Портрет Амира Темура в контексте своей эпохи

Имеется достаточно материала об Амире Темуре в работах ученых и в биографии, написанной Ибн Арабшахом, чтобы составить физический портрет Великого Завоевателя. Это был человек крепкого телосложения и энергичный, несмотря на увечья, ростом 170 см (высокий рост для той эпохи), с широкими плечами, мощной шеей, массивной головой и суровыми чертами. Лицо, свидетельствующее, что его предки – тюрки и монголы: широкое, с выступающими скулами, плоский в основании нос, полные губы и небольшие раскосые глаза; у него была белая кожа, высокий лоб, а в его длинных усах и короткой бороде были перемешаны рыжие, черные, каштановые и седые волосы. Вполне возможно, что у Темура были предки‑кочевники, принадлежавшие к индо‑иранской группе или к первым ариям, которые жили у подножия Тянь‑Шаня в непосредственном контакте с тюрками и монголами.

Если физический портрет Темура можно восстановить с достаточной степенью точности, то довольно сложно воссоздать личностный портрет Великого Завоевателя, дать объективные мотивировки его поступкам.

Сложно представить, каким образом в относительно короткий период с такими малыми начальными средствами Темур завоевал столько царств и сверг с трона стольких знаменитых и могущественных монархов, если исключить то значение, какое имела для его войск Яса, если забыть юридические основы, на которых он строил свою империю, – «Уложение», суть принципов его геополитики и стратегии, сравнимое лишь со знаменитым Кодексом Наполеона. Яса Чингисхана, одинаково распространяющаяся как на гражданское население, так и на армию, была введена в действие в 1206 г. на ежегодном собрании всех предводителей – курултае. Она равно касалась и монголов, и покоренных, и подданных народов. Этим сводом законов восхищались впоследствии западные историки.

Придя к власти примерно через 150 лет после провозглашения монгольской Ясы и оказавшись властителем совокупности составных государств, организованных иначе, чем империя Чингисхана, Темур решил сохранить этот свод законов. Одно из важнейших достоинств Ясы заключалось в том, чтобы держать всадника в боевой форме, чтобы он слезал с седла только для короткого отдыха, чтобы в любую погоду, в любой час дня и ночи был готов отправиться в поход по первому зову трубы и барабана.

Из всех юридических систем, придуманных вождями народов, дабы держать подданных в активном повиновении, Яса, несомненно, одна из самых мудрых.

Однако такое уважение к законности Ясы приводило к определенным парадоксам. Например, в 1388 г. в возрасте 33 лет, имея уже большую власть, Темур носил всего‑навсего титул «керген», т. е. Величественный, так же как Лоран де Медичи назывался Великолепный, и имел при себе настоящего чингисида, который пользовался подобающим хану почетом, носил высший титул, довольствовался роскошными одеяниями, оружием и участием в официальных церемониях, на которых его титул давал ему право самого почетного места, но не более того.

У Темура хватило мудрости не прерывать наследственную цепочку, установленную Чингисханом, и не лишать короны тех наследников, которым курултай дал титул хана. Он осыпал почестями тех призрачных суверенов, чье присутствие было ему необходимо как гарантия юридического принципа и не беспокоило его: Кабул‑хан, затем Суюргатмыш и Махмуд‑хан, которые подписывали законы и декреты и принимали подобающие почести от подданных и иностранных представителей. Официальный хан жил в Самарканде в прекрасном дворце и сопровождал Темура в его походах, тем самым как бы освящая их своим присутствием. Игнорируя мнение призрачного монарха, Темур действовал сам, по своему усмотрению, но от имени «игрушечного короля», которого никогда и не думал свергать, чтобы присвоить себе этот пустой титул, поскольку имел в своих руках всю полноту власти.

Если Аттила и Чингисхан даже на вершине своего могущества и славы оставались кочевниками, будучи убеждены в превосходстве колесниц, повозок, войлочных юрт над дворцами из камня и мрамора; если они правили покоренными империями, не слезая с лошади, то Темур сочетал в себе и осуществлял в своей внешней и внутренней политике принципы кочевников и оседлых людей.

