Глава 1 3 page. Формулы заклятий были очень разнообразны; самою простой и легкой формой было пожелание, чтобы в случае обиды или нарушения данного устава виновник потерпел

Формулы заклятий были очень разнообразны; самою простой и легкой формой было пожелание, чтобы в случае обиды или нарушения данного устава виновник потерпел зло вместо добра; но иногда заклятия были очень обширны и призывали всевозможные беды на голову обидчика; ср., например, цитату из «Илиады»:

Зевс многославный, великий, и все вы, бессмертные боги!

Первых, которые смеют священную клятву нарушить,

Мозг, как из чаши вино, да по черной земле разольется,

Их вероломных и чад, – и пришельцы их жен да обымут!

Вообще можно сказать, что количество и сила заклятий увеличивались соответственно степени опасения лица, произносившего заклятие. Чаще всего заклятия встречались, конечно, в частной жизни, но нередко также высказывались и от лица государства, в особенности против нарушителей законов и договоров; эти акты ставились посредством заклятий под особое покровительство богов и таким образом получали более прочную и надежную санкцию. В Афинах, например, издревле существовали заклятия против нарушителей общих нравственных обязанностей вроде указания дороги заблудившемуся, погребения умершего и т. п. По постановлению Солона архонт‑эпоним под опасением штрафа в 100 драхм обязан был (вероятно, при вступлении в должность) произносить проклятие против нарушителей запрещения вывозить из Аттики местные продукты, кроме оливкового масла (Плутарх). Молитва, которою открывались народные собрания, заключала в себе, между прочим, заклятие против изменников и врагов отечества. В Спарте существовало заклятие против землевладельцев, вымогавших с илотов большее количество продуктов, нежели какое следовало по закону, а также против таких лиц, которые стали бы препятствовать царям вести войско, куда им было угодно. В Теосе найдена надпись V в. до Р. X., заключавшая в себе заклятия против составителей ядов во вред теосцам, против лиц, препятствующих ввозу хлеба, не повинующихся высшим начальникам – эсимнетам, против укрывателей разбойников, нарушителей праздничных уставов и т. п. Вообще такие заклятия от лица государства встречаются довольно часто.

Случалось также, что от имени государства были произносимы торжественные проклятия против отдельных лиц в случае, если государство не имело возможности наказать их за содеянное ими преступление. Знаменитый пример такого рода представляет проклятие Алкивиада, спасшегося бегством от суда по обвинению в нарушении мистерий и изуродовании гермов. Обряд проклятия описывает Лисий в речи «Против Андокида»: жрицы и жрецы, став лицом к западу, произнесли слова проклятия и сотрясли красные плащи по древнему обычаю (обращение к западу обозначало обращение к подземным богам, местопребывание которых представлялось на крайнем западе).

На священных местах, в особенности на кладбищах или на отдельных могилах, для защиты их от осквернения часто ставились столбы с надписями, заключавшими в себе заклятия против осквернителей. В завещаниях также прибавлялись иногда заклятия против их нарушителей. Наконец, случалось, что писали наговоры против врагов на свинцовых пластинках, которые или зарывали тайно в жилищах врагов, или клали с ними в гроб для того, чтобы призвать против них месть подземных богов.

Раз наложенное заклятие могло быть снято молитвами и некоторыми обрядами; это обозначалось выражениями: αναρασθαι (молитвой уничтожать заклятие), απευχεσθαι (отмаливаться), αφοσιουσθαι. Иногда же заклятия, особенно наложенные от лица государства, отменялись просто публичным заявлением, без всяких священных обрядов.

