческого языка. Наконец, в довершение всему этому, ассириолог проф. Сейс, хотя он не отрицает присутствия сокровенного значения в ассирийских табличках и клинописной литературе –

Многие из священных текстов... написаны так, что понять их могут только посвященные –

все же настаивает на том, что «ключи и толкования» к ним теперь находятся в руках ассириологов. Современные ученые, утверждает он, обладают ключами к истолкованию Эзотерических Записей,

Какими не обладали даже посвященные жрецы (Халдеи).

Итак, по научной оценке наших современных востоковедов и профессоров, в дни египетских и халдейских астрономов Наука находилась в своей младенческой стадии. Ианини, величайший грамматик в мире, не был знаком с искусством писания. Также и Владыка Будда и все другие в Индии вплоть до 300 г. до Р. X. Величайшее невежество царствовало в дни индийских Риши и даже в дни Фалеса, Пифагора и Платона. Действительно, теософы должны быть суеверными невеждами, чтобы говорить так, как они говорят перед лицом такого ученого доказательства о противном.

Поистине, это выглядит так, как будто бы от сотворения мира всего был один век истинного знания на земле – это наш век. В мглистых сумерках, на серой заре истории стоят бледные тени Мудрецов древности, прославленных на весь мир. Они безнадежно доискивались истинного смысла их собственных Мистерий, дух которых покинул их, не раскрывшись Иерофантам, и остался латентным в пространстве вплоть до пришествия посвященных современной Науки и Исследований. Полуденная ярость света познаний только теперь пришла к «Всезнайке», который, греясь на ослепительном солнышке индукции, занимается своим Пенелоповым трудом «рабочих гипотез» и во всеуслышание заявляет о своем праве на всеохватывающее знание. Может ли тогда кто-либо удивляться, что, по нынешним воззрениям, ученость древнего философа, а иногда и его непосредственных преемников в прошлых веках, всегда была бесполезна для мира и нестояща для него самого? Ибо, как уже неоднократно и ясно было объяснено, в то время как Риши и древние Мудрецы далеко шагнули за пределы засушливых полей мифов и суеверий, средневековый ученый и даже средний ученый восемнадцатого века всегда были более или менее стеснены их «сверхъестественной» религией и верованиями. Правда, общепризнано, что некоторые древние и также средневековые ученые, такие как Пифагор, Платон, Парацельс и Роджер Бэкон, за которыми последовал сонм прославленных имен, действительно, оставили не мало вех на драгоценных рудниках Философии и неисследованных залежах Физической Науки. Но затем, действительное раскапывание их, плавка золота и серебра, шлифовка содержащихся в них драгоценных камней – всем этим мы обязаны упорным трудам современного человека Науки. И разве не его непревзойденному гению мы обязаны тем, что невежественный и до сих пор обманываемый мир теперь находится в долгу перед ним за верное знание истинной природы Космоса, действительного происхождения вселенной и человека, как это раскрыто в автоматических и механических теориях физиков, в согласии со строго научной Философией? До нашей культурной эры Наука была лишь названием; Философия – заблуждением и западней. Согласно этим скромным претензиям современных авторитетов на обладание настоящей Наукой и Философией, Древо Познания только теперь выросло из мертвых сорных растений суеверия, подобно тому, как из безобразной куколки появляется прекрасный мотылек. Поэтому нам не за что благодарить наших праотцов. В лучшем случае, древние только приготовили плодородную почву, но именно современники стали теми сеятелями, которые посадили семена знания и тщательно вырастили те прекрасные растения, имя которым тупое отрицание и бесплодный агностицизм.

Однако, воззрения теософов не таковы. Они повторяют то, что было сказано двадцать лет тому назад. Недостаточно говорить о нелепых концепциях некультурного прошлого» (Тиндаль); о «parler enfantin» ведических поэтов (Макс Мюллер); об «абсурдностях» неоплатоников (Джовет); и невежестве халдео-ассирийских посвященных жрецов в отношении своих собственных символов по сравнению со знанием тех же символов британскими востоковедами (Сейс). Такие высказывания должны быть доказаны чем-то более существенным, чем голые слова этих ученых. Ибо никакое количество хвастливого высокомерия не может скрыть тех интеллектуальных рудников, из материалов которых выточены представления столь многих современных философов и ученых. Как много тех, из числа наиболее выдающихся европейских ученых, кто приобрели почет и уважение за одно только переодевание идей этих древних философов, к которым они всегда готовы относиться с пренебрежением – об этом предоставляется судить беспристрастному потомству. Поэтому совсем недалеким от истины кажется утверждение в «Разоблаченной Изиде» о некоторых востоковедах и ученых теперь неупотребляемых языков, что в своем беспредельном высокомерии и самомнении они скорее утеряют логику и способность рассуждать, нежели согласятся, что древние философы знали что-либо такое, чего не знают наши современники.

