Глава I. Каирские приключения князя Гораджича

Бог или хочет уничтожить зло и не может, или может, но не хочет, или не может и не хочет, или хочет и может…

Восточная мудрость

Страшная аравийская болезнь джумма – чума, пришла в Египет. Сотни тысяч диких грызунов, миллионы блох, караваны верблюдов, мясо которых уже было заражено чумными бактериями, принесли людям неисчислимые бедствия. Бубоны не выбирали своих жертв. Падали, охваченные внезапным ознобом и горячкой, корчась от сильнейшей головной боли и пастухи‑кочевники, и ремесленники в городах, и приближенные султана Исхак Насира. Покрасневшие лица их искажались страданиями, ноздри раздувались, губы трескались и кровоточили от язв, а из невнятно бормочущих ртов вываливались огромные, сухие языки, напоминающие вяленые куски мяса. Трупы чумных: и нищих, и знатных горожан, сваливали в одни выгребные ямы, обливали нефтью и сжигали, уравнивая, тем самым, в правах. По проселочным дорогам и улицам городов ездили черные повозки; погонщики собирали умерших, выявляли особо опасные очаги болезни, докладывали о том главному целителю Египта Ибн‑Зохру – ученику и последователю великого Авиценны. Опытный врачеватель прикладывал все силы, чтобы остановить или локализовать проклятое нашествие чумы, которое было пострашнее беспощадных битв с воинством Годфруа Буйонского и Бодуэна I. Но зараза распространялась, охватывая все больше и больше районов, и победить ее не было никакой возможности.

Бич Божий настиг египтян, когда в Каире находились князь Гораджич и графиня де Монморанси. Постоялый двор, где остановились разведчики Бодуэна I, наполовину опустел: кого настигла и сжала в своих смертельных объятиях чума, кто бросился в родные земли, пытаясь уйти от нее и миновать выставленные на границах города кордоны. Правда, немногим удавалось пробраться сквозь дежурившие днем и ночью цепи стражников. Советником султана Пильгримом, был отдан строжайший приказ не пропускать никого, а особо упорных закалывать на месте. Безлюдно выглядел, как и многие другие дома в Каире, посольский дворец Юсуфа ибн‑Ташфина, где жгли смолу и тутовое дерево, стараясь завесой дыма отгородиться от страшной болезни. Чума уже унесла самого посланника магрибского султана и всех слуг и служанок Катрин де Монморанси, оставив ей лишь маленького сына и преданного евнуха Бензуфа. Оставалось лишь молить Бога – Спасителя Христа, вере которому графиня не изменяла даже в самые тяжкие времена, и надеяться на Его милосердие…

Между тем, выведенные за пределы города и избежавшие заразы отборные части египетской гвардии – мамлюки, концентрировались на границе с Палестиной. К ним подтягивались союзные войска из Ливии, Судана, Эфиопии и Иордании. На подходе были выступившие из Мевра сельджуки под командованием самого принца Санджара, который никак не мог успокоиться после поражения возле Керака. Все это было известно Милану Гораджичу и Рихарду Агуциору, исправно исполняющих обязанности слуг у маленького китайца Джана, который, впрочем, не обременял их поручениями. Анализ сложившейся обстановки показывал, что несмотря на тяжелейшее внутреннее положение в стране, султан Насир, в сговоре со своими союзниками, готовит вторжение в пределы Палестинского государства.

– Отчаянный малый, этот Исхак Насир, – заметил по этому поводу князь Гораджич. – Если у него в тылу, когда он увязнет в Палестине, вспыхнут чумные бунты, ему не поздоровится!

– Каждый султан или монарх обычно начинает свое правление с хорошенькой заварушки с соседом, – ответил на то Агуциор, который вместе с князем нес тяжелый мешок с товарами, следуя за своим «китайским господином» в двух шагах. – Или режет тех, кто выдвинул его на престол.

– Значит, нашему приятелю Пильгриму вскоре придется уносить ноги… Куда он подастся на сей раз?

– Прямиком в ад! – произнес Агуциор. – Ну вот, вы и накликали его! – он незаметно показал в сторону въехавшей через центральные ворота на рынок группы всадников. Среди них выделялся один, в золоченых, украшенных знаками высшего достоинства одеждах, обросший черный бородой и зорко поглядывающий по сторонам. Это был тайный советник султана Насира – Пильгрим, не брезговавший совершать под видом проверки полуразбойничьи наезды на рынок и отбирать у купцов и торговцев приглянувшиеся ему товары. Зная эту его «слабость», по рынку прошла первая легкая волна паники; ювелиры и оружейники стали поспешно запирать свои лавки, проклиная ненасытного, свалившегося им на головы Пильгрима. Взгляд лже‑рыцаря скользнул по двум бедуинам и стоящему между ними китайцу, прижавшимся к кирпичной стене. Что‑то щелкнуло в его памяти, но он проехал еще несколько десятков метров, прежде чем вспомнил, где видел эту троицу. Конечно же! У селения Арад, где произошел бой с христианским патрулем…

Поспешно развернув коня, Пильгрим крикнул сопровождавшим его мамлюкам:

– Закрыть ворота! Оцепите весь рынок! Здесь вражеские лазутчики, я узнал их! – выхватив меч, он помчался за своими врагами, которые не стали терять времени даром. Поднырнув под лотки с фруктами и опрокинув арбузы и дыни под копыта лошадей мамлюков, они понеслись по рядам, толкая и сшибая людей. Подскальзываясь на арбузных корках, лошади заваливались, падали, давя торговцев и зевак. На рынке началась настоящая паника, когда от громких криков и визга все начинали метаться и бежать не зная куда. Но центральные ворота уже были закрыты и возле них встали два рослых мамлюка с обнаженными мечами. Пильгрим, между тем, преследовал троих беглецов, пытающихся затеряться в толпе. Позади них опрокидывались лотки с черносливом, летели на землю подносы с орехами и курагой, щелкали под копытами лошадей фрукты, летели по воздуху шелковые покрывала и занавеси, облепляя мамлюков и Пильгрима.

– Взять их живыми! Обходите слева! – кричал лже‑рыцарь, желавший прежде всего отомстить Милану Гораджичу за свое унижение под Ульмом, в замке старика Агуциора. Он уже предчувствовал, как медленно станет делать надрезы на его коже, сдирая ее с плеч, как завоет князь и Агуциор, когда их начнут поджаривать на раскаленных углях, а затем… о! затем их зашьют в бычью кожу, приложив ушные раковины к рогам и подвесят здесь же, на рынке, под палящим солнцем, и они будут висеть день, два, неделю, пока не умрут в страшных мучениях!

Несколько мамлюков выскочили наперерез беглецам, рассекая окружавшую их, мечущуюся толпу. В воздухе свистели плетки, которыми наемники нещадно лупили по головам зевак.

– Сюда! – крикнул Гораджич, увлекая друзей в барахольную лавку, на ходу срывая бурнус и одежду бедуина. Через пару минут из заднего окошка лавки вылезли три странных человека: один из них выглядел как нищий дервиш – в чалме и драном халате на голое тело, другой – как купец‑иудей, в ермолке и желтом плаще, а третий, узкоглазый и маленький, был одет в женскую византийскую далматику с длинными рукавами, концы которых чуть не касались земли. Бросившись в толпу, они затерялись в ней, и вместе с людским потоком понеслись к запасным воротам, где еще не успели выстроиться мамлюки. Но Пильгрим со своим отрядом уже врезался в задние ряды и пробивался туда же.

– Хватайте дервиша и иудея! – заорал он, узрев своих врагов и указывая на них мечом. – Вон они!

Но Гораджич, Агуциор и Джан уже проскочили узкие ворота и понеслись по улице. Сзади разносилось лошадиное ржанье и топот копыт. Свернув в переулок, беглецы побежали вдоль высокой каменной стены, а впереди – через несколько десятков метров они уткнулись в тупик. Лишь небольшая, заросшая зеленью калитка виднелась слева.

– Попробуем? – предложил Гораджич и толкнул ее плечом. Калитка на их счастье оказалась незаперта, и они очутились в благоухающем акациями саду. За кронами деревьев виднелась куполообразная крыша беломраморного дома. Никого из охранников или прислуги поблизости не было.

– Чует мое сердце – в стенах этого дворца мы найдем приют! – воскликнул князь Гораджич, поправляя чалму.

– Или смерть, – добавил Рихард, оглядываясь. Китаец лишь улыбнулся, обнажив мелкие желтые зубы. Пригнувшись, все трое побежали вперед и выскочили к небольшой беседке, возле которой журчал искусственный ручей, ниспадая из каменного грота. На бережке играл маленький смуглый мальчик, а в самой беседке сидели два человека: белокурая дама, поспешно набросившая чадру при виде трех выскочивших из зарослей мужчин, и безбородый, с мучнистым цветом лица евнух, выхвативший меч.

