Глава вторая. 4 page

Молодые воины кинулись исполнять приказ старшего. Они взбирались на скалы и смотрели оттуда, прикрывая глаза ладонями, щурились, даже в усердии становились на четвереньки. Многие переглядывались и недоуменно пожимали плечами.

Старый вождь повернул голову и с оттенком мягкости в голосе произнес:

– А ну, мой молодой барс, юный Гебр, может, ты увидишь, что это?

– Я здесь, отец отцов!

Из толпы воинов выскочил один, одетый в шкуру дикого козла, причем его правая рука вместе с половиной груди оставались обнаженными. Он тряхнул выгоревшими на солнце буро‑каштановыми кудрями и в два прыжка очутился рядом с вождем. Красивый юноша морщил загорелый лоб, щурился, стараясь угодить краснобородому «отцу отцов», но тысяча солнц сверкала на подвижном лике моря, свет резал глаза, вызывал слезотечение. Вождь искоса наблюдал за ним, и искры лукавства вспыхивали в его глазах.

– Нет, о мудрый, я не могу различить, что это такое…

– Неужели дети наших сынов такие слабоглазые? Я в твои годы различил бы на греческой лодке даже спящего человека! Скажи: а ты видишь там людей, которые двигались бы?

– Нет, таких там нет.

– А мертвых?

– Тоже не видно.

– Хорошо, довольно… – Вождь обратился ко всем: – Греческая лодка осмелилась появиться в священных водах наших и отныне, по завету предков, принадлежит нам! Час настал! Богиня благословляет вас!.. Вперед!

Он махнул рукой.

Узкие длинные ладьи мгновенно были спущены в воду и заполнены вооруженными воинами, по тридцати в каждой.

Утлые однодеревки бесстрашно устремились в открытое море. Казалось безумием выходить в море на таких несовершенных суденышках, да еще перегруженных людьми.

На берегу остался вождь, окруженный стариками. Один из них, с серьгою в ухе, заметил:

– Море долго не успокаивается… Оно всю ночь гневалось и продолжает требовать жертв!

– Море всегда требует жертв, – ответил однорукий, – и всегда само берет их! Этот корабль также подобен жертвенному овну, уже закланному… Да. Мы же получим лишь кусок жертвенного мяса с алтаря Водяного. Этот корабль – его дар таврскому народу!

Как хищные птицы летают и снуют вокруг павшего животного, так таврские ладьи кружились около гибнущей «Евпатории».

Рослый тавр, из старших, что стоял в носовой части передовой лодки, следил за действиями всей флотилии. Море заплевало его пеной, его плащ намок от соленых брызг. Тавр держался спокойно и не торопился. Он видел, что корабль мертв, как и те трупы, которые висели вдоль его бортов, покачиваясь на цепях и глухо стукаясь о деревянную обшивку.

Старший оскалился и издал горлом что‑то подобное лошадиному ржанию. Он смеялся.

– Вот они, амулеты! Это их вы не могли рассмотреть с берега! Видишь, Гебр, как умеют проклятые эллины приковывать людей, что они даже мертвые остаются рабами!.. Смотрите, юные, и запоминайте! Это грозит мне, тебе, всем вам, если мы попадем в руки этим людям! Поэтому тавры в плен не сдаются! Они дерутся до последнего вражеского удара!.. Смерть всем, кто смеет ступить на священную землю отцов наших! Смерть всем, кто незваный появляется в наших водах! Смерть!

– Смерть!.. Смерть всем!.. – подхватили юноши, потрясая копьями.

– Смерть иноплеменникам! – ответили с других лодок.

– Это трупы людей, которых насильно лишили свободы? – переспросил Гебр с невольным страхом в голосе.

Вид гирлянды из мертвецов, удерживаемых цепями, был страшен. Конечно, те, кто поступает так с другими людьми, в том числе и с таврами, заслуживают ненависти и презрения! Их следует уничтожать наряду с нечистыми и ядовитыми пауками и змеями!.. Гебр вздрогнул, представив на миг себя закованным в цепях. Рука сама крепко сжала боевой топор, сердце застучало, мускулы напряглись. Молодой воин был готов ринуться в битву. «Правы наши старики, что учат нас ненавидеть иноплеменников, – подумал он, – а Дева‑Праматерь благословляет тех, кто убивает чужаков!»

Головная ладья подошла вплотную к судну. Теперь стало хорошо видно, что трупы исклеваны птицами, изуродованы и помяты во время шторма. Молодые воины с криками стали цепляться баграми за обшивку судна, за канаты, потом с быстротой и ловкостью горных козлов взобрались на палубу. Ловили буксирные веревки, подаваемые с лодок, и укрепляли их в носовой части корабля. Заглянуть внутрь «Евпатории» они не спешили, тем более что осмотр судна и его разгрузка дело старших.