У него не было цинизма, присущего Аттиле, – беспричинной ненависти кочевника, который ненавидит и, более того, презирает оседлых людей. К примеру, Чингисхан перед походом в Китай подумывал о том, чтобы истребить народ земледельцев, бесполезный, по его мнению, так как только занимал земли, которые могли бы служить пастбищами. Темур был более мудр, поскольку в своих отношениях с государствами древней культуры он являлся султаном Самарканда, самой красивой и богатой столицы Азии, покровителем литературы и искусства, который осыпал поэтов и историков дарами и собирал при своем дворе известных талантами людей, для менее цивилизованных народов, особенно монголов и тюрков, у которых кочевой образ жизни сидел в крови, он – «господин шатров», неутомимый завоеватель, который преодолевал территории от Урала до Персидского залива, от границ Китая до Дамаска и Трапезунда. Внедрять же в империи оседлых народов старую тюрко‑монгольскую неупорядоченность и смотреть на население завоеванных стран как на низшие расы, предназначенные для того, чтобы признавать превосходства кочевников и подчиняться им, – это значило уважать обычаи предков. Несмотря на то что после смерти Чингисхана идеал чистого кочевника утратил свою былую привлекательность, тюркские и монгольские подданные не поняли бы своего господина, если бы он отличался от предшественников. Неупорядоченность отвечала двум основным потребностям всадника: постоянно менять место пребывания, чтобы избежать изнеженности, моральной и физической слабости, к которым приводит неподвижность, а также желание получить добычу. В этом отношении Темур должен был придерживаться обычаев своих предков.

Несомненно то, что цель Великого эмира состояла в насаждении своего порядка любой ценой, без малейшей жалости, которая могла подорвать его авторитет.

Если бы ему пришлось оправдываться перед современниками и потомками в своих жестокостях, Темур мог бы сказать, что между его народом и покоренными народами существует такая же естественная разница, какая имеет место между расой господ и толпой рабов или между свободными людьми и рабами, как в Греции. Все кочевые народы считали, что земледельцы отмечены печатью «низости». У кочевников Северной Африки шатер не должен касаться земли: земля удерживает и впитывает в себя все, что на ней находится; дистанция между основанием жилища и землей придает гордому арабу уверенность в том, что он как бы существует в пространстве.

Извечный конфликт между кочевником‑скотоводом и оседлым земледельцем, которые оспаривают владение землей – один для того, чтобы пасти свои стада, другой – для своего пропитания, – продолжается и на пороге XIV в. и определяет политику азиатских правителей, как это было в эпоху Чингисхана и Аттилы. В глазах этих завоевателей – и Темур не составляет исключение – земледелец, человек оседлый в силу необходимости и природы, является узурпатором, которого надо изгнать. Здесь сталкиваются два типа экономики, две политики и две идеологии, а также две концепции пространства. Между статикой и движением устанавливаются антагонистические отношения, основанные на двух противоположных подходах к пространству. Понятие богатства или могущества, конечно, также присутствует, но в истоках конфликта лежит жизненная философия, настолько глубоко связанная с наследием и традицией, что она кажется незыблемой в эпоху, когда над Европой всходит солнце Просвещения, а Исфахан, Дели, Багдад и Дамаск освещены светом высокой цивилизации.

Амир Темур неустанно напоминал, что распространяет на земле порядки и заповеди ислама, хотя он и его воины были весьма далеки от ортодоксального исламского правоверия, тем более фанатизма и догматизма. Ислам – религия, приспособленная к кочевым формам жизни и родившаяся в среде кочевых народов, точно соответствовала понятию «мирового пространства» тюрко‑монголов. Она будто специально создана для них, так же, как и Яса. Таким образом, все способствовало поддержанию у подданных Темура уверенности в своей двойной избранности, поскольку они были одновременно кочевниками и мусульманами, и в праве собственности на землю, которую незаконно занимают «презренные недочеловеки», т. е. земледельцы.