Сущность клятвы состоит в том, что лицо, дающее какое‑либо обещание или что‑либо утверждающее, приглашает богов в свидетели своих слов, призывая на себя их гнев и наказание в том случае, если его слова окажутся несправедливыми или данное обещание не будет исполнено; связующая сила клятвы состоит именно в страхе божеского наказания за ее нарушение. Часто в клятве точно обозначалось, в чем именно должно было состоять это наказание, – клялись, например, собственной жизнью или жизнью детей и близких людей, частями своего тела или каким‑либо особенно любимым и дорогим предметом. Слово ορκοη обозначает как самую клятву, так и предмет, которым клялись; в этом последнем смысле, например, река Стикс, которою клялись боги, называется их ορκοη. Очевидно, что и божества, которые были призываемы в свидетели клятвы, могли называться этим именем, а отсюда уже легко объясняется и то, что в воображении поэтов связующая сила клятвы олицетворялась в виде особого демонического существа; у Гесиода Оркос называется сыном Эриды, без сомнения потому, что клятвы особенно часто встречались при спорах. В свидетели клятвы чаще всего призывался Зевс как высший из богов, управляющий всем миром и всеми человеческими отношениями; как покровитель клятвы и каратель клятвопреступления он почитался под именем Ζευη ορκιοη. Но, конечно, кроме Зевса клялись и другими богами (особенно часто тремя); каких богов следовало призывать в свидетели клятвы в каждом отдельном случае, это зависело от обстоятельств, при которых давалась клятва. Иногда клялись всеми богами вместе, не называя их по именам, иногда называли несколько имен и затем поминали всех других богов и богинь вместе. Клятвы с упоминанием многих богов встречаются нередко, так как древние думали, что чем большее количество богов призвано в свидетели клятвы, тем она сильнее (например, в установленной законом присяге афинских эфебов поименовывались семь богов). В разных местностях были, конечно, и разные боги или герои, которых призывали в свидетели клятвы преимущественно перед другими (например, в Пеллене Артемида Спасительница, в Элиде – местный герой Сосиполид и т. п.). Некоторые формулы клятвы употреблялись преимущественно или исключительно мужчинами, другие – женщинами; так, например, клятва двумя богинями, т. е. Деметрой и Корой, в Афинах была исключительно женской.

В обыденной жизни греки очень часто употребляли в разговорах клятвенные выражения, которым, конечно, в таких случаях придавали весьма мало значения, произнося их просто по привычке или из желания сильнее подействовать на слушателя. Для такой цели могло служить не только призывание богов, но и поименование различных других предметов, даже неодушевленных; совестливые люди, чтобы не употреблять всуе имен богов, иногда выбирали для простого уверения самые незначительные предметы: такие выражения, как «клянусь собакою, гусем, бараном» и т. п., употреблявшиеся Сократом, Зеноном и другими, имеют только внешнюю форму клятвы, но не выражают ее сущности и потому не могут быть причислены к клятвам в собственном смысле.

Такие клятвы, которые действительно должны были иметь обязательную силу, обыкновенно ставились под формальную защиту богов и потому совершались в храмах или при алтарях, причем клянущийся принимал молитвенное положение, т. е. становился с непокрытой головой, поднимал глаза и руки к небу и т. п. В некоторых городах для произношения торжественных клятв избирались определенные храмы, потому что данная в них клятва считалась более прочной; например, в Коринфе существовало поверье, что давший ложную клятву в подземном святилище при гробе Палемона никоим образом не мог избежать наказания (Павсаний). Нередко торжественные клятвы сопровождались возлияниями и кровавыми жертвами, которые в таком случае носили название ορκια. Происхождение этого обычая объясняется верованием, что боги невидимо присутствовали при совершавшихся в честь их жертвоприношениях, которые поэтому являлись наиболее действительным средством привлечь внимание богов к совершаемой клятве; при государственных договорах, заключении перемирия, мира или союза клятвы сопровождались обыкновенно только возлияниями.

При торжественных судебных клятвах приносили в жертву быка, борова и барана, и клянущийся произносил формулу клятвы, стоя на частях убитых животных или касаясь их рукой. Клятвенные жертвоприношения имели у греков, как и у римлян, символическое значение: клянущийся предоставлял божеству, в случае нарушения им клятвы, убить его так же, как было убито животное, так что наказание, которое могло постигнуть клятвопреступника, в виде прообраза представлялось в жертве; поэтому при таких жертвоприношениях части жертвенного животного не сжигались на алтаре и не употреблялись в пищу людьми, а зарывались в землю или бросались в море. Вследствие этого для клятвенных жертвоприношений употреблялись не одни только съедобные животные: так, например, при договоре между персами и греческими наемниками Кира Младшего, отступавшими после битвы при Кунаксе, кроме быка, борова и барана был убит волк. При этом же договоре клянущиеся обмакивали свое оружие в кровь убитых животных (Ксенофонт) – обычай, вероятно, не греческий. Впрочем, различные символические действия упоминаются и при греческих клятвах; так, например, жители города Фокея, решившись выселиться из него, чтобы не подчиняться власти персов, бросили в море кусок железа и поклялись возвратиться на родину не раньше, чем этот кусок всплывет на поверхность воды (Геродот). При заключении Аристидом союза с ионийцами также были погружены в море куски металла (Аристотель).