Так как часть настоящего труда трактует о Посвященных и тайном знании, сообщаемом во время Мистерий, то в первую очередь следует рассмотреть утверждения тех, кто вопреки факту, что Платон был Посвященный, заявляют, что в его трудах невозможно отыскать какого-либо скрытого Мистицизма. Среди нынешних ученых по греческой и санскритской литературе слишком много таких, которые склонны отказываться от фактов в пользу своих собственных предвзятых теорий, обоснованных на личном предрассудке. При каждой возможности они удобно забывают не только многочисленные изменения в языке, но также и то, что аллегорический стиль писаний философов древности и секретность мистиков имели свое raison d'être; что, как дохристианские, так и послехристианские классические писатели – во всяком случае, большинство их – дали священное обязательство никогда не выдавать торжественных тайн, которые сообщались им в святилищах, и что уже этого одного достаточно, чтобы досадно вводить в заблуждение своих переводчиков и профанов критиков. Но, как вскоре выяснится, эти критики ничего подобного не признают.

Более чем в течение двадцати двух веков каждый, кто читал Платона, осознавал, что он, подобно большинству других выдающихся греческих философов, был Посвященным; что поэтому, будучи связан Содальской Клятвой, он мог говорить о некоторых вещах только посредством завуалированных аллегорий. Его уважение к Мистериям безгранично; он открыто признается, что пишет «загадочно» и мы видим, как он прибегает к величайшим предосторожностям, чтобы скрыть истинное значение своих слов. Каждый раз, когда предмет речи касается высших тайн Восточной Мудрости – космогонии вселенной, или идеального предсуществующего мира – Платон окутывает свою Философию в глубочайшую тьму. Его «Тимей» настолько запутан, что никто, кроме Посвященного, не поймет его сокровенного смысла. Как уже сказано в «Разоблаченной Изиде»:

Рассуждения Платона в «Пире» о сотворении, или скорее, об эволюции первых людей, и очерк по космогонии в «Тимее» должны приниматься аллегорически, если мы вообще их принимаем. Именно, этот сокровенный пифагорейский смысл «Тимея», «Кратила», и «Парменида», и нескольких других трилогов и диалогов представляет то, что неоплатоники отважились излагать, поскольку это им позволял их теургический обет соблюдения тайны. Пифагорейская доктрина о том, что Бог есть Вселенский Разум, распространяющийся во всем сущем, и догмат бессмертия души – являются основными характерными чертами в этих, кажущихся нелепыми, учениях. Его благочестие и великое уважение, какое он испытывал по отношению к Мистериям, являются достаточными ручательствами, что Платон не позволил бы неосторожности восторжествовать над тем глубоким чувством ответственности, которое испытывает каждый Адепт. «Постоянно самоусовершенствуясь в совершенных Мистериях, человек только в них становится истинно совершенным», – говорит он в «Федре».

Он не скрывал своего недовольства, что Мистерии стали менее сокровенными, чем прежде. Вместо профанирования их допущением туда множеств, он бы охранял их собственной рьяностью от всех, кроме самых серьезных и достойных своих учеников[3041]. В то время как он на каждой странице упоминает Богов, его монотеизм остается вне сомнений, так как вся нить его рассуждений указывает на то, что под термином «Боги» он подразумевает класс существ, более низких, чем Божества, и стоящих лишь степенью выше человека. Даже Иосиф ощутил и признал этот факт, несмотря на прирожденную предрассудочность его племени. В своей знаменитой атаке на Апиона этот историк говорит: «Однако, те, среди греков, которые философствовали в соответствии с истиной, не были невеждами в чем-либо... также они не преминули ощутить потускневшие поверхности мифических аллегорий, вследствие чего они справедливо их презирали... Чем будучи затронут, Платон говорит, что нет надобности допускать кого-либо из других поэтов в «Государство», и он категорически отбрасывает Гомера после того, как увенчал его и воскурил перед ним фимиам, и это, в самом деле, для того, чтобы тот своими мифами не разрушил ортодоксального верования в единого Бога».[3042]

И это есть «Бог» всех философов. Бог бесконечный и безличный. Все это и гораздо больше, что мы не можем здесь цитировать из-за отсутствия места, приводит к несокрушимой уверенности, что, (а) так как все Науки и Философии находились в руках храмовых Иерофантов, то Платон, как Посвященный ими, должен был знать их, и (б) что уже одного только логического вывода отсюда вполне достаточно, чтобы признать правоту любого человека в том, что он рассматривает сочинения Платона как аллегории и «темные высказывания», завуалировавшие истины, которые он не имел права высказать.