В борьбе с последними хороши все средства, так как они не имеют права жить, уничтожение городов и всех жителей поголовно – это совсем не жестокость дикаря, а просто осуществление такого права. Отсюда вытекает очевидная разница в поступках Темура, когда он сталкивается с противником своей расы и своего ранга. Например, в борьбе с Золотой Ордой. Показательна его нерешительная политика в отношении Тохтамыша: Темур прощает ему неверность и даже предательство, а затем, когда война становится неизбежной, потому что Тохтамыш доводит конфликт до крайности, Темур завершает кампанию с присущей ему быстротой и твердостью, не оставляя врага в покое до тех пор, пока тот не оказывается разгромленным и рассеянным в холодных степях. В продолжение этой войны, утомительной и долгой, так как речь идет о борьбе между равными, кочевниками, он даже ведет себя по‑рыцарски, что вовсе для него необычно. Во всех случаях, когда перед ним были равные соперники – во время установления своей власти в Мавераннахре и покорения кыпчаков, – Темур проявлял какую‑то гуманность, потому что имел дело с достойными людьми, но за пределами Центральной Азии, завоевывая империи оседлых народов, правила ведения войны в корне менялись, так как перед ним были уже низшие расы, которые занимают своими крошечными зерновыми полями и виноградниками драгоценную землю.

Даже такого цивилизованного человека, как Темур, обладавшего культурой и вкусом и превосходящего в этом отношении Чингисхана и его потомков, не стоит обвинять в макиавеллизме и лицемерии, когда он поступает с оседлыми народами так же, как это делал Завоеватель мира, – он действовал таким образом в силу своей этики кочевника, и когда он готовился завоевать Китай в последние годы жизни, он вел себя точно так же, как за сто пятьдесят лет до него Чингисхан, когда бросал свою конницу против «золотого» царя цзиней в 1211 г.

Темур был жестоким в меру своего могущества, в котором ему, конечно, не было равных в ту эпоху.

Правда в том, что в тот период это была обычная практика ведения войны, которую использовали цари и военачальники. Разница между ними и Темуром была только в масштабах.

Всякий раз, начиная войну с неверными или с мусульманскими правителями, заподозренными в потакании неверным, Темур применял политику, которая придавала военным действиям характер «священной войны» и подчеркивала его религиозные цели. Безусловно, он не мог ссылаться на то, что несет цивилизацию таким развитым империям, как государства индусов, османов и мамлюков: он был варваром в их глазах, несмотря на его искренний интерес к государственной организации завоеванных стран и любовь, которую он проявлял даже во время военных действий к архитектуре, искусствам, истории и литературе других народов.

Во время штурма городов действовала специальная команда, назначенная Темуром, задача которой заключалась в том, чтобы защитить нужных и полезных людей: шарифов (людей, имевших родство с Пророком), кадисов и улемов (духовенство), известных писателей и философов, инженеров, архитекторов, художников, мастеров. Многих из них отправляли в Самарканд на работы, некоторых же просто освобождали безо всяких условий. Причем каждый раз эта специальная команда получала список, составленный Темуром, из чего следует, что он был прекрасно осведомлен о происходившем в осажденном городе и знал поименно нужных ему людей.

Великий эмир отдавал предпочтение талантам и мыслителям, но безжалостно относился к основной массе населения и к воинам противника. Такое отношение, не совсем обычное для полководца, подтверждается многими источниками. Ибн Арабшах писал: «Темур любил врачей, уважал людей знатных, знающих и достойных; каждому из них он давал место, какого они заслуживали, включая права и привилегии. Он уважал людей искусства и просто мастеров, независимо от их прочих качеств».

Описание встречи Великого эмира с Ибн Халдуном во время взятия Дамаска, о котором речь шла выше, характерно в этой связи. Он долго расспрашивал магребского мыслителя об истории Запада, затем «поведал вещи, которые немало удивили… потому что Темур прекрасно знал историю принцев и государств». Его беседа с историком закончилась тем, что он предложил ему свою протекцию и дал свободу и ему, и его друзьям.

В «Зафарнаме» описан аналогичный случай: «Всего лишь нескольким писателям повезло в том, что они пали к ногам Темура и получили от него помилование и саму жизнь; он дал им даже одежду и охрану, чтобы доставить их в безопасное место. Остальные жители были истреблены».

Несмотря на то что Темур обладал знаниями и любил интеллектуалов, многие его биографы отмечали, что он не знал грамоты. На сей счет в истории нет ясности. Интересные строки можно встретить у Ибн Арабшаха: «Темур очень любил читать историю и слушать исторические рассказы», и далее: «…потому что во всем остальном он был невежда и не умел ни читать, ни писать по‑арабски и не понимал этого языка. Что касается персидского, тюркского и монгольского, он знал их лучше, чем кто‑либо другой».