Встречаются, наконец, упоминания о таких соединенных с клятвою действиях, которые подходят под понятие «суда божия», так как только под очевидной защитой божества можно было совершить их без вреда для здоровья или опасности для жизни, и поэтому благополучный для испытуемого исход служил веским доказательством справедливости его клятвы. Такой пример встречается в «Антигоне» Софокла: один из стражей, приставленных к трупу Полиника, докладывая Креонту о совершенном кем‑то, вопреки повелению Креонта, обряде погребения трупа и желая уверить его, что стражи в этом не виноваты, говорит: «…мы готовы были взять в руки раскаленный металл или идти сквозь огонь и при этом клясться, что не были ни виновниками, ни сообщниками преступления». Есть у авторов и другие примеры подобного рода.

Клятва имела чрезвычайно широкое применение в государственной и частной жизни греков. По словам Ксенофонта, во всех государствах граждане должны были давать клятву повиноваться законам. В Спарте цари не только при вступлении на престол давали присягу, но и во все время царствования ежемесячно клялись править по законам перед эфорами, которые в свою очередь клялись им не уменьшать значения и достоинства царской власти. В Афинах присягали должностные лица, члены совета, судьи, эфебы через два года по достижении возмужалости; особенно многочисленны были судебные клятвы, отчасти предписывавшиеся, отчасти дозволявшиеся судебным кодексом. Без сомнения, и в других государствах было в этом отношении много сходства с Афинами.

Если мы поставим, в заключение, вопрос, с какой совестливостью произносились и как строго соблюдались греками их различные клятвы, то ответ не будет особенно для них благоприятен. Хотя обратившееся у римлян в пословицу выражение «Graeca fides» относится уже к испорченным и выродившимся грекам, с которыми римлянам приходилось иметь дело, и хотя упрек Цицерона, что греки никогда не знали верности, не может служить для нас общим мерилом, но тем не менее у самих греков лучших времен нет недостатка в жалобах на легкомыслие, с которым давались и нарушались клятвы. Платон совершенно устраняет из своего образцового государства судебную клятву как не могущую служить гарантией в верности показаний, «потому что ныне, – говорит он, – одни из людей вовсе не признают богов, другие полагают, что богам нет до нас никакого дела, а большинство держится того мнения, что небольшими дарами и жертвоприношениями легко можно отвратить гнев богов и как бы откупиться от заслуженного наказания». Между тем афиняне как в других отношениях принадлежали к числу благороднейших представителей эллинского племени, так и за честность свою заслуживали справедливое уважение других греков, так что афинская честность, афинское свидетельство вошли в пословицу; стало быть, если афинянин лучшего времени, каким был Платон, счел возможным отозваться о клятве так дурно, то что же можно думать об остальных греках, особенно в позднейшие времена? Заметим еще, что нигде не встречается указаний на судебное преследование за клятвопреступление; наказание за это преступление, как видно уже из Гомеровских поэм, всецело предоставлялось богам, страх перед которыми, как видно, действовал на древнего грека не особенно сильно.

По исконному верованию греков все нечистое, запятнанное, было неприятно божеству; поэтому чистота была непременным условием для всякого, кто хотел молитвой или иным каким‑либо способом показать свое благоговение к божеству; прежде всего, конечно, при этом разумелась чистота физическая, почему омовение и надевание чистой одежды издревле предшествовало всяким богослужебным действиям. Гомеровские греки еще не знали другого очищения, кроме физического; все встречающиеся в поэмах случаи очищения могут быть объяснены естественным сознанием, что все нечистое неприятно божествам, и не имеют еще символического значения. Но само собою разумеется, что по мере развития нравственных понятий людей и облагораживания их представления о богах должно было развиваться и крепнуть сознание, что одной физической чистоты недостаточно, что богам не могло быть приятно, если к ним обращался человек с чистым телом, но с нечистой, запятнанной грехом совестью; таким образом, внешнее очищение сделалось вместе с тем символом внутреннего и в этом смысле понималось, по крайней мере, людьми разумными, тогда как неразвитая и суеверная толпа и в исторические времена придавала важное значение самому акту физического очищения, не обращая внимания на его символическое значение.

