Сон внутри сна

Место поблизости от реки Евфрат, май 1991 года

Она открыла сундук, достала коврик для молитвы и замерла, прислушиваясь к шуму ветра, доносившемуся из долины. Жизнь здесь имела свои особенности. Если ветер дул с севера, он доносил голос муэдзина из деревенской мечети; но если ветер изменял направление, она лишалась возможности определить, который час. Часы, которые она привезла из Лондона, сломались и молча стояли в углу, словно старый, утомившийся от жизни человек. Но ей нужно было знать, когда настанет час молитвы. Она многое должна была рассказать Богу.

Возможно, причиной ее молитвенного рвения был возраст. Впрочем, ей было еще далеко до старости, где-то за сорок. А может, причина состояла в том, что она пережила слишком много утрат и теперь жизнь ее была полна призраков. Призраков и печали. Она не сомневалась, что Джамиля пребывает сейчас на небесах, но каждый день просила Господа упокоить ее душу. Она молилась также за Хейди, старшую сестру, заменившую ей мать. В ее воспоминаниях Хейди представала веселой, жизнерадостной девушкой, а о смертном ее часе, о качающемся в петле теле, о багровом распухшем лице она старалась не вспоминать. Она молилась о своем муже, вспоминая обо всем, что они дали или не смогли дать друг другу. Она молилась о своих родителях, умерших много лет назад. Если у нее оставались силы, она молилась о трех деревенских старейшинах, которые совсем недавно один за другим оставили этот мир.

Заплатив дань уважения умершим, она переходила к живым. Прежде всего она молилась за своих внучек, которых знала только по фотографиям. Молилась за свою своенравную дочь и ее мужа, прося Господа не оставить их без помощи и поддержки. Потом следовала особая молитва за Юнуса (иногда и за музыкантов его группы). Она просила Бога помочь ее младшему сыну воспарить к самым вершинам успеха и избавить его от всех искушений, неизбежно связанных со славой. Молитва за Элайаса была короткой: она просила Бога даровать ему здоровье и процветание, а если он до сих пор одинок, послать ему женщину, которую он полюбит всем сердцем. А потом следовала самая длинная молитва. Молитва за Искендера, ее старшего сына. Ее султана, ее львенка, которым она дорожила как зеницей ока.

Порой она сомневалась, правильно ли поступила, вернувшись сюда. Но безмятежность, которая каждое утро, в рассветный час, накрывала ее подобно мягкой шали, разгоняла все сомнения. Правда, столь уединенная жизнь могла привести к утрате рассудка. Но ей удавалось сохранить душевное равновесие благодаря молитве, в которой она благодарила Бога за все, что Он ей дал, и за все, чего Он ее лишил. Если ты исполнен признательности к Всевышнему, сойти с ума не так просто.

Годы, проведенные в Англии, казались ей теперь далекими, как сон. Точнее, как сон, приснившийся внутри другого сна. Она вспоминала, как в первый раз села в огромный красный автобус. Дети были тогда совсем маленькими и цеплялись за ее руку, а Юнус еще не родился. Вспоминала, как впервые увидела сквозь запотевшее окно королевский дворец и надменных гвардейцев, гарцующих на лошадях. Вспоминала Хакни, мокрые от дождя тротуары, кирпичные дома, стоявшие вплотную друг к другу, садики размером со спичечную коробку. Когда она впервые увидела все это, ее охватила тоска, но пути назад уже не было. Пришлось устраивать новую жизнь в обшарпанном, требующем ремонта доме, который нашел ее муж. Но она умела устраиваться даже в самых неуютных жилищах. К чему она так и не смогла привыкнуть, так это к лондонской погоде. К туманам. К небу, затянутому облаками всегда одного и того же тусклого оттенка. В деревне поблизости от реки Евфрат, где она выросла, зима была холодной, лето – жарким. Но постоянный лондонский сумрак был для нее тяжелее ледяных ветров и испепеляющего зноя. Впрочем, кое-что в лондонской жизни ей нравилось. Она любила ходить на рынок, расположенный на Ридли-роуд, многолюдный, гудящий, как улей. Все здесь было совсем не так, как на стамбульских базарах. И все же здесь, в круговороте людей с разным цветом кожи, людей, приехавших из далеких стран, названия которых ей ничего не говорили, она чувствовала себя как рыба в воде.

На то, что обычно поражает приехавших в Лондон иностранцев, – левостороннее движение, водителей, сидящих справа – она почти не обращала внимания. Сами лондонцы, их манера поведения – вот что потрясло ее до глубины души. Все это было так необычно: чопорность пожилых леди, шумливая наглость молодежи, раскованность домашних хозяек, их самоуверенность, которой она не обладала и которую так и не сумела в себе развить. Она с изумлением смотрела на женщин с непокрытыми головами, в обтягивающих футболках, под которыми просвечивали соски, и поражалась тому, что их не смущают посторонние взгляды. С еще большим изумлением она смотрела на парочки, которые целовались прямо на улицах, на людей, которые у всех на виду курили, пили и выясняли отношения. Прежде она даже представить себе не могла, что кто-то может выносить свою личную жизнь на публичное обозрение. Жители деревни, где она выросла, если и давали волю чувствам, то лишь за стенами собственных домов, и сама она с детства училась быть немногословной и сдержанной. Англичане казались ей слишком болтливыми, и она пребывала в постоянном напряжении, пытаясь постичь смысл, скрытый завесой иронии и бесконечных шуток.