– Кто вы, негодяи, и как посмели проникнуть во дворец посла султана Магриба Юсуфа ибн‑Ташфина? – выкрикнул он.

– Успокойтесь, благородные дамы и господа, – отозвался Гораджич, пряча кинжал. – Мы не причиним вам вреда. Но будем вам крайне признательны, если вы потерпите наше присутствие часика два‑три.

– Сейчас я позову слуг и вас скормят леопардам, – нахмурился евнух, поднося к губам золоченый свисток. За стеной в это время разнесся громкий голос Пильгрима:

– Оцепите весь квартал! Они не могли уйти далеко. Проверьте все дома, каждый закоулок!

– Погоди, Бензуф! – остановила евнуха дама. – Не торопись. Мне кажется, эти люди попали в беду.

– Вы совершенно правы, прекрасная госпожа! – поклонился Агуциор, при этом его ермолка свалилась на землю.

– Молчи, иудей! – пригрозил Бензуф. – Ты не смеешь разговаривать с моей повелительницей.

– Думаю, Бензуф, ты не прав, – произнесла дама. – Я вижу в лицах наших гостей европейские черты. Ведь вы рыцари? – прямо спросила она. – Переодетые в маскарадные костюмы?

– Да, черт побери! – воскликнул Гораджич. – И просим у вас укрытия от преследования. Я смею надеяться на вашу благосклонность, поскольку то, что я успел разглядеть, наводит меня на мысль, что и в вас течет не восточная кровь.

– Вы наблюдательны, – согласилась Катрин де Монморанси, поднимая чадру. На ее красивом, освещенном солнечными лучами лице играла легкая улыбка. – Однако, поспешим в дом. Я с удовольствием окажу услугу соотечественникам, которых не видела… десять лет.

Перепоручив ребенка Бензуфу, графиня повела трех неожиданных гостей в свой флигель, примыкавший к дворцу посланника. Введя их в свои покои, Катрин пригласила их сесть, а сама полуулеглась на низеньком, покрытом персидским ковром диване, поджав под себя по восточному обычаю ноги.

– Что привело вас в Каир? – спросила она, соскучившись в обществе молчаливого Бензуфа. – Откуда вы родом? Как вас зовут? Были ли вы в Константинополе? Где теперь центр европейской моды? Что носят дамы во Франции? Какова длина поясов? Кто правит в Труа и Шампани? Не встречался ли вам рыцарь по имени Гуго де Пейн?

– Сударыня, мы ответим на все ваши вопросы – только по порядку и не сразу, – любезно ответил князь Гораджич. – Скажу лишь, что славный рыцарь Гуго де Пейн – мой друг, и мы вместе прибыли в Палестину около двух лет назад, – при этих словах лицо графини вздрогнуло. – А пока, не позволите ли нам всем забраться вон в тот громадный сундук?

– Но… почему? – изумилась графиня.

– Не из любопытства к вашим нарядам, а потому лишь, что я слышу за окнами голос нашего недруга – Пильгрима.

– Тогда не мешкайте, – согласилась Катрин, открывая дверцу сундука и выбрасывая, из него свои платья. Когда все трое уместились внутри, она захлопнула крышку и щелкнула замком. Потом повернулась к двери, в которую уже входили Бензуф с мальчиком, а за ним – вооруженный мечом Пильгрим и двое мамлюков.

– Как вы посмели явиться к избраннице султана Юсуфа с оружием в руках? – гневно спросила она, нахмурив брови. Пораженный ее красотой, Пильгрим замер. Желая поначалу ответить ей резко, чтобы показать, кто здесь хозяин, он передумал и сменил тон.

– Простите, – ответил Пильгрим, откровенно и вызывающе любуясь ее лицом, – но мы ищем опасных преступников… А нашли – драгоценный алмаз. Как жаль, что мы не встречались раньше! – взгляд Пильгрима скользнул по разбросанным на полу платьям и задержался на огромном сундуке. – И теперь я даже рад, что поиски привели меня сюда. Почему вы избегаете светского общества, сударыня? Своей красотой вы бы только украсили наши скучные приемы у султана Насира. И доставили бы лично мне огромное удовольствие лицезреть вас! – Пильгрим коснулся замка на сундуке. – А где ключик? – спросил он вдруг.

– Подите вон! – потребовала графиня, краснея от негодования.

Пильгрим грубо захохотал.

– Я имею в виду – ключик от вашего сердца, – выдавил он из себя сквозь смех. – Ваши тряпки меня не интересуют. Так когда вы явитесь во дворец султана?

– Я пожалуюсь на вас моему господину Юсуфу ибн‑Ташфину!

Пильгрим притянул к себе за руку сына графини и потрепал его по головке.

– Славный мальчуган! – произнес он со скрытой угрозой. – Жаль, если с ним что‑нибудь случится… Берегите его, сударыня.

Пнув ногой сундук, Пильгрим резко повернулся и пошел к двери, сделав знак мамлюкам следовать за ним.

– Я не прощаюсь, – многозначительно добавил он, посмотрев на Катрин и зловеще улыбнувшись. – И учтите: оказывая содействие преступникам, вы становитесь врагом султана Насира и с вами можно будет поступать так, как мне заблагорассудится… Но меня‑то вам нечего бояться! – и вновь рассмеявшись, он покинул комнату. Выйдя за ворота, Пильгрим обратился к мамлюкам:

– Поставьте караулы у всех выходов: они где‑то здесь, я чую. И не выпускайте никуда эту женщину, если она вздумает покинуть дворец. Она мне нужна.

В голове Пильгрима уже созрел план в отношении Катрин де Монморанси. Загоревшись страстью к белокурой красавице, Пильгрим решил во что бы то ни стало овладеть этим лакомым кусочком, не упустить ее из рук. Сладострастно улыбаясь, он задумал дождаться ночи, а там… там, под покровом темноты, пробраться во флигель и насладиться ею, а затем увезти в свой загородный дом на окраине Каира. Что делать с Катрин дальше – Пильгрим пока не предполагал. Если она будет продолжать сопротивляться, то – мало ли неопознанных трупов находят на дорогах Египта? И никому до них нет никакого дела…

– Вылезайте, – сказала графиня, отпирая сундук. – Негодяй ушел… До чего же омерзительный тип!

– Он еле избежал виселицы в Ульме, – произнес Гораджич. Думаю, вы теперь также в опасности.

– Бензуф, мы завтра же покинем Каир! – сказала Катрин, обратившись к евнуху. – Соберите в дорогу все необходимые вещи и испросите разрешение на проезд у султана Насира.

– Куда вы намерены направиться? – спросил Агуциор.

– В Иерусалим. Если это удастся.

– Торговля между Египтом и Палестиной не прекращается, – сказал Гораджич. – Было бы прекрасно, если бы в список сопровождающих вас были внесены еще три слуги, – намекнул он.

– Вы поняли, Бензуф? – произнесла графиня.

– Вы слишком милосердны, – проворчал старый евнух. – Трое мужчин возле вас – вряд ли это понравится султану Юсуфу…

– Мы можем переодеться женщинами, – придумал Гораджич, подмигнув Агуциору. – И ваш ревнивый султан может спать спокойно.

– Ну, хорошо, – согласился Бензуф, качая головой. – Чувствую, что меня повесят за ноги на воротах Алжира.

– А теперь – рассказывайте, – нетерпеливо потребовала графиня, посмотрев на рыцарей. – Где вы познакомились с Гуго де Пейном? Когда‑то давно, я была… дружна с этим человеком…

Графиня де Монморанси слушала Милана Гораджича, затаив дыхание. Все, связанное с Гуго де Пейном, пробудило в ее душе далекие воспоминания, кольнуло ее сердце той непреходящей болью, которая всегда сопутствует первой любви, счастливой ли она была или несчастной. И хоть прошли годы, жизнь ее изменилась, и сама она была не прежней беззаботной девушкой – невестой сероглазого юноши, а матерью одного из наследников магрибского трона, но чувства ее не угасли, не обратились в пепел, разнесенный над Тирренским морем, а продолжали слабо гореть, неподвластные ни времени, ни расстоянию. Она не могла поверить, что Гуго де Пейн, которого Катрин представляла себе таким же, как в дни своей юности, находится не так уж и далеко от Каира – в Иерусалиме, куда она должна была вскоре направиться. Ощущение близкой встречи наполнило ее грудь тревогой и ожиданием. Как встретит ее рыцарь, что скажет, какие слова найдут они друг для друга?..