Всякое преступление или безнравственное деяние, по верованию греков, делало виновника его нечистым и навлекало на него гнев божества; отсюда являлась необходимость, во‑первых, в очищении, во‑вторых, в отвращении гнева божества или его умилостивлении; то и другое достигалось различного рода обрядами и церемониями; собственно говоря, обряды очистительные и умилостивительные различались между собою, но так как они обыкновенно совершались вместе и имели одну общую цель – примирение человека с божеством, – то сами древние нередко смешивали их между собою или принимали за одно целое.

Б. Ривьер. Солнечный Аполлон. Холст (ок. 1870 г.).

Как мы уже заметили, физическое очищение упоминается уже в гомеровских поэмах; но очищение лиц, запятнанных преступлением, в исторические времена считавшееся необходимым, по‑видимому, еще не было известно гомеровским грекам. Постепенному развитию верования о необходимости такого очищения, по всей вероятности, способствовало особенно влияние Дельфийского оракула. По мифическому преданию Дельфийский бог сам подал смертным пример в этом отношении, по приказанию Зевса очистившись в Темпейской долине (или, по другой версии предания, в Эгиалее или на Крите) от убиения Пифона. И действительно, этот миф, в котором представляется благодетельное влияние солнца, очищающее воздух от заразных испарений сырой земли и делающее его чистым и здоровым, как нельзя удачнее объясняет идею очищения. Аполлон вообще был богом очищения преимущественно перед другими. В Афинах очистительные обряды совершались по дельфийским уставам, как это можно заключить из того, что Платон предписывает для своего образцового государства совершать эти обряды по заимствованным из Дельф правилам. Если иногда первая идея об очистительных обрядах приписывается древними известному критскому прорицателю Эпимениду, современнику Солона, то это можно объяснить тем, что он был реформатором этих обрядов, ввел в них больший порядок и правильность.

Как в частной, так и в общественной жизни встречалось, конечно, много различных случаев осквернения, требовавших применения очистительных и умилостивительных обрядов. Суеверные люди очищали себя и свои жилища при всяком случае, который мог навлечь на них немилость богов. Так, например, оскверняющим считалось прикосновение или даже приближение к трупу, вследствие чего принимались различные меры предосторожности против такого осквернения и очистительные обряды для осквернившихся по необходимости. Когда в доме кто‑нибудь умирал, то перед дверьми ставился сосуд с освященной водой, непременно взятой из другого дома; все выходящие от покойника окроплялись ею в знак очищения, а после погребения все домашние очищались по крайней мере омовением, хотя люди суеверные употребляли и разные другие средства для очищения себя и дома. Умершие не могли быть погребаемы в священных местах, и даже люди, близкие к смерти, удалялись из них заблаговременно, как это было установлено, например, в эпидаврском святилище Асклепия или на посвященном Аполлону о. Делос, который поэтому в тех случаях, когда это установление нарушалось, признавался нечистым и подвергался очищению, причем все гробы выносились из священного округа или даже с острова. Известны два случая такого очищения Делоса – один при Писистрате, другой во время Пелопоннесской войны. Поэтому‑то погребение внутри города считалось величайшею почестью (ее удостаивались, например, основатели колоний). Роды также считались оскверняющими; поэтому при наступлении срока женщины должны были удаляться из священных мест и не являться в них до окончания 40 дней после родов, по истечении которых они очищались и затем дома или в храме приносили жертву Артемиде как богине рождения. Новорожденное дитя, бабка и другие помощницы при родах также нуждались в очищении, которое совершалось в один из ближайших дней после родов. Свадьбе или посвящению в мистерии также предшествовали очищения. Болезни, особенно душевные, по верованию греков, посылались богами за прегрешения или считались следствиями колдовства (порчи), почему таких больных также считали нужным подвергать очищению. При эпидемических болезнях совершались общие очищения всего города или страны и умилостивительные молебствия. Даже после зловещих снов люди суеверные мылись в чистой воде, чтобы смыть с себя такой сон, как говорит Аристофан, и приносили жертвы θεοιη αποτροπαιοιη, преимущественно Аполлону. Вообще было много разных случаев осквернения, при которых взгляды на необходимость очищения и его размеры были различны у разных людей, смотря по степени их нравственного развития и силе религиозных верований.