Но больше всего ее удивляли птицы, обитающие в больших городах и неизвестно где находящие места для своих гнезд. Как правило, птицы эти были совершенно незаметны – за исключением тех случаев, когда они, собравшись стайкой, спорили друг с другом из-за горсти хлебных крошек или валялись мертвыми на тротуаре. Птицы, живущие в долине реки Евфрат, были совсем другими. Конечно, по разнообразию видов пернатых ее родные края не могли сравниться с Лондонским зоопарком, но птицы там были свободны, и люди привечали их.

Когда она, оказавшись в Лондоне, впервые увидела подоконники, ощетинившиеся шипами, похожими на колючки дикобраза, то глазам своим не поверила. Узнав, что колючки эти призваны отпугивать птиц, которые загаживают подоконники, она вспомнила стамбульские особняки, окруженные высокими стенами, утыканными осколками стекла. Это для того, чтобы защитить дом от воров, объяснили ей. Но она не верила, что это разумная мера. Люди, живущие за этими стенами, не просто хотели оградить свое жилище от вторжения, они хотели, чтобы другие люди в кровь изрезали свои руки и ноги. Колючие подоконники, колючие стены… все это приводило ее в ужас. Равно как и то, чту большие города постепенно делают с людьми.

* * *

Несколько месяцев после убийства Пимби провела в старом особняке, захваченном молодыми неформалами. Юнус и Эсма по очереди навещали ее. Они жили тогда у дяди и тети и постоянно были настороже, боясь проговориться. К тому времени Искендер был уже в тюрьме, но Пимби все равно не решалась прервать свое затворничество. Поначалу она боялась, что обитатели дома догадаются, кто она такая и по какой причине прячется. Но панки не читали газет, слухи и сплетни проходили мимо их ушей, и это было на руку Пимби. Конечно, юнцы понимали, что эта странная женщина попала в какую-то передрягу, однако думали, что она ухитрилась вступить в конфликт с министерством внутренних дел. Всех бунтовщиков, выступающих против властей, в этом доме уважали, и поэтому молодые неформалы были счастливы дать ей приют. Впрочем, когда истина наконец открылась, они не лишили Пимби своих симпатий. Юнус сказал, что его маме нужно изменить внешность, и молодежь взялась за дело с большим рвением. Пимби подстригли, перекрасили волосы в рыжевато-имбирный цвет, превратив ее в «настоящую ирландскую красотку». Надев большие круглые очки и сменив платье на джинсы, Пимби действительно стала неузнаваемой.

Тем не менее в те месяцы она пребывала в беспросветном мраке, из которого никогда бы не вырвалась, если бы не помощь сестры. Как-то ночью, когда Пимби сидела у окна, уставившись в некую видимую ей одной точку, она заметила в саду темный силуэт, неподвижный, но властно приковывающий к себе взгляд. То была ее сестра. Джамиля не стала приближаться к ней и не произнесла ни слова, но Пимби ощутила острейший приступ радости. Через несколько мгновений призрак растворился в воздухе, точно капля молока в чашке воды. Но встреча убедила Пимби в том, что сестра не испытывает страданий и находится там, где ей хорошо. С той поры призрак время от времени навещал ее, осуществляя связь между Пимби и Искендером, сидящим в тюрьме.

Незадолго до того, как Эсму и Юнуса отправили в школу-интернат в Суссексе, Пимби решила уехать. Внутренний голос подсказывал ей, что жизнь ее в Англии окончена и она должна вернуться в долину реки Евфрат, в края, где родилась и выросла. В отличие от Элайаса, она не похожа на лиану и не может жить без корней. Когда она поделилась своим намерением с Юнусом и Эсмой, они поддержали ее и даже обрадовались, решив, что смогут приезжать к ней на лето.

Все их состояние заключалось в Янтарном возлюбленном, который Джамиля привезла с собой, спрятав в каблуке туфли. Едва войдя в дом сестры, она отдала ей бриллиант, попросив хорошенько его спрятать. Конечно, никто из них не имел даже отдаленного понятия о том, сколько может стоить подобная драгоценность и каким образом ее можно продать. В конце концов им пришлось открыться миссис Пауэлл, которая взяла дело в свои руки, продала бриллиант и устроила поездку Пимби. По ее настоянию некоторая сумма была положен в банк, на счета Юнуса и Эсмы. Остаток пошел на организацию в старом особняке грандиозной вечеринки, о которой соседи несколько месяцев вспоминали с содроганием. Пимби, как и всем прочим, было неизвестно одно обстоятельство: бриллиант нельзя продать, его можно только подарить или принять в дар. Джамиля не успела рассказать сестре о заклятии. Впрочем, знай Пимби обо всем, она все равно не отказалась бы от своего плана. Пимби, женщина, всю жизнь одержимая суевериями, устала от своих страхов.