Раз это установлено, то как получается, что один из лучших знатоков греческой литературы в Англии проф. Джовет, современный переводчик трудов Платона, старается доказать, что ни один из Диалогов – включая даже «Тимея» – не содержит в себе никаких элементов Восточного Мистицизма? Те, кто в состоянии различить истинный дух Платоновской Философии, едва ли будут убеждены теми аргументами, которые глава Бэлиол Колледжа выкладывает перед своими читателями. Для него, несомненно, «Тимей» может быть «неясным и отталкивающим», но также несомненно и то, что эта неясность не возникла, как профессор говорит своей публике, «в младенчестве физической науки», но скорее в дни ее сокровенности; не из «спутывания теологических, математических и физиологических понятий», или же «из желания охватить всю Природу, не обладая соответствующим знанием ее частей».[3043] Ибо Математика и Геометрия были спинным хребтом оккультной космогонии и, следовательно, также «Теологии», и физиологические понятия древних Мудрецов каждый день подтверждаются Наукой нашего века, по меньшей мере для тех, кто знает, как читать и понимать древние Эзотерические сочинения. «Знание частей» помогает нам мало, если это знание ведет нас лишь к большому невежеству о Целом или о «природе и разуме Всеобщего», как Платон называет Божество, и заставляет нас совершать величайшие ошибки наиболее вопиющим образом вследствие применения наших расхваленных индуктивных методов. Платон мог быть «неспособным на применение индуктивного метода или обобщения в современном смысле»;[3044] он мог быть и неосведомленным о циркуляции крови, которая, как нам говорят, «была абсолютно неизвестна ему»,[3045] но нет ничего, чем можно бы опровергнуть, что он знал, что такое кровь есть, и это больше, чем то, на что может претендовать любой современный физиолог или биолог.

Хотя проф. Джовет отводит «физическому философу» более щедрый удел знания, чем какой-либо другой современный комментатор и критик, тем не менее его критика значительно перевешивает его восхваления, – можно процитировать его собственные слова, чтобы ясно показать его пристрастность. Так, он говорит:

Поставить чувства под контроль разума; отыскать какой-то путь в лабиринте или хаосе видимостей, будь-то столбовая дорога математики или более отклоняющиеся пути, подсказываемые аналогией между человеком и миром, миром и человеком; понимать, что все имеет свою причину и все стремится к своему завершению – это дух древнего физического философа.[3046] Но мы не воздаем высокой оценки условиям познавания, которым он был подчинен, также и идеи, за которые цеплялось его воображение, не имеют такого же влияния на нас. Ибо он витает между материей и разумом; он находится под властью абстракций; его впечатления берутся почти наугад из внешней природы; он видит свет, но не видит тех предметов, которые открываются светом; и он сближает вплотную вещи, которые нам кажутся так далеки друг от друга, как два полюса, так как между ними он ничего не находит.

Предпоследнее утверждение, очевидно, не по вкусу современному «физическому философу», который видит «предметы» перед собою, но не видит света Вселенского Разума, открывающего их, т. е. поступает диаметрально противоположным образом. Поэтому ученый профессор приходит к заключению, что древний философ, о котором он теперь судит по Платоновскому «Тимею», должно быть, поступал совсем не по-философски и даже действовал неразумно. Ибо:

Он внезапно переходит от лиц к идеям и числам, и от идей и чисел к лицам [3047], он путает субъекта с объектом, первую и конечную причины и, замечтавшись о геометрических фигурах,[3048] теряется в приливе чувств. И теперь с нашей стороны требуется усилие ума для того, чтобы его двоякий язык понять, или постичь неясный характер знания и гений древних философов, который при таких условиях (?), кажется, божественною силою во многих случаях предвидел истину[3049].

Подразумевается ли под «при таких условиях» наличие невежества и ментальной тупости в «гении древних философов», или что-то другое, – мы не знаем. Но для нас совершенно ясно значение подчеркнутых нами фраз. Верит или не верит Региус-профессор греческого языка в сокровенное значение геометрических фигур и в Эзотерический «жаргон», он тем не менее признает присутствие «двоякого языка» в писаниях этих философов. Отсюда следует, что он допускает существование сокровенного значения, которое должно было иметь свое истолкование. Почему же он тогда решительно сам себе противоречит на следующей странице? И почему он должен отказывать «Тимею» – этому преимущественно пифагорейскому (мистическому) Диалогу – в каком-либо оккультном значении, и так стараться убедить своих читателей, что

Влияние, которое «Тимей» оказал на последующие поколения, частично обязано недоразумению.