Гораджич, видя, что графиня не слушает его, поглощенная своими думами, умолк. Его привлекла ее красота, присущая зрелой женщине, печальный взгляд голубых глаз, кольца светлых волос и какая‑то особая таинственность, окружавшая ее, европейку, ставшую наложницей могущественного султана Северной Африки. Сербский князь, повидавший в своих странствиях немало женщин, относился ко всем к ним, в основном, как к лишней обузе в дороге, вроде прихваченного по ошибке столового серебра, тогда как можно обойтись простой деревянной ложкой, которую легко в случае ненадобности и выбросить или одолжить товарищу. Но тут – он словно бы впервые столкнулся с непонятной ему силой, тревожно и ласково коснувшейся его закаленного во многих испытаниях сердца.

– Вы, верно, хотите услышать и мою историю? – очнувшись, произнесла она и рассказала все, утаив лишь имя своего жениха.

– Думаете ли вы окончательно вернуться на родину? – волнуясь, спросил Гораджич, непроизвольно сжимая ее руку, сочувствуя ее страданиям и втайне мечтая о том, чтобы ни Юсуф ибн‑Ташфин, ни далекий жених больше не отягощали ее память.

– Я еще не решила, – ответила графиня. – Однако, уже темнеет и вам надо позаботиться о ночлеге.

– Мы, как солдаты, привыкли спать на сырой земле, – сказал Гораджич. – Но если вы позволите нам укрыться в той беседке, где встретили вас, то лучшей перины и не придумать!

– Располагайте ею полностью, – отозвалась Катрин. – По правде говоря, мне бы хотелось, чтобы в эту ночь вы были где‑то неподалеку. Со смертью посла дворец почти опустел, а этот человек, Пильгрим… он вызывает у меня страх.

– Мы придем к вам на помощь по первому зову, – горячо сказал Агуциор. В это время вернувшийся Бензуф сообщил, что разрешение на выезд получено, и к утру можно собирать вещи и отправляться. Ядовито улыбнувшись, он швырнул Агуциору целый ворох женской одежды, купленной им по дороге на рынок.

– Облачайтесь, – потребовал он. – Нечего вам разгуливать по саду в мужских штанах!

– Это разумно, – со смехом поддержала его Катрин. – Думаю, сегодня вы переодеваетесь не в первый раз, – забрав с собой сына, она удалилась в задние комнаты, а спустя некоторое время из флигеля в ночной полумрак выскользнули три женские фигуры под чадрой; две – с крутыми плечами, а одна – миниатюрная, семенящая позади них.

Через два часа, когда по восточному мягкая, с молочно‑шоколадным отливом луна осветила спящий Каир, с его вытянувшимися к небу минаретами, дворцами и арками, под стук колотушек сторожей к калитке в стене, окружавшей дом магрибского посла, прокрались пять темных фигур; их лошади с повозкой ждали на соседней улице. Пильгрим сильно рисковал, намереваясь похитить одну из наложниц Юсуфа ибн‑Ташфина – в политическом смысле это грозило серьезными осложнениями в отношениях двух могущественных султанов. В худшем случае, его голова могла оказаться на столе Юсуфа ибн‑Ташфина, присланная в знак примирения. Но внезапная страсть к графине помрачила его разум. Кроме того, он надеялся, что ему удастся спрятать концы своего злодеяния в воду. Отобрав особо верных ему воинов, Пильгрим решился на столь отчаянный шаг. Отпустив дежуривших у калитки караульных мамлюков, он достал длинный нож и через решетку отодвинул запор. Путь к флигелю был свободен. Взяв с собой одного из наемников, Пильгрим поспешил к своей цели.

Во флигеле было несколько комнат, но во всех них было темно, а окна закрыты крепкими решетками. Дверь также не поддавалась. Пока мамлюк возился с ее запором, Пильгрим обдумывал, как на следующий день он будет докладывать султану Насиру о похищении графини и какие титанические усилия он прилагает к ее поискам. Улыбка блуждала по его лицу, а рука сжимала длинный кинжал. Наконец, дверь поддалась, и стала со скрипом открываться.

– Не шуми ты так! – толкнул в спину мамлюка Пильгрим. – Иди первым.

Но лишь только наемник переступил порог, как прячущийся в темной прихожей евнух, со словами: «Получи же, негодяй!», пронзил его острым ножом. Тело мамлюка навалилось на Пильгрима, но он толкнул его вперед, на старика, и Бензуф, вместе с убитым им наемником, упали на пол. Подскочивший Пильгрим тотчас же оказался рядом и воткнул кинжал в горло евнуха, пригвоздив его к деревянному полу.

– Вот так! – проговорил Пильгрим, с трудом вытягивая кинжал обратно: голова Бензуфа при этом стукнулась об пол. Пильгрим замер, прислушиваясь к тишине вокруг; глаза его постепенно стали привыкать к темноте. Потом он шагнул в коридор, прошел одну комнату, покосившись на огромный сундук, другую, и вступил в покои графини.

Разбуженная неясным шумом и подозрениями, Катрин в белой ночной рубашке сидела на постели, прижимая головку сына к своей груди. Увидев Пильгрима, вошедшего в комнату с кинжалом в руке, она вскрикнула.

– Спокойно! – прошептал бросившийся к ней Пильгрим. Он выхватил из ее рук мальчика и прижал острие кинжала к его горлу. – Если вы закричите – то жизнь вашего сына в ту же минуту оборвется! Можете мне поверить, что я не бросаю слов на ветер!

Смертельно побледневшая Катрин широко раскрытыми от ужаса глазами смотрела на кончик кинжала, коснувшийся бьющейся артерии.

– Одевайтесь! – приказал Пильгрим, зажимая плачущему мальчику рот. – Вы поедете со мной.

– Куда? – пересохшими губами прошептала графиня.

– Не задавайте лишних вопросов. Я гарантирую жизнь и вам, и вашему сыну. Поторопитесь, время не ждет!

Послушная его воле, Катрин набросила на плечи плащ, обулась в легкие туфли, незаметно спрятав в складках маленький нож – подарок султана Юсуфа.

– Я готова, – произнесла она.

– Идите вперед, – потребовал Пильгрим, любуясь ее станом. Сейчас, смертельно напуганная, она еще больше возбуждала его страсть. Выйдя в коридор и наткнувшись на мертвого, преданного старика‑евнуха, Катрин вновь вскрикнула. Ненависть к убийце Пильгриму обожгла ее.

– Ничего, ничего, – проворчал сзади лже‑рыцарь. – Он сам напоролся на кинжал. Не надо быть таким заботливым охранником. Спал бы себе тихо и ничего не случилось.

– Вас покарает небо! – обернулась к нему Катрин.

– Оно меня столько раз карало, – рассмеялся Пильгрим, – что я становился с каждым разом все здоровее и здоровее. Не оглядывайтесь!

Пройдя через сад, они вышли из калитки и направились к ждущим неподалеку лошадям. Катрин и ее сына усадили в повозку и приказали лечь на дно, накрывшись покрывалом. Пильгрим и трое мамлюков вскочили на лошадей и неторопливо поехали на северо‑запад, где на окраине Каира находился его дом и где все было готово к брачной ночи. Но на полпути к нему Пильгрим остановил коня, словно вспомнив о чем‑то.

– Джаба! – попросил он одного из наемников‑мамлюков. – Вернись назад и вытащи из флигеля труп Сандро. Нехорошо, если утром его обнаружат слуги посла – его могут опознать. Брось его в канаву.

– Слушаюсь, господин! – произнес мамлюк и понесся обратно.

Между тем, всхлипывания мальчика, когда Пильгрим тащил его через сад, разбудили Джана, всегда спавшего словно чуткая лесная рысь. Он открыл щелочки глаз и прислушался. Затем осторожно встал и прокрался к флигелю. Заглянув в распахнутую дверь, он увидел два, освещенные луной, трупа. Цокнув языком, китаец повернулся и поспешил к беседке, где тотчас же разбудил обоих рыцарей. Путаясь в длинных юбках, князь Гораджич и Агуциор побежали к месту трагедии, сжимая в руках кинжалы. Случилось самое худшее, чего опасался Милан Гораджич: графиня Катрин де Монморанси и ее маленький сын исчезли.

– Это работа Пильгрима! – в отчаянье проговорил князь, вонзив кинжал в подушку и пуская по комнате перья. – Мне следовало это предвидеть!

– Мы не можем оставить ее в беде, – произнес Агуциор. – Если бы знать, куда увез ее. этот негодяй?

Джан остановил его, приложив палец к губам и показывая другой рукой в окно; его чуткий слух уловил шаги по дорожке.