Средства и обряды очищения были так же различны, как и роды осквернения. Самым обыкновенным средством была чистая вода, ключевая или морская; последняя считалась наиболее чистой, так что иногда даже в ключевой воде растворяли соль, чтобы придать воде сходство с морской; ее освящали погружением головни с жертвенника и затем или погружались в нее, или окроплялись. Сосуды с такой водой ставились при входе в священные места, на городские площади и т. п., и всякий входящий туда очищался окроплением или омовением рук, иногда и ног. Далее важным очистительным средством считалось окуривание серой, ладаном и разными породами деревьев и трав, преимущественно посвященных разным божествам, или пахучих; чаще всего употреблялись для этого ветви лаврового дерева, затем мирт, олива, смоковница, дуб, розмарин, голубиная трава, морской лук и пр. Сера еще у Гомера называется «очистительной»; мнение об ее очистительной силе основывалось, вероятно, на издаваемом ею при горении запахе, сходном с тем, который распространяется после удара молнии; сера и молния назывались даже одним именем θειον.

Орест и Электра. Мрамор (ок. 100 г.).

В более важных случаях совершались очистительные жертвоприношения, для которых преимущественно употреблялись молочные поросята; их кровью окропляли очищаемых лиц или предметы. В таких случаях, когда жертвоприношения совершались с целью защиты от волшебства Гекаты, для них употреблялись собаки, причем очищаемого трижды натирали кусками жертвенного мяса и затем бросали их в сторону, при этом, конечно, произносили соответственные случаю молитвенные воззвания. В Беотии при всенародных очищениях куски мяса принесенных в жертву собак клали на землю и люди должны были проходить между ними. Подобный же обычай существовал в Македонии при очищении войска. Для жертвоприношений умилостивительных, имевших целью смягчение гнева богов, навлеченного преступлением или грехом, употреблялись преимущественно бараны. Шкура барана, принесенного Зевсу Милостивому в качестве умилостивительной жертвы, сохранялась и потом употреблялась при очищениях: ее клали на землю и очищаемый становился на нее левой ногой, в то время как над ним совершали акт очищения; при всенародных очистительных и умилостивительных празднествах эту шкуру также обносили вокруг места, где совершалось празднество, как бы для того, чтобы собрать на нее все нечистое. Все очистительные средства, на которые по верованию греков переходила нечистота с очищаемого лица или предмета, назывались καθαρσια или καθαρματα; по окончании очищения они выбрасывались в море или реку, или зарывались в землю, или выносились на перекрестки или в глухие места, не посещаемые людьми, причем выносившие их при выбрасывании отворачивали лицо и затем возвращались домой, не оглядываясь. Мясо животных, убитых для очистительной или умилостивительной жертвы, также не употреблялось в пищу людьми, а зарывалось в землю или выбрасывалось. К сожжению очистительных средств не прибегали, чтобы не осквернить огня. Следует отметить еще, что очистительные обряды обыкновенно совершались не жрецами.

Выше уже было сказано, что всякое преступление и грех оскверняли виновного в нем человека; но некоторые преступления преимущественно перед другими считались возбуждающими гнев богов, так как являлись, так сказать, личной для них обидой и потому требовали специального очищения. Таковы были: святотатство, кража священных предметов, убиение лица, состоявшего на службе при храме, и вообще всякое убийство.