Нижеследующая цитата из его Введения находится в прямом противоречии с предшествующим абзацем, который был приведен выше:

В предполагаемых глубинах этого диалога неоплатоники находили сокровенные значения и связи с еврейскими и христианскими Священными Писаниями, и вывели оттуда доктрины, совсем расходящиеся с духом Платона. Полагая, что он был вдохновлен Святым Духом или же получил свою мудрость от Моисея[3050], они, кажется, обнаружили в его писаниях христианскую Троицу, Слово, Церковь... и у неоплатоников был метод истолкования, которым они могли извлечь любое значение из каких угодно слов. В самом же деле, они не были способны отличить мнения одного философа от другого, или отличить серьезные мысли Платона от его мимолетных фантазий.[3051]... (Но) не существует опасности, что современные комментаторы «Тимея» повторят абсурдность неоплатоников.

Никакой опасности, разумеется, нет по той простой причине, что у современных комментаторов никогда не было ключа для оккультных исследований. Но прежде чем сказать иное слово в защиту Платона и неоплатоников, следует почтительно спросить ученого главу Бэлиол Колледжа, что он знает или может знать об Эзотерическом каноне истолкования? Под термином «канон» здесь подразумевается ключ, который передавался устно, «рот к уху», Учителем своему ученику или Иерофантом кандидату на посвящение; так делалось в течение веков с незапамятных времен, когда внутренние – не публичные – Мистерии были наиболее священным установлением в каждой стране. Без такого ключа никакое правильное истолкование ни «Диалогов» Платона, ни любого Священного Писания, начиная с «Вед» до Гомера и от «Зенд-Авесты» до Книг Моисея, невозможно. Откуда же тогда достопочтенный доктор Джовет узнал, что истолкования различных священных книг народов, сделанные неоплатониками, представляют собою «абсурдности»? И опять – где же он получил возможность изучать эти «истолкования»? История нам говорит, что все такие труды были уничтожены отцами христианской Церкви и их фанатиками-новообращенными, где только они им попадались. Сказать, что такие люди, как Аммоний, гений и святой, чья ученость и святая жизнь принесла ему титул Теодидакта («Богом-обученного»), или Плотин, Порфирий и Прокл были «неспособны отличить мнения одного философа от другого или отличить серьезные мысли Платона от его фантазии», значит поставить себя, как ученого, в нелепое положение. Это равносильно утверждению, что а) десятки наиболее знаменитых философов, величайших ученых и Мудрецов Греции и Римской империи были тупоумными глупцами и б) что все другие комментаторы, любители греческой Философии, некоторые из них – проницательнейшие умы нашего века, которые не соглашаются с д-ром Джоветом, – также являются глупцами и ничуть не лучше тех, кем они восхищаются. Покровительственный тон вышеприведенного абзаца говорит о весьма наивном высокомерии, замечательном даже в нашем веке самопрославления и клик взаимовосхищения. Мы должны сравнить взгляды этого профессора со взглядами некоторых других ученых.

Профессор Александр Вильдер из Нью-Йорка, один из лучших платоноведов нашего времени, касаясь Аммония, основателя Школы Неоплатоников, говорит:

Его глубокая духовная интуиция, его обширная ученость, его знакомство с отцами христианской Церкви, Пантеном, Климентом и Афенагором, и с наиболее знающими философами того времени – все делало его наиболее пригодным для того труда, который он так тщательно выполнил.[3052] Ему удалось привлечь к своим воззрениям величайших ученых и общественных деятелей Римской империи, которые мало были склонны тратить время на диалектические изощрения или суеверные обряды. Результаты его деятельности до сих пор ощутимы во всех странах христианского мира; каждая выдающаяся система доктрины теперь носит на себе отпечатки его ваяющей руки. Каждая древняя философия имела своих приверженцев среди наших современников; и даже Юдаизм... совершил в себе изменения, подсказанные ему «Богом-обученным» александрийцем... Он был человеком редко встречающейся учености и дарований, вел безупречную жизнь и был очень привлекателен. Его почти сверхчеловеческий кругозор и многие превосходства принесли ему титул Теодидакта, но он последовал скромному примеру Пифагора и принял только титул Фи-лалетеянина или любителя истины.[3053]

Это было бы счастьем для истины и факта, если наши современные ученые так же скромно ступали бы по стопам своих великих предшественников. Но они – не филалетеяне!

