Орнаментальная кулинария

В журнале "Элль" (это настоящая сокровищница мифов) почти каждую неделю печатается красивая цветная фотография какого-нибудь готового блюда: подрумяненная куропатка, нашпигованная вишнями, розоватое куриное заливное, креветки, запеченные в тесте и покрывающие его своими красными панцирями, шарлотка с кремом, украшенная узором из цукатов, разноцветные генуэзские пирожные и т.д.

В подобной кулинарии основной субстанциальной категорией является гладкая пелена. Поверхность кушанья всячески стараются сделать зеркальной и округлой, прикрыв пищевой продукт сплошным слоем соуса, крема, топленого жира или желе. Причина в том, что назначение всякого покрытия визуальное, тогда как кулинария журнала "Элль" — чисто зрительная, а зрение есть чувство изысканное. Действительно, в этой непременной лессировке блюд есть что-то вычурное. "Элль" — изысканный журнал, по крайней мере такова его легенда; его роль состоит в том, чтобы являть своей массовой, народной^(о чем говорят данные опросов) читательской аудитории грезу о шикарной жизни; отсюда и берет происхождение его кулинария покрытий и алиби, постоянно стремящаяся затушевать или даже вовсе преобразить исходное пищевое сырье — грубую телесность мяса или резкие формы рачков. Блюда крестьянской кухни допускаются здесь лишь в порядке исключения (старая добрая семейная похлеб-

==170

ка), как прихоть пресыщенных горожан, играющих в деревенский быт.

Но еще важнее, что гладким покрытием подготавливается и поддерживается одно из главных качеств изысканной кухни — орнаментальность. Гладкая лессировка из "Элль" создает фон для буйной фантазии украшательства: тут и резные прожилки грибов, и пунктиры вишен, и ажурные лимонные дольки, и ломтики трюфелей, и серебристые пастилки, и арабески цукатов, — а исчезающее под ними покрытие (которое я оттого и назвал "осадочной породой", что сам продукт — это некие подземные залежи) становится как бы страницей, на которой читается вся эта кулинария в стиле рококо (излюбленный цвет — розоватый).

Орнаментализация идет двумя противоположными путями, которые, как мы увидим, диалектически примиряются. С одной стороны, это стремление уйти от природы в область бредово-прихотливой фантазии (нашпиговать лимон креветками, сделать цыпленка розовым, подать к столу разогретые грейпфруты), а с другой стороны, попытки вернуться к природе с помощью грубых подделок (покрыть рождественский торт грибами из безе и листьями остролиста, залить креветок белым соусом так, чтобы выступали одни головы). Кстати, то же стремление прослеживается и в изготовлении мелкобуржуазных безделушек (пепельницы в форме конского седла, зажигалки в форме сигарет, глиняные чашки в форме зайцев).

Дело в том, что здесь, как и вообще в мелкобуржуазном искусстве, неистребимой тяге к жизненной правде противостоит — или же уравновешивает ее — один из всегдашних императивов прессы для домашнего чтения: то, что в "Экспрессе" громко называют иметь свои идеи. Кулинария журнала "Элль" тоже на свой лад — с идеями. Просто здесь творческая изобретательность заключена в рамки феерической действительности и распространяется лишь на гарнир, так как изысканность журнала не позволяет ему касаться реальных проблем питания (а реальная проблема не в том, как нашпиговать куропатку вишнями, а в том, как раздобыть самое куропатку, то есть денег на нее).

Действительно, в основе подобной орнаментальной кулинарии лежит сугубо мифическая экономика. Это откровенная кухня-мечта, что и подтверждается журналь-

==171

ными фотографиями, где блюдо обязательно снято сверху, как предмет и близкий и недоступный, который фактически можно потребить разве что вприглядку Это в полном смысле слова казовые блюда, всецело магические по природе, особенно если вспомнить, что среди читателей журнала много людей с невысокими доходами Собственно, одно и объясняется другим, именно потому, что "Элль" адресуется к действительно массовой публике, этот журнал и старается не проповедовать экономную кухню Возьмем для сравнения "Экспресс" его исключительно буржуазный читатель имеет достаточно высокую покупательную способность, чтобы ни в чем себе не отказывать, и его кулинария — не магическая, а реальная, если на страницах "Элль" публикуются рецепты куропатки-фантазии, то в "Экспрессе" — рецепт ницского салата. Публике "Элль" приходится кормиться одними баснями, тогда как публике "Экспресса" можно предложить и реальные блюда, не сомневаясь, что она будет в состоянии их приготовить

- glava39

КРУИЗ НА "БАТОРИИ"

Поскольку теперь для буржуазии устраивают туристические поездки в Советскую Россию', французская большая пресса принялась вырабатывать особые мифы, помогающие как-то переварить коммунистическую действительность Журналисты из "Фигаро" гг. Сеннеп и Макень2, совершившие круиз на борту судна "Баторий", испытывают на страницах своей газеты такое новейшее алиби — невозможно, мол, за несколько дней составить суждение о такой стране, как Россия. Долой скороспелые заключения, со всей серьезностью утверждает г Макень, нещадно высмеивая своих спутников и их страсть к обобщениям

Пикантное, однако, зрелище, газета, годами исповедовавшая антисоветизм и опиравшаяся при этом на сплетни куда более неправдоподобные, чем впечатления даже от самого краткого пребывания в СССР, — вдруг переживает теперь приступ агностицизма и благородно кутается в одежды научной объективности, и это именно тогда, когда ее корреспонденты наконец получили возможность посмотреть вблизи на то, о чем они писали издалека столь