– Кажется, к нам гости, – прошептал Агуциор, выскальзывая в коридор. За ним последовал Гораджич, прихватив скомканное покрывало и свертывая его в жгут.

Лишь только мамлюк Джаба ухватил за ноги своего мертвого товарища, как на горле его стянулся узел, и он влетел в комнату, распластавшись на полу. Усевшись на него верхом, Гораджич еще крепче стянул концы покрывала. Затем ослабил захват и дал мамлюку немного подышать воздухом и прийти в себя.

– Где Пильгрим? – проговорил он, наклоняя свое лицо к Джабе.

– Настоящий мамлюк никогда не будет предателем, – делая судорожные глотки, выдавил из себя Джаба. Гораджич снова затянул узел: на сей раз надолго.

– Где Пильгрим? – повторил он, хлопая мамлюка по щекам.

– В загородном доме, – ожил «настоящий» мамлюк. – Я покажу вам дорогу.

– Графиня и ее сын с ним? – спросил Агуциор.

– Естественно, – сознался Джаба.

– Говори точнее – где находится дом, – потребовал Гораджич.

Выслушав подробное описание, князь взглянул на Агуциора.

– Времени терять нельзя, – сказал он. – Поступим так: я переоденусь в платье этого мерзавца, мы с Джаном сядем на его лошадь и поедем вперед, а вы, Рихард, поторопитесь за нами.

– Что будем делать с ним? – Агуциор указал на помертвевшего от страха мамлюка.

– Свяжем и оставим здесь, во флигеле. Пусть слуги султана узнают, кто похитил графиню и убил бедного Бензуфа. Думаю, на этом карьера Пильгрима закончится. Как, надеюсь, и его поганая жизнь, – и князь начал переодеваться в третий раз за сутки. Через некоторое время, он и сидящий сзади Джан, мчались по указанному адресу.

Возле дома Пильгрима, за крышей которого угадывались треугольные очертания величественных пирамид, прогуливался сонный мамлюк. Увидев прикрывавшего рукавом лицо Гораджича и миниатюрную женщину на седле сзади, он удивленно присвистнул.

– Кого это ты приволок, Джаба? – крикнул он. – Персиянку?

– Нет, одного никудышного китайца, – ответил Гораджич, соскакивая с коня и нанося мамлюку сильнейший удар в нос. – Тебе он не понравится, – добавил он успокоившемуся охраннику. – Пойдем в дом, Джан! Придется и тебе потрудиться, хватит кататься.

Гораджич громко забарабанил в ворота.

– Открывайте! – заорал он. – Сонные тетери! Это я, Джаба!

– Чего вопишь? – послышался чей‑то недовольный голос и ворота начали отворяться.

– Да тут приятель наш упал и не шевелится: может с ним что случилось?

Вышедший из дома мамлюк, посмотрел на лежащего на земле и… через секунду улегся рядышком.

Гораджич и Джан вошли в дом, оглядываясь по сторонам.

– Вырубай всех подряд, – сказал князь китайцу. – В этом осином гнезде хороших людей нет.

– Хорошо, – согласился Джан, тотчас же выполняя его просьбу, увидев вышедшего на шум охранника. Падение его тела привлекло из спальни еще двоих мамлюков, полуодетых, но с мечами в руках. В высоком прыжке, обеими ногами Джан нанес им четкие удары в височную область. И тут, словно горох из сита, со всех сторон стали сыпаться просыпающиеся наемники, еще не сразу осознавшие – что случилось и кто на них напал? Некоторых из них Гораджич проткнул мечом, одолженным у Джабы, а остальных оставил для Джана. Он даже не стал смотреть, как китаец расправляется с ними, поспешив по лестнице вверх, на второй этаж.

В это время, в спальне Пильгрима, хозяин дома в разорванной на груди рубашке, с пылающими глазами и лицом оцарапанным ногтями Катрин, пытался овладеть графиней. Он сбил ее ударом кулака на диван и начал срывать одежду, исступленно выкрикивая проклятия в ее адрес.

– Потом я отдам тебя на растерзание своим мамлюкам! – хрипел Пильгрим, разрывая шелковую ткань и впиваясь зубами в грудь Катрин; с всклокоченными волосами, безумным взглядом он походил на демона, неудержимого в своей страсти. Он не слышал шума внизу, как не услышал и распахнувшуюся позади дверь. Но прежде, чем князь Гораджич успел занести меч, Катрин слабеющей рукой нащупала спрятанный кинжал и вонзила его в грудь Пильгрима. Тот отпрянул, схватившись рукой за рану, и с изумлением посмотрел на пылающее лицо пленницы.

– Дрянь! – прошептали его губы, и Пильгрим опрокинулся навзничь.

– Кажется, вы сами успели себя защитить! – кинулся к графине Гораджич; она билась в истерике, судорожно рыдая, цепляясь за него руками.

– Нет! Нет!.. – повторяла она одно только слово.

– Успокойтесь, – ласково произнес князь, прикрывая ее обнаженные плечи своим плащом мамлюка. – Все позади. Негодяй мертв.

Он осмотрелся в комнате, ища какой‑нибудь графин с водой, но кроме вина на столике ничего не обнаружил.

– Выпейте это! – налил он в кубок вина и протянул графине. Почти силой он заставил ее выпить.

– Ну вот, вот, хорошо! – сказал Милан, поглаживая ее белокурую голову. – А где ваш сын?

– Он… запер его… в соседней комнате, – с трудом произнесла графиня; зубы ее стучали о край кубка.

Гораджич поднялся, примерился к двери и, отступив шага на два, выбил ее плечом. К нему кинулся перепуганный мальчик.

– Нам нужно уходить, – сказал князь, передавая сына Катрин. Мы воспользуемся лошадьми мамлюков, найдется тут наверняка и повозка. Я последую за вами куда вы прикажете: к султану Магриба или в Иерусалим. Решайте.

– Я больше не хочу возвращаться в Алжир, – подумав немного, твердо произнесла графиня.

– Хорошо! – радостно вспыхнули глаза Гораджича. – Поспешим же в наш Тампль, о котором я вам уже много рассказывал. Кажется, шум внизу стих. Джан прекрасно знает свое дело!

Вслед за шагами на лестнице, дверь распахнулась и в комнату вбежали Рихард Агуциор и Джан.

– Я как всегда опоздал! – улыбнулся Агуциор, поклонившись графине. – Кто его убил? – он кивнул на Пильгрима.

– Я, – произнес Гораджич, встретившись взглядом с Катрин.

– Наверное, мы разбудили весь квартал, – добавил он, помогая графине подняться; он укутал мальчика в одеяло и повел его к двери. Сзади, пошатываясь, шла Катрин де Монморанси.

– Я захвачу кое‑какие теплые вещи! – крикнул им вдогонку Агуциор. Открыв встроенный в стену шкаф, он не слышал, как позади него медленно поднялся Пильгрим. Мутный взгляд лже‑рыцаря уставился на спину своего врага. Нагнувшись и подняв свой меч, Пильгрим ухватил его обеими руками и из последних сил вонзил его под левую лопатку Агуциора…

Милан Гораджич, спускаясь по лестнице вместе с Катрин де Монморанси и ее сыном, услышал слабый крик и звук рухнувшего тела. Выхватив меч, он бросился обратно в комнату. Прямо перед ним стоял, шатаясь, словно пьяный, Пильгрим, пытаясь вытащить меч из спины лежащего Агуциора.

– Негодяй! – выкрикнул Гораджич и, замахнувшись, нанес страшный удар, который рассек Пильгрима почти пополам – от ключицы до живота. Весь забрызганный кровью врага. Милан склонился над мертвым Рихардом Агуциором.

– Так и не дождется старик Курт своего сына из Палестины, – прошептал он, закрывая рыцарю глаза. Ему показалось, что две половинки тела Пильгрима продолжают шевелиться, словно пытаясь собраться в одно целое. Подняв меч Агуциора, князь вонзил его между ними, с отвращением плюнув на останки лже‑рыцаря. Затем вышел из комнаты и быстро побежал вниз по лестнице, вслед за ушедшей вперед Катрин де Монморанси с сыном.

Беда не приходит одна. На пути из Каира к границам Палестины, пробираясь окольными дорогами, останавливаясь в малонаселенных деревнях, тяжело заболел сын графини. Началось все с пустякового пузырчатого пятнышка на лопатке, которое стало лосниться, краснеть, гноиться, а кожа вокруг него натянулась, словно на барабане. Резко подскочила температура, запеклись губы, отечный язык как бы натерли мелом. Ребенок метался на кровати, в хижине приютившего их пастуха, стонал, бормотал что‑то бессвязное, а в его глазах застыло невыразимое чувство ужаса: он будто бы молил свою мать о чем‑то, что был не в силах передать словами.