Главарь поднял руку и громко приказал очистить палубу от трупов.

Это оказалось не так просто. Железные кольца прочно сидели на запястьях, лодыжках и шеях мертвецов. Пришлось топорами рубить мертвые тела, отсекать им руки и ноги и сбрасывать их в море. Одни делали эту работу с шутками и смехом, другие с содроганием. Гебр чувствовал непреоборимое отвращение к мертвым и в то же время относился к ним с суеверным чувством почтения. Ему казалось, что рубить покойников – значит обижать их. Поэтому юноша благоразумно уклонялся от грязной работы. Спустившись под верхнюю палубу, где было больше всего трупов, он скрылся от внимательных взоров старшего, строго следившего, чтобы все молодые воины исправно занимались порученным делом. Здесь он увидел, как его товарищ рванул за кандалы, желая подтянуть труп ближе к краю палубы. Мертвый неожиданно застонал и согнул руку. Молодой тавр испуганно отскочил назад, но, устыдившись своей слабости, взмахнул топором, намереваясь раскроить череп ожившему гребцу. Для него всякий, кто не принадлежал к таврскому племени, был враг, а врагов полагалось уничтожать.

«Он хочет убить этого человека!» – пронеслось в голове Гебра.

С такими мыслями Гебр подскочил к товарищу и схватил его за руку.

– Что ты делаешь? – крикнул он. – Разве можно убивать не повинного ни в чем человека? За что? Ведь гребцы греческой лодки не по своей вине оказались в наших водах! Они подневольно работали, эллины отняли у них свободу, обидели их, заставили их умереть в цепях!.. И если один остался живым, то почему же не позволить ему вернуться к своему племени?.. Пусть он у костра своего рода расскажет, что тавры не такие, как эллины, они не лишают людей свободы и не проливают кровь невинных!

Молодой тавр с удивлением посмотрел на товарища.

– Но вождь приказал очистить большую греческую лодку от тел иноземцев! Почему я должен щадить этого чужого человека, ведь он не тавр!

– Ты ничего не понимаешь! Нужно очищать лодку от мертвых, а живых мы должны представить на суд стариков, пусть они решают, как поступить… Может, они принесут пленника в жертву богине или он захочет стать тавром и поклонится нашим богам и предкам… А разве мало случаев, когда пленников отпускали на их родину?

Тавр неохотно опустил топор. Корабельный раб очнулся и смотрел на воинов больными, посоловевшими глазами. Он хотел что‑то сказать, но беззвучно дергал спутанными усами, наполовину седыми, так же как и его длинная борода, закрывавшая грудь. Несмотря на истощение и изнеможенность, человек этот сохранил могучее телосложение, его ноги и руки напоминали узловатые сучья старого дуба, потерявшие былую красоту и свежесть, но еще крепкие к жилистые. Гебр подал ему тупой конец копья. Тот ухватился и, сделав усилие, с трудом поднялся на ноги. Теперь стало видно, как высок и могуч этот человек. Неожиданно он покачнулся от головокружения, но не упал, ухватившись за деревянную стойку. Придя в себя, кивнул головой Гебру.

– Ты молод, – сказал он по‑таврски низким голосом, – но у тебя в голове мысли старого человека. А в груди бьется сердце будущего вождя. Я благодарен тебе.

Гебр с изумлением услышал слова гребца, так свободно говорившего на языке горцев.

– Кто ты, отец? – спросил он невольно становясь в почтительную позу, как это полагалось в присутствии старших. – Ты знаешь речь тавров, но ты не тавр.

– Да, я не тавр… И не так стар, как тебе показалось. Эллинское рабство сделало меня седым… Потом я скажу тебе, кто я. А сейчас помоги мне выйти на солнце, дай мне возможность согреть кости. Я совсем ослаб и еле стою на ногах…

На корабле продолжалась оживленная суета. Воины перекликались веселыми голосами, смеялись, шумели. Тех, кто привык считать тавров за молчаливых и суровых людей, поразило бы сейчас их поведение. Но сыны древних воинственных племен вели себя естественно и просто только у костров своих отцов и там, где на них не мог упасть взгляд чужака. Тогда они могли шутить и забавляться для своего удовольствия и на потеху сородичей. В присутствии иноплеменников тавры держались гордо, чопорно, всячески стараясь показать свою силу и сплоченность.