Переступив порог одинокого домика Джамили, Пимби обнаружила, что внутри царят запустение и разруха. Время, непогода, заброшенность и разбойничьи налеты нанесли немалый урон этой мирной обители. И все же Пимби не сомневалась, что сумеет здесь обжиться.

Крестьяне были поражены, узнав, что повитуха-девственница вернулась. Еще больше они поразились, когда выяснилось, что она больше не хочет принимать роды. Тем не менее они помогли ей отремонтировать дом и навести в нем порядок. Жизнь в тех краях становилась неспокойной: курдские повстанцы проявляли все больше активности, правительственные военные патрули день и ночь разъезжали по дорогам. Но Пимби твердо решила остаться там, где жила ее сестра. Бывали случаи, когда ей угрожала опасность, но она ни разу не упомянула об этом в своих письмах. Она писала только о хорошем.

Пимби обещала своим детям, что, прожив здесь какое-то время, она обретет душевное спокойствие и найдет в себе силы вернуться. Но сама она знала, что это вряд ли когда-нибудь произойдет.

Эсма

Говорят, свою мать начинаешь понимать лучше, когда сама становишься матерью. Но понять Пимби мне помогло не материнство, а письма, которые я получала от нее на протяжении нескольких лет.

Она писала мне регулярно и была в письмах намного откровеннее, чем в разговорах с глазу на глаз. Каждую неделю я непременно получала голубой конверт авиапочты, и это обстоятельство, став привычным, не перестало быть приятным. Я заваривала чай, садилась за кухонный стол и читала, всякий раз радуясь тому, что она жива и здорова.

Дорогая моя доченька, свет моей жизни и в этом, и в ином мире!

Я думаю о тебе постоянно. Прошу тебя, не прекращай ездить к брату. Постарайся его простить, Эсма. Постарайся. Я знаю, как это трудно. Но у тебя получится. Он должен знать, что в этом мире он не один. Прошу, убеди его в этом. Никто из нас никогда не бывает один. Я каждый день прошу Аллаха послать ему друга, который его поддержит. Человека, исполненного сочувствия и понимания. Человека, который сознает, что все мы блуждаем во тьме неведения, но все же любит и жалеет других людей. Я верю, что Аллах услышит мои молитвы, найдет такого человека и пошлет его на помощь Искендеру.

Прошу тебя, не хмурься, любовь моя. Не говори, что я пристрастна к нему даже сейчас. Мы не можем любить один свой палец больше другого. Так и с детьми. Мы не можем отдавать предпочтение кому-то из них. Искендер, Юнус и ты равно дороги мне.

Обстановка сейчас такая, что отправить письмо нелегко. Не волнуйся, если долго не будешь получать от меня весточки. Вчера мне приснился чудесный сон. Я находилась здесь и в Лондоне одновременно. Шел дождь, но струи его были разноцветными, и он больше походил не на дождь, а на фейерверк, но без огней. Не знаю, что означает этот сон. Наверное, что я всегда с тобой. И никогда с тобой не расстанусь.

Твоя любящая мать

Пимби

Это было последнее мамино письмо, которое я получила. Я перечитывала его так часто, что оно истрепалось и потерлось на сгибах. Отпечатки пальцев покрывают его сплошь. Мои отпечатки переплелись с отпечатками мамы так же тесно, как переплелись наши судьбы.

Позднее, когда мне удалось съездить в Турцию, деревенские жители подробно рассказали мне о том, как мама умерла. Если верить их словам, она совсем не страдала. Эти края поразил вирус. Болезнь, первым признаком которой является сыпь на руках и на шее. Обычная розовая сыпь, не внушающая особой тревоги. Но вскоре больного начинает колотить озноб, он обливается потом. Если оставить болезнь без лечения, поднимается температура и больной впадает в глубокий коматозный сон. От этого сна мало кто просыпается, так как вирус быстро выводит из строя легкие. Эпидемия началась в конце весны 1992 года, от животных вирус перешел к людям и за месяц убил несколько десятков человек. После этого эпидемия улеглась так же внезапно, как и вспыхнула. Наверное, мама заразилась, когда ходила в деревню Мала Кар Байан, чтобы купить продукты. Одна женщина пригласила ее в свой дом на чашку чая. Она хотела показать маме ковер, который своими руками выткала в ранней юности. Шестилетний сын этой женщины подцепил вирус, хотя никто об этом не знал. Ребенок выжил, моя мать – нет.

Когда ее письма перестали приходить, я осознала, что она умерла во второй и последний раз.

Date: 2015-11-13; view: 262; Нарушение авторских прав