Возможно, что Ибн Арабшах, писавший на арабском, считал, что это – единственный язык, достойный ученых, а тот, кто его не знает, – полный невежа. Но, быть может, он хотел сказать, что Темур в совершенстве знал персидский, тюркский и монгольский или же только говорил в совершенстве на них.

Учитывая сомнения на этот счет, можно предположить, что Великий эмир, в силу своих удивительных знаний и способностей, не раз доказанных, особенно во время теологических и философских дискуссий, а также в вопросах истории и сложной административной организации империй, умел и читать, и писать, и черпал знания из книг. Вполне возможно, что он получил необходимое образование от суфиев, друзей своего отца, с которыми постоянно встречался в Кеше, когда был молодым.

Общепризнанным фактом является то, что у Темура был вкус к архитектуре и декоративным искусствам. Здания, возведенные в Самарканде во время его царствования – мечети, дворцы, медресе, монастыри, – это вовсе не подражание персидским или китайским сооружениям. В них видны оригинальные черты, это – синтезированные произведения, созданные мастерами, принадлежавшими к разным культурам, которых Великий эмир со знанием дела собирал повсюду для того, чтобы доверить им украшение своей столицы.

Несмотря на все величие Самарканда, многие жители империи были равнодушны к роскоши, удобствам и преимуществам оседлой жизни, их идеалом были дом на колесах, шатер или юрта, которую можно быстро поставить и быстро разобрать и которая несла в себе образ временного жилья, необходимого кочевнику. Темур переставал быть кочевником или становился им только тогда, когда этого требовала его политика или инстинкты предков. Большую часть жизни, судя по историческим сведениям, Темур проводил в шатре, не считая зимних кампаний, когда он оставался в городе, или какого‑то периода его бурной юности, когда у него не было даже шатра над головой, тем не менее он все‑таки родился под сенью «Зеленого города» – Кеша, который сделал из него горожанина, и этим объясняется сочетание в нем кочевого и оседлого начал.

Возможно, что с изменением нравов тюрко‑монголов Темур решил, что ему для поддержания своего престижа следует представлять чужеземным посланникам и вассалам красоту и роскошь столицы, где как бы материализовалось его могущество, чтобы о нем говорили как о создателе одного из чудес света. Самарканд находился в райском уголке Земли в окружении виноградников и садов. Благодаря искусной ирригационной системе вода из реки доходила до полей по многочисленным каналам. По берегам реки стояли мельницы, которые дополняли ткацкие мануфактуры. Темур умело использовал местоположение столицы и мягкий климат для создания «идеального города», которым он правил. Как и все великие строители, он придал столице что‑то свое, в какой‑то мере построил ее по своему образу и подобию: величественная и простая, роскошная и безыскусная, удовлетворяющая человеческие потребности за счет гармонии пропорций и совершенства форм.

Красота Самарканда в основном заключалась в удачном расположении кварталов, в чередовании трудов и удовольствий. Когда здесь обосновался Темур, город был почти разрушен, и ему повезло в том смысле, что он все делал с чистого листа, как говорят урбанисты, не будучи связан необходимостью соблюдать принципы предшественников. Вдохновленный тем, что он видел в Индии и Иране, обладая способностью восхищаться, прежде чем разрушать, он не хотел копировать чужие столицы, но заимствовал у них самое характерное и изысканное. Сопровождавшие его архитекторы рисовали планы и отмечали самые интересные постройки до того, как он приказывал снести их; он не мог унести с собой храмы и дворцы, как это он делал с ценностями или с мастерами, но, по крайней мере, оставлял в памяти все, что могло пригодиться его Самарканду.

Темур приказывал уничтожать памятники покоренных государств, красоту и совершенство которых он прекрасно сознавал, причем это не было «невинным» варварством, которое разрушает и плохое, и хорошее, а скорее, в этом проявлялся знаток искусства, вынужденный подчиняться политическим императивам.