==172

охотно и столь безапелляционно А дело просто-напросто в том, что журналист в интересах дела разделяет две разных своих функции, как мэтр Жак3 не смешивал разные свои одеяния С кем вы хотите говорить? с профессиональным журналистом г Макенем, который сообщает факты и высказывает суждения, то есть который знает, или же с наивным туристом г Макенем, который из чис той добросовестности не желает делать никаких выводов из увиденного? Образ туриста — замечательное алиби благодаря ему журналист может смотреть — и не понимать, путешествовать — и не обращать внимания на политические реалии, турист по природе своей относится к недо-человечеству, которое лишено способности суждения, а если пытается о чем-то судить, высовываясь выше, чем ему положено, то лишь попадает впросак. Вот г Макень и издевается над своими попутчиками, имеющими дурацкую претензию сопоставлять увиденное на улице с какими-то цифрами и общими сведениями, пытаясь как-то вникнуть в жизнь незнакомой страны: все это крамольные поползновения против туризма, то есть против обскурантизма, и в "Фигаро" такого не прощают

Итак, общее понятие об СССР как объекте постоянной критики сменяется новейшей модой уличных впечатлений, которые-де одни лишь и доступны туристу Улица неожиданно оказывается нейтральной территорией, где можно делать заметки, не претендуя на выводы. Но мыто уже догадываемся, что это за заметки Действительно, добросовестная осмотрительность отнюдь не мешает г Макеню-туристу все время отмечать в непосредственно наблюдаемой им реальности разные неприятные черты, напоминающие о глубоком варварстве Советской России русские паровозы вместо свистка издают какое-то протяжное мычание, платформы на станциях деревянные, гостиницы неопрятные, в вагонах встречаются надписи на китайском языке (тема желтой опасности), и наконец

— факт, свидетельствующий о совершенной отсталости,

— в России нет ни одного бистро, и выпить только и можно что грушевого сока1

Главное же, мифология улицы позволяет разрабатывать излюбленный мотив всех политических мистификаций буржуазии — мотив разлада между народом и режимом. Да и то, если в русском народе еще есть нечто

==173

хорошее, то это лишь как бы отблеск французских свобод. При встрече с парижскими гостями прослезилась какая-то старушка, портовый рабочий ("Фигаро" не чурается социальных тем) преподнес им цветы, и во всем этом выражается не столько гостеприимство, сколько политическая ностальгия: путешествующие французские буржуа символизируют собой французскую свободу, французское счастье

Итак, в русском народе можно признать открытость, приветливость и щедрость, только если он озарен солнцем капиталистической цивилизации. Раз так, то есть все резоны показывать его безмерное радушие, ведь оно знаменует собой несовершенство советского режима и идеальное блаженство Запада; "неописуемой" признательностью девушки-экскурсовода из Интуриста к врачу из Пасси, подарившему ей нейлоновые чулки, фактически обозначается экономическая отсталость коммунистического режима и завидное процветание западной демократии. Здесь, как и в других случаях (я уже отмечал это в связи с "Синим гидом"), уловка состоит в том, что роскошь привилегированных классов и уровень жизни простого народа толкуются как сравнимые величины; непревзойденный "шик" парижских туалетов записывается на счет всей Франции в целом, как будто бы все француженки одеваются у Диора или Балансьяги; и нам показывают, как советские молодые женщины с ума сходят от парижской моды, — точь-в-точь первобытное племя, разглядывающее какую-нибудь столовую вилку или фонограф. Вообще, вся поездка в СССР служит главным образом для того, чтобы составить, с точки зрения буржуазии, список высших достижений западной цивилизации; таковыми оказываются парижские платья, локомотивы, которые свистят, а не мычат, бистро, где подают не только грушевый сок, а главное — достояние сугубо французское •*-Париж, то есть некая смесь высокой моды и "Фоли-бер-жер"; судя по всему, именно об этом недостижимом сокровище грезят русские при виде туристов с "Батория"

Что же касается режима, то по контрасту его можно и дальше показывать в карикатурном облике государственного гнета, который всему навязывает свое механическое единообразие. Стоит проводнику спального вагона стребовать у г. Макеня назад чайную ложку, как тот (ни на

==174

йоту не отступая от своего замечательного политического агностицизма) заключает о существовании грандиозной бюрократии, в своем бумаготворчестве озабоченной лишь тем, чтобы инвентарный список чайных ложек сходился с наличностью Вот вам и новая пища для нашего национального тщеславия — ведь французы так гордятся своей анархичностью Неупорядоченность нравов и поверхностных обычаев служит превосходным алиби для социального порядка, индивидуализм — особый буржуазный миф, с помощью которого тираническому строю классового господства прививается безвредная доза свободы; в лице туристов с "Батория" изумленным русским было явлено великолепное зрелище свободных людей, которые болтают в музее во время экскурсии и дурачатся в метро.

Разумеется, такой "индивидуализм" — лишь экспортный предмет роскоши. В самой Франции, в случае несравненно более важном, он получает иное имя, по крайней мере на страницах "Фигаро". Когда как-то в воскресенье четыреста призывников военно-воздушных сил отказались ехать воевать в Северную Африку^, в "Фигаро" уже не было речи о симпатичном духе анархии и похвального индивидуализма; тут дело шло уже не о музеях и метро, а о больших колониальных капиталах, и такого рода "безобразие" сразу превратилось из проявления славных галльских традиций в искусственное дело рук "подстрекателей", из великолепного оно стало прискорбным, и перед лицом алжирской войны достославная недисциплинированность французов, еще недавно восхвалявшаяся с тшеславно-балагурским подмигиванием, превратилась в постыдную измену. В "Фигаро" прекрасно знают свою буржуазию — у нее напоказ, для декорации, свобода, а у себя дома, как основа всего, нерушимый Порядок.

- glava40