– Это… чума, – выговорил страшное слово князь Гораджич, пытаясь оторвать плачущую мать от тела ребенка. За два дня лицо мальчика стало землисто‑серого цвета, покрывшись синими пятнами на щеках, нос заострился, а глаза запали глубоко внутрь. На третий день, в ночь, ребенок умер, и невинный дух его, не пощаженный чумой, отлетел на небеса. Безутешному горю графини не было предела. Как мог князь утешал ее, но какие слова могут дойти до сердца матери, только что потерявшей сына? Ребенка похоронили на опушке леса, и Гораджич, смастерив из двух стволов молодых кипарисов крест, установил его на могиле.

– Вам нужно думать о будущем, – произнес князь, дотронувшись до руки Катрин. – Вы молоды и прекрасны. Теперь ничто не связывает вас… с Алжиром.

– Да, – печально отозвалась Катрин, отвечая на его пожатие.

– Знайте, – взволнованно сказал Милан, ощущая себя в непривычной роли, – в этом мире есть человек которому вы дороги и на которого вы можете положиться во всем. Этого человека не волнует ваше прошлое поскольку он сам прошел через многие испытания и если вы скажете ему… слово… которое…

– Не продолжайте, – остановила его графиня. – Я бесконечно благодарна вам за все, что вы для меня сделали.

– Хорошо, – смутился Гораджич. – Оставим этот разговор.

– Постойте. Я рассказала вам не все о своей жизни, – графиня посмотрела ему в глаза. – Мой жених, тогда, давно… Этим человеком был Гуго де Пейн!

– Понятно, – Гораджич выдержал ее взгляд, но лицо его, покрытое сетью мелких морщин, загорелое лицо вечного странника омрачилось, словно его коснулась проплывающая по небу грозовая туча. – Теперь тем более я обязан доставить вас в Тампль. Хотя бы ценою собственной жизни, – добавил он.

Через день, простившись с могилой умершего мальчика, Катрин де Монморанси, Милан Гораджич и Джан продолжили свой опасный путь к границам Палестинского государства. Они бросили ненужную теперь повозку и ехали верхом, оставив одну сменную лошадь. В дороге им несколько раз встречались отряды мамлюков, но Гораджич вовремя сворачивал в лес, опасаясь возможного столкновения. И хотя у графини было с собой разрешение на выезд, но контроль на дорогах ужесточился, и еще неизвестно было – какие меры предприняты в связи с убийством тайного советника султана Исхака Насира? Да и вообще, что произошло в Каире после их бегства из города? Возможно, оставшиеся в живых охранники Пильгрима дали соответствующие показания против графини и князя, которых видели в доме советника и сейчас их усиленно разыскивают, чтобы доставить в Каир? Все это вынуждало путников пробираться вперед с особой осторожностью, тщательно выбирая маршрут. Кроме того, по пятам за ними двигалась чума, приближаясь к Палестине…

Измученные долгим переходом путники еще не знали, что самые трудные испытания поджидают их дальше – в устье Нила и в Аравийских песках, куда они отклонились, избегая прямых дорог на Маараф и Хеврон, где были выставлены многочисленные посты мамлюков и подтянувшихся к ним частей Санджара. И испытания эти были связаны не с неприятельскими задами, а с силами природы. Утлая лодка, на которой они переправлялись через разлившийся Нил, бросив на берегу лошадей, внезапно опрокинулась и мутная желтая вода, тяжелая, как конопляное масло, потянула их а дно. Гораджич, обхватив одной рукой графиню, поплыл к глинистому берегу, до которого оставалось несколько десятков метров. Джан уже выбрался на берег, путаясь ногами в тине; внезапно он закричал, что было так не свойственно выдержанному и молчаливому китайцу. Вглядевшись туда, куда махал рукой Джан, князь увидел огромного, соскользнувшего в воду крокодила. Зеленое, отвратительное чудовище плыло к ним, выставив над поверхностью воды изумрудные, отливающие желтым блеском глаза. Катрин находилась в обморочном состоянии, и потому не видела грозившей им страшной опасности. Взглянув на близкий берег Гораджич похолодел: еще одна напасть ждала их там. Из зарослей бамбука, неслышно ступая своими кошачьими лапами, выходил, пригибая к желтому песку роскошную гриву, царь всех зверей – африканский лев… Сзади – одно чудовище, спереди другое! Милан Гораджич предпочел гнусной рептилии сухопутного хищника. Тем более, что у него был опыт управы с ним, недаром он долго путешествовал по землям Африки и перенял некоторые навыки черных колдунов. Выбравшись на берег, он перенес подальше бесчувственную графиню и повернулся к подступавшей огромной кошке, которая остановилась и приготовилась к броску. Краем глаза Милан увидел, что и крокодил также вылез на отмель, застыв с разинутой пастью, словно ожидая исхода встречи человека и зверя, не решаясь мешать царственному льву. Гораджич, скосив глаза к носу, как учили его колдуны, шепча их заклинания и выставив вперед большой палец и мизинец правой руки (сложив три остальных), поворачивая их слева направо, словно завинчивая крышку люка, короткими шагами двинулся ко льву. Мистическая сила, заложенная в его жестах и словах, подействовала на хищника, как он того и ожидал. Лев мотнул головой, издал громкий рык, с огромным неудовольствием посмотрел на приближающегося князя, продолжавшего вращать рукой и бормотать заклинания, с силой хлопнул хвостом по песку, развернулся и мелкой рысцой затрусил обратно в заросли бамбука. Гораджич вытер ладонью холодный пот, струившийся по лицу и облегченно вздохнул. Он вернулся к графине и привел ее в чувство. Затем потряс также впавшего в бессознательное состояние Джана.

– Продолжим наш путь, – как ни в чем не бывал произнес Милан, улыбнувшись. – Скажу вам честно, Катрин, мне приходилось попадать и в более тяжкие переделки…

– Мне кажется, что рядом с вами любая женщина чувствует себя спокойно и уверенно, – нежно поблагодарила его графиня.

– К сожалению, их было так мало, – отозвался князь.

Через несколько суток, путники благополучно добрались до аравийских пустынь, но потребовалось еще немало дней, прежде чем они миновали их безводные пески, бредя ночью, ориентируясь по свету далеких звезд, и отдыхая в вырытых Гораджичем и Джаном ямах, под палящими лучами солнца. Наконец, уже теряя последние силы, они выбрались на покрытые зеленью пастбища, вступив на благодатные земли Палестины. Здесь, в нескольких милях от крепости Петра, их заметил и подобрал конный разъезд одного из отрядов гессенского барона Рудольфа Бломберга, и сам военачальник, опознав среди трех измученных скитальцев рыцаря‑тамплиера Гораджича, немедленно снарядил экипаж для их срочной отправки в Иерусалим.

Глава II. ТРЕУГОЛЬНИКИ, ТРЕУГОЛЬНИКИ, ТРЕУ…

Вы, мой свет, неотразимы.

Потому‑то, ангел мой,

Против воли вы любимы

Всеми, в том числе и мной…

Хуан де Мена

Принцесса Мелизинда пребывала в состоянии, близком к ярости молодой черной пантеры. Ее влюбленная увлеченность двумя рыцарями – Гуго де Пейном и Людвигом фон Зегенгеймом – зашла столь далеко, что она, видя их уклончивую сдержанность, стала терять голову, обдумывая, как бы побольнее наказать их за это обидное, нерасторопное равнодушие… Мелизинда не хотела верить, что сердце благородного де Пейна уже занято другой, а Людвиг, искренно полюбив ее, не выказывает своих чувств, не желая омрачать узы дружбы с мессиром, поскольку не сомневался, что его прекрасная дама и есть дочь короля Бодуэна I. Намек Иерусалимского монарха на скорый приезд знатного рыцаря из Франции – возможного жениха принцессы, подогрел ее желание каким‑либо образом уколоть самолюбие двух заносчивых тамплиеров, для которых она так много сделала в свое время, отомстить им. Но как? Лучше всего было бы поссорить их, бросить между ними камень раздора. И камешек этот полетел в виде двух записок с вензелем принцессы Мелизинды к Гуго де Пейну и Людвигу фон Зегенгейму. В обоих посланиях сообщалось, вернее даже умолялось прийти на следующий день к полудню в оливковую рощу Гефсиманского сада, туда, где берет начало ручей Кириафа, и ждать ее для серьезного разговора, удалив с места встречи всех посторонних, – хотя бы то были родные отец и брат…

Получив записки, оба рыцаря повели себя по‑разному. Гуго де Пейн тяжело вздохнул, по привычке разорвал письмо, но решил отправиться на свидание, чтобы в последний раз попытаться вразумить принцессу и остеречь ее от необдуманных поступков. Сердце же Людвига забилось чаще, глаза его радостно сверкнули, и он укорил себя за осторожную сдержанность в проявлении чувств, вынудив прекрасную Мелизинду первой сделать столь опасный для девушки шаг. На следующий день с утра рыцари стали собираться и около одиннадцати часов одновременно выехали из Тампля.