Возможность восстановить эти памятники в своей столице руками тех же художников и мастеров, которые воздвигали их на своей родине, видимо, позволяла ему сознательно и со спокойной совестью совершать акты вандализма. В нем не было наивности римского полководца, который при погрузке на корабль ценных греческих статуй грозил капитану, что, если с ними что‑нибудь случится, он заставит его заново сделать такие же. Он больше напоминал Наполеона, который отбирал в коллекциях покоренных европейских монархов шедевры, чтобы украсить ими свой музей.

Темур приказывал собирать в захваченных персидских городах эмалированные фаянсовые плитки, украшавшие здания, а чтобы иметь их в достаточном количестве для отделки дворцов и мечетей Самарканда, он оставлял в живых всех мастеров‑керамистов Герата, Шираза и Исфахана и сотнями отправлял их в Самарканд. Он входил в курс всех подробностей строительства столицы так же, как курировал строительство собора Св. Петра папа Римский Александр VI, так же, как Людовик XIV руководил строительством Версаля.

Строителям случалось сносить и заново отстраивать почти законченные сооружения, если Темуру не нравились пропорции или размеры. Возможно, именно эта неудовлетворенность, которая скрывалась под маской стремления к совершенству, и была частью его «кочевнического» наследства, чем‑то вроде суеверного страха – как гласит восточная пословица, «когда дом построен, наступает смерть».

Он строил и для мертвых, и для живых. Когда его внук Мухаммад Султан был убит во время похода в Малую Азию, он приказал построить в Самарканде величественную гробницу, но когда она была закончена, то показалась ему не достойной памяти Мухаммада: он велел снести ее, вызвал мастеров и приказал построить новый вариант в течение десяти дней. К назначенному сроку сооружение было готово и получило его одобрение. Ему ничего не стоило поступать таким образом, потому что во всех покоренных странах не было ни одного мастера, которого он не мог бы взять к себе на службу. Он снабжал своих архитекторов всем необходимым, вплоть до боевых и тягловых слонов, доставленных из Индии. Но при всем великолепии его дворцов и необходимости обеспечить роскошную жизнь своим сыновьям, женам и приближенным защитник веры мечтал соорудить самый большой и красивый дворец Богу. Он хотел, чтобы то, что строилось в Самарканде, затмило собой самые известные мечети Исфахана, Багдада и Дели.

Требовалось снести целые кварталы, чтобы освободить место для широких улиц, по которым слоны перетаскивали мраморные блоки, привезенные с гор, которые обрабатывали пять сотен каменотесов. Двадцать дней дали двум офицерам для того, чтобы снести базар и перенести его на другое место. Внутри огромной мечети мраморный потолок поддерживали 490 каменных колонн в память об иранских «ападанах».

Испанец Клавихо в своих дневниках отмечает, что никогда до этого не видел ничего подобного при дворе испанских королей. Гигантские залы, похожие на лес из колонн ахаменидских дворцов в Сузе и Персеполисе, напоминали этому «любителю пространства», как и всем огнепоклонникам, о бесконечном и безграничном. Несмотря на то что Темур любил отдыхать в своей столице и наблюдать за возведением новых зданий, он оставался человеком «открытого пространства», кочевником, который не выносит пространственных ограничений. Большие дворцы в окружении парков можно было сравнить с беседками в саду, таких дворцов было множество, потому что в каждом из них он останавливался только на несколько дней: может быть, из опасения за свою жизнь, но скорее всего ему просто нравилось строить и любоваться красивыми сооружениями, забывая о старости и болезнях.

Темур доверил руководство своими художественными мастерскими Абд ал‑Хайи – талантливому художнику и рисовальщику, которого он забрал у багдадского султана. К сожалению, фрески, созданные им, погибли в одно время с дворцами, а мастер Абд ал‑Хайи, измучившийся в конце жизни угрызениями совести на религиозной почве, самолично уничтожил все свои шедевры. Однако его искусство осталось жить в его учениках и представляло собой великолепную школу темуридской миниатюры, которой вскоре вновь предстояло расцвести, но уже при наследниках Великого эмира.

Интерес Темура к живописным изображениям был не только эстетическим, но и имел под собой политическую подоплеку. Он использовал его примерно так же, как сегодня используется кино и телевидение, т. е. в пропагандистских целях.

