Импровизации юного Кауфмана

Хотя ни Михаэлис, ни Эйнштейн не вели со мной долгих бесед о музыке, они постоянно де­монстрировали мне, какую пользу изучение му­зыки может дать для личности. Но прежде чем я перейду к этой теме, мне хотелось бы рассказать об одном незабываемом событии. Однажды вече­ром в доме у Эйнштейна состоялся музыкальный вечер. Туда был приглашен восемнадцатилетний юноша, который учился в музыкальной академии по классу композиции (когда мне самому было восемнадцать лет, я еще только начинал учиться играть на скрипке).

— Сегодня мы послушаем импровизации Кауфмана, — объявил Эйнштейн и наиграл на пианино коротенькую музыкальную тему.

Кауфман встал и сказал:

— Я начну с ранних композиторов. Для на­чала — фуга в стиле Баха.

Я был поражен. Он уверенно и бегло начал играть заданную Эйнштейном тему, используя не только баховские гармонии, но и стиль, кото­рый весьма напоминал самого Баха.

Когда фуга в стиле Баха была закончена, кто-то предложил:

— А как насчет Шопена?

— Хорошо, сейчас будет в стиле Шопена, — ответил тот и начал играть ноктюрн на ту же самую тему Эйнштейна, которая звучала теперь вполне по-шопеновски, излучая изящную грусть. Затем таким же образом он обработал эту тему в стиле Брамса, Бетховена, Иоганна Штрауса и Малера. Такие вещи невозможны, если не знать в совершенстве творчество этих композиторов и их стили. Тот факт, что Кауфман импровизиро­вал быстро и без малейших усилий, доказывал его уверенность в себе и музыкальное чутье.

Я не хочу здесь обсуждать вопрос, могли ли удивительные импровизаторские способности Кауфмана сделать из него выдающегося компози­тора, но меня глубоко поразил его талант и осо­бенно то, что этот талант можно в себе развить.

Не только Эйнштейн, но и все, входившие в тесный круг его общения, были выдающимися людьми в своих сферах деятельности. Все они

любили искусство и отличались невероятной скромностью и добротой. Среди них я был на­чинающим студентом, не блиставшим какими-то особыми талантами, но ни разу они не дали мне этого почувствовать. Никто не относился ко мне свысока, все проявляли ко мне душевную тепло­ту и старались, чтобы я чувствовал себя уютно в их кругу. Я был очень тронут их постоянными усилиями вовлечь меня в беседу, чтобы мне не было скучно.

Гармония... Чтобы достичь ее, один человек постоянно должен уступать другому, и благород­ство его проявляется тем больше, чем чаще он уступает вместо того, чтобы вынуждать делать это других. Другим путем к гармонии не при­дешь. Все это я усвоил, общаясь с Эйнштейном и его друзьями, собиравшимися у него в доме, чтобы побеседовать и помузицировать.

Я бы хотел, чтобы японские дети, когда они вырастут, могли доставить себе такое же удо­вольствие в жизни, как эти берлинские интел­лектуалы с тонкими эмоциями. Это моя мечта. Цель методики воспитания талантов состоит не в том, чтобы сделать из них профессиональных музыкантов, а в том, чтобы развить их чувства, которые они могли бы проявить в любой сфере деятельности. Замечательным примером этого являлся доктор Михаэлис. Где-то мне довелось

услышать выражение «безупречная красота ма­тематики Эйнштейна». Я уверен, что красота его концепций берет свое начало в его музыкальных способностях. Эйнштейну было шестнадцать лет, когда ему пришла в голову идея, совершив­шая впоследствии революцию в мире физики, и он сам говорил позднее: «Эта мысль пришла ко мне интуитивно, а движущей силой интуи­ции была музыка. Родители отдали меня учиться игре на скрипке, когда мне было шесть лет. Мое новое открытие стало результатом музыкального восприятия».

Таким образом, все восемь лет в Берлине я провел в обществе людей, обладавших высоким интеллектом, чутьем и добротой. На одном из таких домашних концертов я познакомился и со своей будущей женой. Мы поженились еще до того, как кончился срок моего пребывания в Гер­мании... И хотя игра многих выдающихся испол­нителей, которых мне довелось услышать в то время, порой приводила меня в отчаяние, застав­ляя усомниться в собственных способностях, она привела меня к пониманию того, что на самом деле представляет собой подлинное искусство.

Концерты, которые я посетил в Берлине, до сих пор живы в моей памяти, и воспоминания о них с годами становятся только ярче и яснее. Гла­зунов дирижирует Берлинским филармоническим

оркестром, исполняющим его собственные произ­ведения... Скрипачка Цецилия Ханзен... Великий композитор Рихард Штраус и его непередаваемая манера дирижирования... Концерт, на котором Масканьи руководит хором из тысячи человек... Игра Бузони, вызывавшая ощущение созерцания вечерней порой прекрасных нежных белых лилий в саду. Рояль под руками Бузони в Берлинской фи­лармонии звучал совершенно необычно — каза­лось, что сам Бетховен рассказывает нам о своем одиночестве... Серия воскресных концертов, на которых знаменитый Шнабель исполнял все бет-ховенские сонаты... Фуртвенглер, которого мне так часто доводилось слышать — он был главным дирижером Берлинского симфонического орке­стра... Концерт Общества современной музыки, представлявшего слушателям образцы современ­ного музыкального творчества всего мира. Осо­бенное впечатление произвела на меня симфони­ческая поэма Шенберга «Пеллеас и Мелисанда».

Но больше всего меня захватила музыка Мо­царта, которую однажды вечером в Певческой академии исполнял квартет Клинглера. Вся про­грамма вечера состояла только из Моцарта. А когда зазвучал квинтет для кларнета (ля-мажор, оп. 581), со мной произошло то, чего никогда не случалось раньше. Я просто застыл, будучи не в силах пошевелиться.

Date: 2015-11-13; view: 301; Нарушение авторских прав