Кроме того, мы знаем, что:

Подобно Орфею, Пифагору, Конфуцию, Сократу и самому Иисусу[3054], Аммоний его не изложил письменно[3055]. Вместо этого он... передавал свои наиболее важные доктрины надлежащим образом, подготовленным и дисциплинированным лицам, возлагая на них обязательство соблюдения тайны, как это делалось до него Зороастром и Пифагором, а также в Мистериях. За исключением нескольких трактатов, написанных его учениками, мы имеем только заявления его противников, по которым можем удостовериться, чему он в самом деле учил[3056].

По-видимому, именно по этим пристрастным изложениям таких «противников» ученый оксфордский переводчик Диалогов Платона пришел к заключению, что:

То, что было действительно великим и действительно характерным для него (Платона), его усилие понять и связать абстракции, совсем не было понято ими (неоплатониками) (?).

Он довольно презрительно выражается по поводу древних методов интеллектуального анализа, что:

В нынешнее время... древнего философа следует истолковывать с собственной точки зрения и по современной истории мысли.[3057]

Это равносильно высказыванию, что древнегреческий канон пропорций (если его когда-либо найдут) и Афина Промахус работы Фидия в нынешнее время должны рассматриваться с точки зрения современной истории архитектуры и скульптуры, по Альберт Холлу и Мемориальному Монументу, и безобразным мадоннам в кринолинах, разбросанным по прекрасной Италии. Проф. Джовет замечает, что «мистика не критика». Нет: но также критика не всегда представляет собою беспристрастное и здравое суждение.

La critique est aisée, mais l'art est difficile.

И такого «искусства» нашему критику неоплатоников, несмотря на его греческую ученость, не хватает от а до я. Также он, весьма очевидно, не обладает ключом к истинному духу Мистицизма Пифагора и Платона, так как он даже в «Тимее» отрицает элемент восточного Мистицизма и стремится доказать, что греческая философия воздействовала на Восток, забывая, что истина как раз заключалась в обратном, т. е. что «более глубокий и более пропитывающий дух Ориентализма» – через Пифагора и его собственное посвящение в Мистерии – проник в самую глубину души Платона.

Но д-р Джовет этого не видит. Также он не подготовлен, чтобы допустить, что что-нибудь хорошее и разумное – в соответствии с «современной историей мысли» – могло когда-либо появиться из этого Назарета Языческих Мистерий; также он не допускает, что в «Тимее» или в каком-либо другом Диалоге имеется что-либо сокровенное, что следовало бы истолковывать. Для него:

Так называемый мистицизм Платона чисто греческий, возникший из его несовершенного знания[3058] и высоких устремлений, и есть порождение века, в котором философия еще не освободилась целиком от поэзии и мифологии[3059].

Среди некоторых других подобно ошибочных утверждений особое место занимают заявления, а) что Платон в своих писаниях совершенно свободен от каких-либо элементов Восточной Философии и б) что каждый современный ученый, не будучи сам ни мистиком, ни каббалистом, может претендовать на право выносить суждения о древнем Эзотеризме, – против чего мы будем бороться. Чтобы это делать, нам надо предъявить более авторитетные утверждения, чем наши, и привести свидетельства других ученых, таких же великих как д-р Джовет, если не более великих специалистов по своим предметам, чтобы они уничтожили аргументы Оксфордского Региус-профессора греческого языка.

Что Платон бесспорно был горячим обожателем и последователем Пифагора, этого никто не станет отрицать. Также в равной степени неоспоримо, как об этом сказал Маттэр, что Платон, с одной стороны, унаследовал его доктрины, а с другой, извлекал свою мудрость из тех же источников, что и Самосский Философ[3060]. А доктрины Пифагора – восточные до мозга костей и даже браминические, ибо этот великий философ всегда указывал на далекий Восток, как на источник, откуда он получил свою информацию и свою Философию; и Кольбрук показывает, что Платон делает то же самое признание в своих Письмах и говорит, что он взял свои учения «из древних и священных доктрин».[3061] Более того, как идеи Пифагора, так и Платона слишком хорошо совпадают с системами Индии и Зороастризмом, чтобы допустить какое-либо сомнение по поводу их происхождения у кого-либо, обладающего некоторым знакомством с этими системами. И опять:

Пантен, Афенагор и Климент были тщательно обучены Платоновской философии и понимали ее существенное единство с восточными системами.[3062]

История Пантена и его современников может дать ключ к Платоническим и в то же время восточным элементам, которые так поразительно преобладают в Евангелиях над еврейскими Священными Писаниями.

Date: 2015-11-13; view: 287; Нарушение авторских прав