Лошади мелкой рысцой шли бок о бок, слабый ветерок трепал их гривы и плюмажи на шляпах всадников; октябрьское солнце играло лучами на золоченых доспехах. Пока рыцари ехали по городу, приближаясь к восточным воротам, они вели неторопливый разговор, Уверенные в том, что каждый из них направляется по своим делам.

– …Рудольф Бломберг, гессенский рыцарь, человек очень словоохотливый, – заметил Людвиг фон Зегенгейм. – Перед своим отъездом к крепости Петра, он упомянул – случайно ли или нарочно – о некоторых замыслах барона Жирара, великого магистра их Ордена.

– Что же именно? – поинтересовался Гуго де Пейн, сдерживая рвущегося вперед коня, чей круп украшала попона, подаренная самим Бодуэном I.

– Возможно – это пустяк, который нас не касается, – с расстановкой произнес Людвиг. – Речь идет о князе Васильке и игумене Данииле, к которым вы, по всей видимости, испытываете дружеские чувства.

– Да, это так, – подтвердил де Пейн. – Коварству барона Жирара нет предела, он уже доказал это своей попыткой скомпрометировать вас. Я не сомневался, что он начнет чинить всяческие препоны миссии киевского посланника. Что же сообщил Бломберг?

– Пожар, – коротко отозвался граф. – Вернее, поджог. Когда строительство православного храма в Иерусалиме будет закончено, а это произойдет не раньше весны будущего года, и когда в нем начнутся службы, церковь будет объята пламенем, и все, кто в ней в тот день будут присутствовать – сгорят заживо.

– Это ужасное преступление, – тревожно произнес Гуго. – Неужели барон не остановится перед людскими жертвами? Ради того лишь, чтобы отторгнуть от православия часть населения Иерусалима?

– Пожар – вещь весьма символичная. И очень сильно бьет по воображению. Кроме того, в храме, помеченном огнем, нельзя более проводить христианских служб. Следует искать новое место, изыскивать новые средства на постройку, что вряд ли будет по силам посланцам далекой Руси.

– Да, замыслы барона Жирара ясны. И конечно же, Бломберг не случайно поведал вам столь опасную тайну. Возможно, он даже рискует жизнью, поскольку Жирар в этом деле не одинок.

– Я тоже так думаю, – согласился Зегенгейм. – Но Бломберг – мой друг; к тому же, он, как и я не переносит барона Жирара, а с некоторых пор входит в высший совет Ордена иоаннитов. Вопрос в другом: имеем ли мы право вмешаться в это или лучше предоставить все Божьему Провидению? Наш Орден тамплиеров стоит на стороне католической церкви, а не православной, и, объективно говоря, замыслы барона Жирара лишь удаляют со Святой Земли наших общих соперников… Если его план будет аккуратно скорректирован – ну, чтобы обошлось без жертв… то… Впрочем…

– Впрочем, все равно, госпитальеры ведут нечестную игру, которую наш Орден не должен ни в коем случае поддерживать, – в раздумье проговорил Гуго де Пейн. Эта похлебка сварена грязным поваром.

– И что вы намерены сделать, чтобы улучшить ее вкус?

– Добавить в кастрюлю кое‑какие приправы, – пообещал Гуго. – Они выехали на дорогу к Гефсиманскому саду. – Пока же, дорогой Людвиг, прошу вас держать меня в курсе дела, и когда Бломберг вернется в Иерусалим, наведите его еще раз на нужную нам тему.

– Хорошо! – согласился граф. – Кстати, мне направо, – дорога в этом месте раздваивалась, и Зегенгейм уже собрался было распрощаться с мессиром, но тот неожиданно также свернул за ним.

– И я направо, – ответил де Пейн. Некоторое время они ехали молча, думая о своем.

– Как жаль, что нет никаких вестей от князя Гораджича, – сказал, наконец, Гуго. – Его рискованное пребывание в Египте начинает меня тревожить!

– Этот человек, обошедший все земли, выйдет сухим из воды и даже из огненной купели, – успокоил его Людвиг. – А теперь мне налево…

– Да и мне туда же! – сконфуженно отозвался де Пейн, следуя рядом. – Не подумайте, ради Бога, что я навязываюсь вам в попутчики – скоро наши дороги разойдутся.

В этих словах, произнесенных случайно, прозвучал какой‑то потайной смысл, и оба рыцаря уловили его, настороженно взглянув друг на друга.

– Надеюсь, причины для этого нет и не будет, – произнес Людвиг. Проехав еще несколько сот метров, они выбрались к оливковой роще, где уже почти не было праздно гуляющих людей, а передвигаться далее было лучше пешком. Рыцари соскочили с коней и остановились, топчась на месте, поддергивая подпругу на лошадях, оглядываясь и стряхивая с плащей невидимые пылинки, словно не желая двигаться дальше, а ожидая, кто первым потеряет терпение. Но ни Гуго де Пейн, ни Людвиг фон Зегенгейм не хотели открывать тайный смысл своего прибытия сюда. Томительная суета перед входом в оливковую рощу начинала выглядеть нелепо.

– Ну, я пойду! – произнес Людвиг. – Прощайте.

– До встречи! – ответил Гуго, но, взяв лошадь под узды, также вошел в оливковую рощу. Тропинка вела их вверх, через небольшой холм, где брал начало ручей Кириафа.

– Куда вы направляетесь? – спросил Зегенгейм, оборачиваясь.

– К гроту, – отозвался Гуго и нахмурился. Лицо графа также не выражало удовольствия от услышанного. Так они и подошли к истоку речушки, вытекавшей из обложенного белыми камнями углубления в скале. Поблизости никого не было, но трава вокруг истоптана множеством ног – каждый день желающих припасть к ледяным, чистым и целебным водам ручья было предостаточно, хотя сама площадка оказалась довольно мала. Мелизинда нарочно выбрала такое место, где с трудом могли бы разместиться два рыцаря со своими лошадьми. Гуго де Пейн зачерпнул стоящей на камне кружкой прохладную воду и сделал несколько глотков.

– Не желаете ли? – протянул он кружку Людвигу. Тот отрицательно покачал головой. Сорванным прутиком он постегивал себя по ноге, выражая явное нетерпение. Ситуация складывалась неприятная.

– Вы уже утолили жажду? – грубовато спросил граф.

– Нет еще, – любезно ответил де Пейн и зачерпнул еще одну кружку. – Здесь чудесная вода, не оторвешься, – пояснил он и начал пить маленькими глотками. Зегенгейм смотрел на него, а голубые глаза то темнели, то светлели. Время приближалось к полудню.

– Эту воду можно пить весь день, – произнес де Пейн, поудобнее устраиваясь на камешке. – Пожалуй, я выпью и третью кружку.

– Не пошло бы во вред, – заметил Людвиг, отворачиваясь и прислушиваясь: не поднимается ли кто на холм? За деревьями послышались чьи‑то шаги. Вскоре, между ветвей мелькнул белый мусульманский бурнус.

– Назад! – прорычал на незнакомца с плетеной бутылью граф Зегенгейм. Араб, увидев разъяренного рыцаря, и второго – мирно сидящего на камне, поспешно повернулся и побежал вниз, треща опавшими сучьями.

– Вы напугали его, – произнес Гуго, попивая холодную воду.

– Не заболейте холерой! – предупредил Зегенгейм, не зная, как вынудить де Пейна уйти.

– Не беспокойтесь. Страшнее любовной лихорадки ничего нет, – ответил на это де Пейн.

– Что вы имеете в виду?

– Ничего особенного.

– Не могли бы вы уйти? – прямо спросил Зегенгейм.

– Нет, – ответил Гуго, вновь зачерпывая воду. – Мне хорошо здесь.

– Хорошо и плохо – часто ходят рядом, – насупившись, проговорил граф. Гуго де Пейн, уже догадавшийся обо всем, решил не продолжать более опасную игру.

– Она не придет, – произнес он, выплескивая остатки воды. – Принцесса Мелизинда – взбалмошная и сумасбродная девчонка, которая сама не знает чего хочет.

Людвиг фон Зегенгейм, вспыхнув, сделав к нему шаг.

– Не говорите о ней в таком тоне! – сказал он: – Как бы то ни было, но ей я обязан своей жизнью.

