Паша и Маша

– Скажи, пожалуйста, ты уже научился быть мужем Зудиной? А Зудина научилась быть женой Табакова?

– Да. Я думаю, что рождение Марии завершило не только круг знакомства, но и утверждения себя. Не профессионального, а вот в жизни. Это я думаю о Марине. Что до меня – я довольно рано все понял. По сути дела, такой подарок судьбы! Федор Иванович Тютчев все сказал: «О, как на склоне наших лет Нежней мы любим и суеверней… Сияй, сияй, прощальный свет Любви последней, зари вечерней!» Словом, «на старости я сызнова живу».

– На какой старости… когда вы встретились, сколько тебе было?

– Дорогая моя, когда я решился воспользоваться своим положением профессора, мне было сорок восемь!

– Замечательный возраст.

– Возраст хороший, я с тобой согласен.

– А ей двадцать четыре?

– А ей восемнадцать. Нет, это такая… я даже не знаю, с чем сравнить. В советское время был каламбур: «выиграть „Волгу“ по трамвайному билету».

– Притирались трудно?

– Ну почему, она влюблена была.

– Я имею в виду, когда стали жить вместе.

– Знаешь, видимо, влюбленность компенсировала многие мои недостатки.

– И вот Паша и Маша… Что главное из жизни ты извлек, что мог бы передать им?

– Бессмыслица все. Бессмыслица.

– Передать ничего нельзя?

– Надеешься, что станут интеллигентными людьми, – вот максимум. У Миши Рощина, по‑моему, сформулировано: чужое никого не убеждает.

– Любовь можешь передать.

– Конечно. Конечно.

– Много удается перелить в них любви? Часто видишь их?

– Стараюсь. Чем старше становишься, тем больше стараешься. То есть я еду после тяжелого спектакля к Машке – я снимаю дачу, чтобы Машке было, где дышать…

Вчера – тяжелый день, я встал в полвосьмого, клиника, одна встреча, к Магомаеву, царство ему небесное – цветочки положить, здесь дела, вечером спектакль, лег на час поспать, надо же с полной отдачей… люди дорого платят за билеты… А после еду к Машке, чтобы утром с ней побыть, а к двенадцати уже отвалить… Когда я вышел вчера кланяться, и девочка Маняша лет двенадцати преподнесла мне вот такую корзинку со странными полевыми цветами, квадратную… опять почти до слез… ох ты, Господи!.. Ты сама видишь, что Россия с трудом переносит испытание рублем. А это все – это вообще материально трудно оценить. Я приходил, смотрел на Майю Михайловну Плисецкую, на то, как Володя Васильев танцевал, или Корень, или Бессмертнова, когда она махала своими крыльями в «Легенде о любви» из левой дальней кулисы правой передней кулисе. Это можно, понимаешь, до… до полного мужского восторга дойти. Это то, что американцы понимают на Бродвее, регулярно давая людям радость.

– У тебя тоже есть такая радость – «Конек‑Горбунок», новая «Синяя птица» для детей и взрослых.

– В зрительном зале МХТ больше чем треть зала – молодые. И ведут себя очень агрессивно: мы здесь, и нам это нравится. Вот это оно и есть – сеять разумное, доброе, вечное. Посильно. То, что театр может. Потому что – что було, то було. И ушло, и не надо делать вид, что вернется.

– Подводя итоги…

– Ты вспомнила про фильм Карела Райша «Айседора». Были еще возможные повороты судьбы. Один – когда был роман с американской прелестной девочкой из семьи миллиардеров. Она мне говорила: у тебя мечта о театре, а у меня – и называла цифру с такими нулями, которые не папа и не мама, а бабушка ей оставила. Половину тебе, делай свой театр… И второй раз – когда американцы хотели приобрести меня как театрального педагога…

– Что помешало?

– Это моя земля – моя… Такая тупая, совсем русская какая‑то идея. Река Волга… Все, по сути дела, говорит об одном: что я безнадежно испорченный русский человек. Со всеми вытекающими. Даже расшифровывать глупо.

– Не будем рассчитывать на дураков, которые не поймут, будем рассчитывать на умных.

– Конечно.

Date: 2015-11-13; view: 318; Нарушение авторских прав