Самое наглядное представление о способе очищения лиц, запятнанных кровавым преступлением, дает нам Аполлоний Родосский, описывая совершенное Киркой очищение Ясона и Медеи от убиения брата последней Апсирта, причем поэт прямо прибавляет, что очищение совершено было обычным способом. Прежде всего Кирка, убив молочного поросенка, кровью его окропила руки убийц, затем совершила омовения, не описанные подробно; по всей вероятности, для них была употреблена вода, освященная погружением в нее головни с алтаря; при этом Кирка призывала Зевса как бога очищений; все предметы, служившие для очищения, были унесены из дома прислужницами. Затем Кирка сожгла жертвенные печенья и умилостивительные снадобья, сопровождая их возлияниями без вина и призывая Зевса смягчить гнев страшных Эринний и быть кротким и милостивым к виновным. Все это она совершает, не узнав предварительно, какое именно убийство совершили преступники. Совершенно так же, по рассказу Геродота, Крез сперва очистил Адраста, а потом уже спросил, кто он и кого убил. Следовательно, для получения очищения убийце нужно было только попросить о нем, не объясняя рода преступления. Затем мы видим, что акт очищения состоял из двух частей: а) собственно очищения, состоявшего в том, что руки убийцы обливались кровью животного и затем обтирались, что служило символом его освобождения от кровавого греха; б) умилостивления божества жертвами и молитвами. Соответственно этому в самом божестве различались две стороны, обозначавшиеся особыми эпитетами: как очиститель бог назывался καθαρσιοη, а как тот, которого можно и нужно было умилостивить к прощению греха, – μειλιχιοη.

Дж. Дрейпер. Золотое руно. Холст (ок. 1880 г.). Медея убивает собственного брата Апсирта.

Если перед совершением акта очищения не было надобности очищающему знать подробности преступления, то, значит, способ очищения был один и тот же при всяком убийстве; единственным условием действительности очищения было то, чтобы оно совершилось на чужбине, не в той стране, где совершено было убийство. Однако в исторические времена мы встречаем различный способ действий по отношению к преступникам, смотря по роду совершенного ими убийства: греки различали, как известно, убийство недозволенное и дозволенное законами, предумышленное и нечаянное. Правда, более точные сведения об этом имеются только из Афин, но нет основания сомневаться, что подобные же установления существовали и в других государствах. Кто совершал дозволенное законами убийство, тот не подвергался наказанию и не нуждался даже в религиозном очищении, хотя люди благочестивые, быть может, и считали нужным им подвергаться. Тот, кто совершал нечаянное убийство, нуждался только в очищении. Признанный виновным в предумышленном и недозволенном убийстве подвергался смертной казни, от которой, впрочем, по афинскому законодательству мог спастись добровольным удалением в вечное изгнание до окончания суда; если же деяние признавалось на суде непредумышленным, то преступник должен был по определенной дороге удалиться в изгнание по крайней мере на год, по окончании которого, при возвращении, обязан был примириться с родственниками убитого и подвергнуться религиозному очищению; наконец, тот, кто признан был на суде невиновным, должен был только принести жертву эвменидам (Павсаний). Если у убитого не было родственников, которые были бы обязаны отомстить за него, то обязанность мести переходила к фраторам убитого; эфеты выбирали из их среды 10 наиболее уважаемых лиц, с которыми, как представителями фратрии, убийца должен был примириться; вероятно, они обязаны были присутствовать и при очищении убийцы.

Кроме уголовных преступлений было немало и других прегрешений, требовавших очищения и умилостивления богов кровавыми жертвами. Были всенародные очищения и умилостивительные праздники, которые либо повторялись через определенные промежутки времени (например, ежегодно), либо устраивались экстраординарно по особым поводам. Причиною установления первых было сознание, что в человеческой жизни есть много явлений, возбуждающих гнев богов, тем более что некоторые из них представлялись вообще более склонными карать людей, чем миловать и благодетельствовать им. Самым известным примером экстраординарных очищений и умилостивлений является то, которое было произведено в Афинах после святотатственного избиения килонцев. Вследствие этого злодеяния все государство казалось запятнанным грехом и подпавшим гневу богов, который узнавали в разных страшных знамениях и в поразивших страну бедствиях. Так как обычные очистительные средства не помогали, то по предложению Солона был приглашен из Крита прорицатель Эпименид, славившийся своим знанием самых действительных средств к отвращению гнева богов.

По рассказу Диогена Лаэртского, он выпустил с Ареева холма, где было святилище эвменид, белых и черных овец, которые свободно разбрелись по всем направлениям; там, где какая‑либо из них ложилась, по приказанию Эпименида воздвигали алтарь и приносили жертвы разным божествам, где какому следовало. Посвященные безымянным божествам жертвенники, стоявшие по разным демам Аттики, и впоследствии напоминали об этом очищении. Кроме того, Эпименид потребовал, говорят, человеческой жертвы для окончательного отвращения гнева богов, и один аттический юноша добровольно пожертвовал своею жизнью для этой цели (Атеней), а по другим преданиям были убиты два молодых человека (Диоген).