– Смотрите, как бы в награду она не потребовала ее назад, – Гуго поднялся с камня. – Граф, она сыграла с нами шутку, неужели вы не догадываетесь?

– Чтобы поссорить нас. Это ее очередной каприз.

– Я не верю вам, – угрюмо произнес граф. – И не понимаю этого неуместного остроумия.

– Ваше дело! – вздохнул Гуго. – Я ухожу, покидая поле боя. Прошу вас только, не засиживайтесь здесь до темноты – вечера тут холодные.

– Я буду ждать, сколько сочту нужным, – чуть кивнул головой Людвиг. Гуго тронулся вниз, взяв коня под узды.

– Напоследок один совет, граф, – промолвил он, обернувшись: – Не ищите соперников там, где их нет. И не давайте себя обмануть женщине.

Выйдя по тропинке из оливковой рощи, де Пейн вскочил на коня: краем глаза он разглядел прячущегося за деревьями всадника.

– Поехали домой, дружок! – крикнул он выглянувшему на солнце Христофулосу, к которому уже привык, как к собственной тени – неизбежному, но не мешающему жить спутнику.

Вечерние прогулки, совершаемые Гуго де Пейном и князем Васильком Ростиславичем вдоль городских стен Иерусалима, вошли у них в привычку. За это время светловолосый росс многое поведал мессиру о своей земле, ее обычаях и нравах. Слушая его плавную речь, Гуго де Пейн решил пока повременить с предупреждением, полученным от Рудольфа Бломберга, тем более, что недавно начавшемуся строительству православного храма пока ничто не угрожало: вряд ли барон Жирар предпримет свою акцию раньше срока. Огорченный размолвкой с Людвигом фон Зегенгеймом, Гуго рассеянно вникал в слова ехавшего рядом князя.

– У нас существует поверье, – говорил Василько, – которое, может быть, поможет вам понять душу русского человека. Однажды, в жаркий день, русич сидел под деревом, и приблизилась к нему высокая женщина, закутанная в белое покрывало. «Слыхал ли ты про Моровую язву? – спросила она. – Это – я сама. Возьми меня на плечи и обнеси по всей Руси; не минуй ни одного села, ни города; я должна везде заглянуть. За это тебе будет счастье, слава и богатство. Кругом тебя будут падать мертвые, но ты останешься невредим». Затем она обвилась длинными, исхудалыми руками вокруг шеи русича, и бедняк пошел со своей страшной ношею. На пути лежало местечко, где раздавалась музыка и весело, беззаботно гулял народ. Но язва повела своим платком – и веселье смолкло: стали рыть могилы и носить гробы. И так было везде – где бы ни проходил русич, богатые города и деревни превращались в кладбища, дрожащие жители разбегались и прятались в лесах. Наконец, добрался он до своего родного села; здесь проживали его старушка мать, любимая жена и малые дети. Отчаянье и жалость овладели душою несчастного, обманутого заморской злыдней. Решил он утопить и себя, и свою злосчастную ношу, которую сам, по глупости и доверчивости своей взвалил на плечи. Обошел он свое село, ухватил Моровую язву за руки и волосы и бросился вместе с нею с крутого берега Волги. Сам он не утонул, но чудище поганое отправил на дно речное… Крепок русский человек задним умом, а уж отваги и мужества ему не занимать. Жаль, слишком много охотников усесться на его шею! Ну да путь им всем один – в омут.

Гуго де Пейн слушал князя, но взгляд его блуждал по тянущимся вдоль дороги пальмам, уносясь к его далекой родине – к пышным, пшеничным полям Шампани, к ее лазурным, обильным рыбой рекам, синему небу и плодородной земле. Два рыцаря, витязя, заброшенные волею судьбы в далекий восточный город, чувствовали одинаковую тоску по отеческим местам. Доля воина печальна тем, что не всегда даже прах его может вернуться домой, и кости будут гнить где‑нибудь под такими чуждыми пальмами, питая их корни и листья…

Внезапно внимание всадников привлек слабый женский крик, донесшийся до них слева от дороги – из поросшего папоротниками оврага.

– Помогите! – вновь раздался приглушенный возглас. Оба рыцаря, переглянувшись, не сговариваясь повернули своих коней и съехали с дороги. Копыта лошадей заскользили по отлогому спуску, а выхваченными мечами рыцари рубили ветви деревьев и кустарников, очищая путь. По дну оврага протекал мелкий, каменистый ручей, и прямо по его руслу всадники устремились на повторный, отчаянный крик о помощи. Вскоре они разглядели невдалеке привязанную к дереву полуобнаженную, в разорванной одежде рыжеволосую девушку; а возле нее – пятерых темнокожих злодеев: намерения их были достаточно ясны. Подстегнув коней, рыцари помчались на них с занесенными над головой мечами. Вид их был столь грозен и устрашающ, что разбойники, не выдержав, побросав награбленное добро и суковатые палки, кинулись врассыпную, карабкаясь вверх по склону, где их не могли достать острые клинки и копыта коней. С быстротой молнии они скрылись среди деревьев и зарослей кустарника. Рыцари соскочили с коней и подбежали к лишившейся чувств девушке. Гуго де Пейн достал нож и перерезал веревки, подхватив на руки падающую пленницу; князь Василько в это время зорко оглядывался по сторонам, готовясь отразить нападение, если бы негодяи надумали вернуться. Но их и след простыл в сгущающемся вечернем сумраке. Медноволосая девушка, лежащая на руках де Пейна, была необычайно красива, волнующе притягивала взгляд: нежной бархатной кожей, овалом лица, где выделялись яркие, чувственные губы, гибким станом и упругой грудью, которую почти не скрывала разорванная одежда. Она открыла глаза, и две синие молнии вспыхнули в сумраке оврага, словно гипнотической силой приковав к себе внимание и Гуго де Пейна, и князя Василька.

– Кто… вы? – волнуясь, спросила девушка, чувствуя себя весьма уютно на крепких руках рыцаря.

– Успокойтесь, – проговорил Гуго, слегка улыбнувшись ей. – Вы вне опасности. Скажите, где вы живете, и мы доставим вас домой тотчас же. Видно, на вас напали разбойники?

– Да… Да, – произнесла она, собираясь с мыслями, касаясь хорошенькой ручкой лба и откидывая голову; волосы ее при этом рассыпались по груди рыцаря – будто коварный огонь охватил его плащ. – Я ехала со слугами, когда из зарослей выскочили эти… черные люди, – продолжила она. – И… потом почувствовала, что меня куда‑то тащат… Слуги разбежались… А когда я очнулась, привязанная к дереву, то закричала… И вот…

– Вы крикнули вовремя, – заметил князь Василько, на которого яркая красота девушки произвела сильное впечатление. Он даже сожалел, что не первый перерезал веревки.

– Вы не устали? – спросил он у де Пейна, на что тот отрицательно покачал головой. Тогда князь сбросил свой плащ и накинул его на плечи девушки.

– Куда вас отвезти?

– Мой дом находится неподалеку отсюда. Я покажу вам дорогу, – произнесла слабым голосом Юдифь, начавшая плести свои сети. Ее большие глаза излучали печаль и невинность, останавливаясь то на одном рыцаре, то на другом. Ломбардец Бер так и сказал ей, когда все детали плана были согласованы:

«Сначала – Гуго де Пейн, а потом… потом потребуется и русский князь. Бейте по двум мишеням сразу. Кто знает, не придется ли вам со временем отправиться в православный Киев, где тоже достаточно тяжких дел.» И Юдифь хорошо усвоила его наказ, тем более, что в прошлом справлялась и с большим количеством клиентов одновременно.

Гуго де Пейн вынес ее по склону оврага на дорогу, а князь Василько вывел лошадей. Усадив ее перед собой на седло, и поддерживая левой рукой, мессир осторожно тронул коня; рядом поехал князь, с трудом отводя взгляд от прекрасной незнакомки, словно свалившейся в овраг с неба. Юдифь же, склонив голову на плечо де Пейна, вновь впала в полуобморочное состояние, не забывая, однако, цепкими пальчиками держаться за рыцарский пояс. Так они и проехали городские ворота, а через некоторое время остановились возле двухэтажного особняка с мраморными колоннами, снятого для Юдифи на вымышленное имя ломбардцем Бером, чье чуткое ухо уловило стук приближающихся копыт, а быстрые ноги тотчас же увели через заднюю дверцу в сад.

Спешившиеся рыцари внесли бесчувственную незнакомку в дом, где тотчас же забегали слуги, охая, суетясь и зажигая свечи. Хозяйку положили в глубокое кресло в гостиной, обшитой бархатными тканями разных оттенков. Юдифь приоткрыла глаза.