В этой связи характерен отрывок из сочинений Ибн Арабшаха: «Темур приказывал расписывать стены в некоторых своих дворцах для того, чтобы сделать дворцовые собрания более впечатляющими, а также для популяризации своего образа – то сурового, то улыбающегося, – для увековечивания своих сражений, своих встреч с царями, эмирами, благородными и мудрыми людьми… Здесь изображены многие события, которые случились в империи при его жизни, вплоть до самых последних. Он ничего не упускал и ничего не преувеличивал. Он хотел, чтобы их увидели те, кто не знал о его подвигах, и чтобы они могли как бы участвовать в них». Но из этих росписей почти ничего не осталось, так как дворцы были разрушены.

Помимо живописи Великий эмир любил музыку. По его приказу на всех праздниках играли оркестры и пели известные певцы. По‑видимому, у него был эклектический музыкальный вкус. Хафиз‑и‑Абру по поводу церемоний в преддверии похода на Китай пишет: «Музыканты и певцы показывали свое искусство во всем многообразии: это были персы, арабы, тюрки, монголы, китайцы».

Он также был сильным шахматистом и не гнушался участвовать в турнирах с мастерами этого дела.

Эти любопытные, в общем, притягательные черты его личности уходили на второй план перед проявлением его характера и мышления завоевателя и государственного деятеля, и в этом ему не было равных. Ибн Арабшах описал его властность в нескольких строчках, не лишенных образности: «Темур имел натуру леопарда и темперамент льва; он не терпел, когда кто‑нибудь поднимал голову выше, чем он, или кто‑то превосходил его в чем‑либо: в таких случаях он без раздумья наносил удар». Такое поведение часто вызывало ужас у его окружения, к тому же он ненавидел лесть, пустословие и под страхом смерти требовал только правду, даже если она была нелицеприятна.

У него была непоколебимая вера в свою судьбу. Темур связывал Аллаха со своими решениями и деяниями, считая, что его постоянные успехи – суть свидетельство Божественной помощи.

Хафиз‑и‑Абру приводит одну из речей Темура, в которой присутствует поэтическое вдохновение: «Аллах, несравненный владыка непостоянной судьбы, вложил в мои могучие руки бразды правления царствами населенного мира; он поставил под мою власть различные категории живых существ, которые живут на земле и в море…»

Однако Бог Темура был не богом любви, а богом войны.

Считая себя избранником Аллаха, Темур свободно обращался с догмами; в его армии закон Чингисхана основывался на шариате: его жены появлялись на людях с закрытым лицом, его подданные могли напиваться до бесчувствия, а солдаты – обращать в рабство мусульман.

В полуязыческом мире, в котором он жил, помимо ислама сохранились многие древние верования монголов и тюрков, а иногда они парадоксальным образом сочетались с исламом. Темур, несомненно, обладал парапсихологическими способностями, которые давали ему почти магическую власть, как у шаманов. Он видел пророческие сны, которые часто сбывались, и умел разгадывать скрытые намерения своих врагов и распознавать в своем окружении потенциальных предателей.

Этот дар проявлялся довольно часто, особенно в экстремальных ситуациях. Темур ловко эксплуатировал его, окружая себя таинственностью и поражая своими предсказаниями людей. Он специально усиливал такие эффекты, превращая их во впечатляющий спектакль. Например, по свидетельству Ибн Арабшаха, он требовал, чтобы ему тайно описывали жилище и образ жизни знатных людей какого‑нибудь города, который он собирался посетить. Прибыв в этот город, он направлялся в их дома и поведывал хозяевам о таких подробностях из их жизни, которые никто не мог знать, кроме них самих. Конечно, те чрезвычайно удивлялись этому и начинали думать, что Темур вездесущ.

Кстати, у него была прекрасная память даже в отношении мелких деталей. Он заставлял своих посланников составлять самые полные отчеты о каждом регионе, его ресурсах, топографии, естественных и искусственных преградах на пути к нему, о климате и населении. Он накапливал эти сведения и по мере необходимости использовал для своих тактических и стратегических планов.

Великий эмир много времени уделял административной и торговой деятельности в своей империи. Он был очень суров с чиновниками, желая, чтобы во всех провинциях был четкий порядок, особенно в его отсутствие. Очевидно, только так можно было предотвратить мятежи в его отсутствие.