При собраниях народа, особенно совершавшихся с религиозной целью, в праздничные дни, естественно было заботиться, чтобы все нечистое, что могло быть неприятно божеству, по крайней мере символически удалялось из среды народа; поэтому при начале всех праздничных собраний, также в театре перед началом представлений и на народном собрании перед открытием прений производилось очищение. В Афинах его совершал особый жрец περιστιαρχοη, который приносил в жертву маленьких поросят и кровью их окроплял собрание; затем глашатай заступал его место и продолжал очищение посредством окуривания. В Элиде элланодики и 16 женщин, избиравшихся для приготовления одежды для статуи Геры и совершения других священнодействий, при вступлении в эту должность очищались омовением в источнике Пиеры и жертвоприношением поросенка (Павсаний).

Греки, обращаясь к своим богам, повиновались скорее чувству страха, чем благоговения и благодарности. Они видели в богах могущественных существ, от которых должны были снискать покровительство и благорасположение, и их культ имел единственной целью приобретение этого расположения и отвращение гнева богов. Приписывая богам человеческие качества и страсти, они относились к ним так же, как к могущественным людям, и для приобретения их дружбы и покровительства или отвращения гнева прибегали к таким же средствам, какие могли действовать на людей; между ними важное значение имели разного рода дары. Различаются два вида даров: а) вклады, которые оставались в святилище божества в качестве его собственности и служили или для украшения храма или статуи, или для надобностей культа; б) жертвы, которые предназначались для временного наслаждения божества.

Антропоморфизм, господствовавший издревле в греческой религии, заставлял людей верить, что богам доставляет наслаждение все то, чем наслаждаются люди и что ласкает их чувства. На этом основывается идея не только отдавать в пользование божества животных, составлявших в древнейшие времена главное богатство людей, но и убивать их и приготовлять их мясо для пиршества богов, а также совершать возлияния напитков для утоления их жажды и курить благовония, производившие приятное опьяняющее действие. Первоначально у греков, несомненно, существовало представление, что жертвы доставляют богам чисто материальное наслаждение. С гомеровских времен до позднейших в греческой литературе встречается немало свидетельств, доказывающих такое верование, хотя относительно того, каким собственно образом доставляется богам это наслаждение, существовали разные представления; наиболее развито было в массе верование, что боги питаются парами сжигаемого мяса и испарениями жидкостей, которыми совершались им возлияния, и вдыхают запах сжигаемых благовоний. Следствием такого представления было то, что большинство жертв, приносимых богам, предавалось сожжению. Огонь являлся средством преобразить мясо жертвы в пищу, годную для невидимых, небесных существ. Идея о таком значении огня существовала еще у первобытных арийцев, как видно из Вед: божественный Агни (огонь) пожирает жертву и тем проводит ее к богам, которым она предназначена. Греки также сохраняли верование в чистоту и божественность огня: по известному мифу, он некогда был в исключительном владении богов и только впоследствии был похищен Прометеем и сообщен людям. Поднимающееся вверх пламя было символом стремления к небу; самый огонь обоготворялся под именем Гестии и непрерывно поддерживался в некоторых храмах. Однако не всякий огонь считался одинаково чистым и пригодным для сожжения жертв. Были случаи, при которых он считался оскверненным и не мог быть употребляем при священных обрядах. Так, например, смертный случай в доме осквернял огонь домашнего очага; поэтому в Аргосе существовал обычай погашать его в таком случае и после погребения умершего брать огонь из соседнего дома (Плутарх). На о. Лемнос ежегодно совершался очистительный праздник, при котором все огни погашались, как оскверненные человеческими прегрешениями, и только через 9 дней зажигались новые от огня, принесенного с о. Делос (Филострат). Спартанцы, отправляясь в поход, брали с собою огонь из Спарты (Ксенофонт) для того, чтобы всегда иметь возможность сжигать жертвы отечественным богам на отечественном огне. При основании колонии огонь на государственном очаге возжигался от огня, взятого из пританея метрополии.

Date: 2015-11-13; view: 356; Нарушение авторских прав