– Нет, нет, не уходите! – попросила она рыцарей, склонившихся в прощальном поклоне. Вы спасли мне жизнь и мою честь, и я хотела бы отблагодарить вас. Меня зовут Эстер… Я – вдова испанского рыцаря дона Алонзо де Сантильяна, занесенная ветром странствий в Иерусалим. Покойный супруг оставил мне достаточно средств, с тех пор я много путешествую, и порою бываю довольно безрассудна, как сегодня вечером, отправившись по незнакомой дороге. К чему это могло привести – страшно представить! Если вы никуда не торопитесь и будете настолько любезны, что подождете меня, пока я приведу себя в порядок, то мы могли бы отужинать все вместе… Надеюсь, вы доставите мне эту радость? – и Юдифь‑Эсфирь‑Эстер одарила обоих рыцарей неподражаемо чарующей улыбкой, от которой растаял бы даже кусок льда.

Когда Юдифь, отдав приказания слугам и поварам, выскользнула через заднюю дверцу в сад, и рассказала ломбардцу Беру о своих достижениях, тот сквозь зубы прошептал в ее адрес нехорошее слово.

– Повремените с этим русским, – попросил он. – Куда вы торопитесь?

– Меня ждут в разных странах и городах, – резко ответила она. – Мне нельзя терять время. И вообще – не мельтешите тут; шли бы вы куда‑нибудь подальше…

– Хорошо, хорошо! – успокоил Бер ценного агента Сионской Общины. – Поступайте как знаете…

Юдифь вернулась к рыцарям, где расторопные слуги уже накрывали на стол. Гуго де Пейн сожалел, что согласился остаться, но законы рыцарской чести не позволяли отказать в столь скромном желании прекрасной даме, тем более, только что спасенной им из лап разбойников. Он решил побыть здесь недолгое время и уйти. Хозяйка же построила в отношении его совсем иные планы. Наконец‑то и она сообразила, что в осуществлении их, князь Василько скорее помешает и уж точно будет третьим лишним. Но светловолосого витязя также не хотелось упускать далеко – он мог понадобиться в будущем. Кроме того, ей было еще по‑женски любопытно это, пока незнакомое ей, славянское племя, один из представителей которого уже попал в ее мелкие сети. Тяжело вздохнув, Юдифь подумала, в кого первого запустить свои розовые коготки: во француза или русского? Наказ Бера был однозначен, но она плевала на него; ее больше интересовал князь, а не этот суровый рыцарь, с холодными серыми глазами. Она решила про себя: кто первый заговорит с ней – с того и начнем наше меню. Первым произнес фразу Гуго де Пейн. И она звучала так:

– К сожалению, любезная донна Сантильяна, в скором времени я вынужден буду откланяться – меня ждут неотложные дела.

«Как бы не так! – подумала про себя Юдифь. – Вот ты‑то, милый мой, и останешься…»

– Прошу к столу! – произнесла она, беря под руку де Пейна, и одаривая князя Василька таким пронзительным взглядом, что он даже споткнулся на ровном месте. По древнему поверью, оступиться на правую ногу считалось дурным знаком, но князь решил не придавать этому значения. И поздний ужин на троих, обставленный с восточной изысканностью, при свечах и с расползающимся по помещению ароматом из зажженных по углам курильниц, с тихой музыкой лютни, доносящийся из сада и неслышными движениями слуг вокруг богато убранного круглого стола – начался. Хозяйка дома умела поддержать беседу тонкой, остроумной фразой, смолчать – где надо, изобразить удивление, заинтересованность, очаровательно выглядеть либо простодушной, либо загадочной слушательницей, сознающей свою притягательную власть над мужскими сердцами. Легкий разговор между рыцарями скользил по тонкому льду в опасной близости от полыньи, где плескался ее синий взгляд. Было что‑то поистине колдовское в глазах Юдифь, в их таинственной иудейской печали, собранной за тысячи веков; они словно бы распинали рыцарей за то неведомое зло, что было принесено ее племени. Пряный аромат от курящихся благовоний кружил голову; грустная песня тонких струн искала потайные тропы к душе; необычный вкус вина, к которому Юдифь почти не притрагивалась, дурманил сознание двух рыцарей. Они чувствовали себя легко, спокойно, до странности беззаботно, освобожденные чьей‑то волей от земных тягот. Гуго де Пейн впервые улыбнулся хозяйке, откинувшись на спинку кресла; князь Василько расслабился, подперев щеку рукой и не спуская глаз с огненно‑рыжей красавицы. Гуго де Пейн с удивлением почувствовал, что ему не хочется уходить; более того, ему было приятно сидеть здесь, словно он случайно набрел в своих странствиях на чудесный оазис в пустыне, где его встретили с любовью и пониманием, утолили жажду и увлекли в бездонную прохладу синих глаз. Далеко‑далеко, будто в глубине души чуть тревожно зазвонил тихий колокольчик, но де Пейн не стал обращать на него внимания. В конце концов, он сильно устал за последнее время – у него не было ни минуты отдыха; уже три года он непрерывно занимался созданием Ордена, посвящая ему все свое время, а сейчас выдались именно те мгновения, когда можно позабыть обо всем… обо всем… Князь Василько отчего‑то засмеялся, взглянув на вошедшего взлохмаченного человека, подошедшего к Юдифи, и Гуго также нашел его вид достаточно смешным. Но равнодушно не придал странному гостю ровным счетом никакого значения.

– Уйдите! – резко сказала Беру Юдифь, сверкнув посеревшими глазами. Ломбардец что‑то шепнул ей на ухо, а потом удалился.

– Кто это? – спросил Гуго; а голос его прозвучал так странно что он и сам не поверил – его ли это слова? И вновь его поразил странный вкус пригубленного вина.

– Мой дядя, – произнесла Юдифь; шепот ее проплыл над столом, обволакивая мозг. Князь Василько неловко опрокинул кубок с вином и красная жидкость, словно густая кровь потекла по столу, капая на пол. И тотчас же лютня заиграла быстрее, надрывно, звуки ее ворвались в комнату, закружились, забились в агонии. Юдифь легко соскользнула с кресла, сбросила с плеч широкий красный шарф, взметнувшийся прозрачным облаком, изогнула гибкий стан, примериваясь в танце к ритму неведомой музыки. Руки ее плавно поднялись вверх, обнажив хрупкие, изящные плечи, рыжая головка запрокинулась, стройные ноги оторвались от мягкого ковра… Это был даже не танец, а полет какой‑то яркой, блестящей, вещей птицы, взлет ее над землей и морем, уводящий за собой к обжигающему солнцу. Постепенно он становился все сильнее, быстрее, мучительнее, словно превращался в безумную пляску любви и смерти. Она танцевала для них, и оба рыцаря, пораженные и восхищенные смотрели на нее. Когда Юдифь, обессиленная, достигшая незримых высот, опустилась на ковер, Гуго де Пейн и князь Василько, вскочив с кресел, бросились к ней, помогая подняться. Благодарная, она протянула им свои тонкие руки. Было уже далеко за полночь, но время осталось где‑то за стенами этого дома. Казалось, вечер только‑только начался, и самое главное – впереди. Но все дальнейшее стало восприниматься Гуго де Пейном в искаженном свете; он видел происходящее будто бы через толщу воды, а порою и вовсе его сознание покрывал мрак, туман, где еле‑еле светились слабые огоньки… Мелькали неясные картины: разлитая кровь на столе; князь Василько, пытающийся подняться; склоненное над ним лицо Юдифи, ее змеиная улыбка и холодные пальцы; другое лицо с взлохмаченными волосами, целая череда лиц; и голоса, голоса, обнимающие его руки, смех, шепот, жар… он пытался разлепить налившиеся тяжестью веки, но они стали точно свинцовые, и де Пейн почувствовал, что проваливается, летит в глубокий темный колодец, и не за что зацепиться, чтобы остановить это странное падение…

Византийская принцесса Анна Комнин, испросив соизволения отца на посещение Иерусалима, жила ожиданиями скорого отъезда и близкой встречи с любимым рыцарем. Осеннее время года и политическая ситуация в Византии и Палестинском королевстве способствовали поездке, а благодаря стараниям тамплиеров маршрут царственной особы не вызывал опасений. Дороги, по которым должна была проследовать принцесса, были расчищены от разбойничьих банд, да и сельджуки после серии поражений больше не показывались во владениях Бодуэна I. И хотя некоторая тревога все же наполняла сердце василевса, он вынужден был согласиться на неудержимый порыв дочери, которая мотивировала свое желание «тягой к обогащению кругозора и расширению знаний». Истинная причина, впрочем, была ясна без слов: стоило лишь