Возвращаясь в столицу, Темур развивал бурную деятельность, выслушивал отчеты о делах в провинциях и о людях, проживающих там; он также был в курсе событий, происходивших в покоренных им странах. Великий эмир возвышал людей достойных и талантливых, уважал науки и ученых людей, не забывая об их нуждах и награждал тех, кто того заслуживал. Он жестоко искоренял злодейство, измену и пустословие. Таким образом, все дела империи были под его строгим контролем, правление же осуществлялось по закону Чингисхана.

Он ревностно следил за соблюдением справедливости, невзирая на титулы, богатства, расу или вероисповедание людей. Такое отношение к справедливости было одно из основ его авторитета и власти над солдатами, не считая личного мужества и репутации лучшего полководца своего времени. Как и все крупные полководцы, Темур разделял тяготы и успехи своих солдат. Он поддерживал железную дисциплину в армии, но в сражениях находился в первых рядах, несмотря на свои увечья.

Строжайшая воинская дисциплина и тяготы, сообща переносимые в заснеженных горах Кавказа или на склонах Гималаев, способствовали укреплению единства в армии Темура, чего невозможно было добиться никаким чувством патриотизма, потому что ему служили солдаты разной национальной принадлежности. Наконец, следует отметить, что с первых дней своего восхождения на трон и буквально до смертного часа, когда, захватив казну Ирана и Индии, он готовился бросить свою конницу на Китай, войска сплотила добыча, которую везли домой оставшиеся в живых. Случалось, особенно по возвращении из Ирана и Индии, что победители были настолько отягощены богатой добычей, что бóльшую ее часть они вынуждены были бросать на долгом обратном пути.

Роскошь при его дворе и в его столице была не просто инструментом престижа, рассчитанным на то, чтобы поразить воображение иностранных послов и правителей. Темур поражал их своими богатыми одеждами, оружием, изяществом своих манер. В походах он жил в палатке из барсовых шкур, напоминающей палатку Хубилая, и в бамбуковом шатре, скрепленном сотней шелковых шнуров. На голове он носил шапочку из горностая, украшенную рубинами, а в сражениях надевал шлем с забралом и кольчугу. Его никогда не видели в тюрбане, а принимая посетителей, он держал в руке скипетр с золотым наконечником в виде бычьего черепа.

Щедрость, с какой он вознаграждал храбрецов, богатства, которыми он одаривал бахадуров, т. е. героев, личное мужество в сражениях – все это повышало его популярность и способствовало сотворению легенд о нем. Сама история признала его великим воином, гениальным политиком, выдающимся строителем, человеком, который сочетал в себе качества кочевника и утонченные достоинства цивилизованного человека.

Власть суверена, господина такой обширной империи, каким стал Темур в конце ХIV – начале XV в., не могла быть мягкотелой. Народы, которыми он управлял, можно было держать в повиновении только за счет постоянной бдительности и жестоких наказаний, обрушивающихся на мятежников. Террор в покоренных странах был единственным средством предотвратить мятежи и бунты. Несмотря на совершенную организацию тайной службы, которая восхищала испанца Клавихо и арабских историков, власть в руках императора‑кочевника, который непрерывно пересекает Азию из одного конца в другой, может быть эффективной только в том случае, если все его подданные чувствуют на себе постоянный надзор и живут под страхом сокрушительной кары при малейшем недовольстве правителя.

В отличие от Аттилы и Чингисхана, которые оставили в памяти потомков ужасные образы, он хотел, чтобы его уважали за ра зум. Ему нравилось, когда о нем говорили, что он – «тень Аллаха на земле». Аллах же бывает нелицеприятно суров и грозен. Как записано в «Зафарнаме», «Аллах предназначил Темуру и его потомкам азиатскую империю, потому что предвидел мягкость его правления, которая сделает народы счастливыми». Но, как и Макиавелли, Темур считал, что ход истории наполовину в Божьих руках и наполовину в руках человеческих. Быть «тенью Аллаха» означало для него понимать свершившееся и предвидеть исторические перемены.

Анализируя особо жестокие действия, совершенные по его приказу или с его молчаливого согласия, можно отметить, что его гнев обрушивался главным образом на три самых цивилизованных и развитых города Азии того времени – Исфахан, Дамаск и Багдад. В упорном уничтожении этих городов можно видеть нечто, похожее на зависть к народам и монархам, более цивилизованным, чем его народ и он сам. Мы знаем, как страстно он хотел сделать свою столицу, Самарканд, самым красивым городом мира и не жалел ничего, чтобы добиться этого; цель разрушения трех столиц – Ирана, Сирии и Месопотамии – заключалась в том, чтобы стереть с лица земли соперников, чья репутация как «городов искусств» ранила его самолюбие, и, кроме добычи, он имел целью заполучить людей, умелых в строительстве, каких практически не было среди его подданных.

Конечно, в этом человеке, воспитанном шейхами, человеке, который вступал в беседы с известными людьми, встречавшимися на его пути, жили искренняя любовь к культуре и желание понять философские вопросы бытия. Клан Барлас, к которому он принадлежал, представлял собой племя обедневшей родовой знати, сохранившей самостоятельность мышления. Возможно, он неохотно проводил политику «выжженной земли», которая, что также возможно, была необходима для запугивания врагов. В сыне Тарагая можно видеть «вынужденного варвара», практиковавшего суровую монгольскую дисциплину, эффективность которой доказало царствование Чингисхана и которую он использовал потому, что надеялся при создании мировой империи на другие средства.

Отвага и рассудительность, благородство и дикость, коварные интриги и неожиданные поступки – все это присутствует в нем и проявляется в зависимости от обстоятельств, и всегда удачным образом. Он был хорошим знатоком людей и никогда в них не ошибался, шла ли речь о том, чтобы помиловать врага или заподозрить друга. Время работало на него в том смысле, что он иногда годами выжидал удобного момента для реализации своего решения, а иногда действовал сразу и энергично. Только пространство сдерживало осуществление его грандиозных планов: чем больше становилась его империя, тем слабее делалось его могущество. Сила истощается, желая расширить до безграничности свои пределы. Необходимость и фатальность заставляют нападать первым в нужный момент, чтобы не подвергнуться нападению в момент максимальной слабости. Все завоеватели – от Македонского до Гитлера – были вынуждены смирять свои амбиции. В жизни великого полководца, будь то Аттила или Наполеон, неизбежно наступает момент, когда он обречен предпринять кампанию, которая должна потерпеть поражение. Но фортуна служила Темуру всякий раз, когда он затевал войну против самых крупных государств – мамлюков, османов, персов; скорее всего, удачным был бы и поход на Китай. Завоевательная политика Темура парадоксальна, ибо нацелена на созидательное мироустроение. Государства, неустроенные и пораженные беззаконием, он берет за правило завоевывать, – но не только и не столько оружием, сколько политическим влиянием. Поэтому вряд ли случайно Бартольд считал Темура в равной мере выдающимся разрушителем и созидателем.

Темур прекрасно знал, что, если он не нападет первым, нападут на него, и именно тогда, когда у него не будет возможности выбрать час или место сражения. Опыт войн, политики и дипломатии научил его элементарным истинам: «Умный враг не так опасен, как глупый друг» и «Лучше оказаться в нужном месте с десятком людей, чем не оказаться там с десятью тысячами», а на своей печати он выгравировал такие слова: «Сила в справедливости». Он был прагматик и научил своих сыновей одному из правил правления, пригодному во всех случаях: «Искусство править заключается частью в терпении и твердости, а частью в том, чтобы плыть по течению обстоятельств и делать вид, будто ты не знаешь то, что на самом деле ты знаешь». Так могли сказать и так говорили многие высокоцивилизованные европейские монархи.

Геополитические успехи Темура были столь велики, что четыре века спустя им завидовал Наполеон. Но высший секрет первого оказался для второго непостижимым: Наполеон побеждал, истощая силы Франции и Европы, тогда как силы и возможности Темура в ходе борьбы лишь прирастали. У Наполеона ум служит силе, у Темура – сила уму.

Столь многочисленные победы создателя континентальной сверхдержавы, которые он одержал за сорок лет над столь великими империями и над столь многочисленными врагами, наводят на мысль о некоем причинном постоянстве, но мы такой причины не знаем. Поэтому в данном случае стоит последовать совету Ницше и «отнести все за счет гения».

Date: 2015-11-13; view: 969; Нарушение авторских прав