Сегодня тавры имели повод для веселых шуток. Считалось большой удачей заарканить целый корабль, около которого туземные челноки выглядели такими маленькими. А главное – без потерь!..

Высокий предводитель молодых воинов взошел на корабль с горделивым выражением на лице. Раздувая ноздри, оглядел палубу и мысленно прикинул, сколько ценных вещей получит его племя из трюма захваченного судна, совсем почти целого. Богиня была добра к ним! Духи моря пригнали «большую лодку» прямо в руки избранного народа! О!.. Боги получат за это щедрую жертву!..

Впрочем, боги моря уже получили свыше ста трупов! Когда эта цифра стала известна всем, раздались восклицания:

– Ого!.. Вот это жертва! Столько тел, сколько пальцев у пяти человек на руках и ногах! Даже больше!

– Недаром старый Агамар Однорукий часто говорит нам, что не мы жертвуем морю, но сами пользуемся крохами, падающими с его жертвенного камня!

– Тавры – народ‑избранник, и боги не оставят его своими милостями!

«Евпаторию» ввели в спокойную бухту, отгороженную от ударов волн скалистым мысом. Теперь на ней не было трупов. От них остались лишь бурые пятна на досках палубы. Возбужденно гудели мухи, привлеченные запахом крови.

Агамар Однорукий и его свита вступили на корабль. Молодые воины сразу присмирели и стали ожидать приказаний, стоя в почтительных позах.

Агамар толкнул ногой дверь передней рубки. Внимательно осмотрел остатки трапезы, пустые амфоры и разбитые фиалы. Концом посоха пошевелил одежды, брошенные на ложе триерарха. Сморщился брезгливо.

– В этих одеждах, – сказал он наставительно, обращаясь к юношам, – еще живет отравленный дух чужих людей, их черные мысли и их несчастья. Только после очистительного обряда они станут безвредными для тавров.

Трудно передать, какие гримасы появились на лицах воинов. Молодые и старые переглядывались, сморщив носы. Некоторые плевали и опрометью выбегали из рубки, спеша передохнуть на свежем воздухе. Чужая жизнь, чужие запахи вызывали гадливое чувство. Недоброе таилось здесь в каждом предмете. Внутренность каюты, где недавно ютился нечистый эллин, вызывала содрогание. И каждый думал, что хорошо бы уничтожить поганых иноземцев всех до одного, пусть бы не отравляли воздух своим вредным дыханием и не возмущали богов гнусными поступками…

Если греки считали тавров дикарями, то тавры смотрели на греков как на кровожадных вампиров, пьющих кровь других народов, отнимающих у людей свободу. Не один таврский юноша вздрагивал, косясь на груду цепей, снятых с трупов. Кто в состоянии разорвать эти железные узы? И если бы разорвал, то куда побежал бы с эллинской вечной каторги среди открытого моря?.. Это казалось чудовищным.

Ударами кремневых топоров воины сбили замок с капитанского сундука и откинули его крышку. Но никто не полез в него руками. Копьями вынули парадные одеяния триерарха, красивый восточный меч, разглядели медную вазу, полную золотых и серебряных монет, и свитки пергамента с печатями.

По знаку вождя все это было вложено обратно в сундук, крышка опущена. Агамар вышел из рубки, намереваясь продолжить обход всех помещений «Евпатории», но его предупредили. Дверь задней рубки медленно открылась, и оттуда показалась странная фигура человека с всклокоченной бородой и совсем очумелыми глазами. Его одежда висела клочьями, вся сырая, испачканная и разодранная. Человек жадно хватал ртом воздух и ловил руками вокруг, чтобы не упасть. Трудно было узнать в нем келевста Аристида. Он первым пришел в сознание и выбрался посмотреть, где находится корабль. С видом воскресшего мертвеца Аристид озирался вокруг, словно впервые видел мир, освещаемый солнцем.

Два воина приставили к его груди копья, но Агамар сделал движение рукой, и они поспешно отскочили в сторону. Вслед за келевстом один за другим стали появляться бледные, помятые гераклеоты. Купцы щурились от яркого света. Приглядевшись, испуганно, но негромко заохали.

– Не в добрый час я отправился в плавание… – заскулил Никодим, держась за пояс.

– Пить… воды… – сипел Гигиенонт, смотря на своих собратьев глазами мученика. Но на него никто не обратил внимания. Сейчас он походил на одного из тех мертвецов, от которых только что очистили корабль.

Ужас сковал греков, когда они разглядели, что окружены полукольцом рослых горцев. Оружие, направленное против них, показалось втройне острым, губительным, пугало своим необыкновенным видом. Купцы принимали тавров за легендарных человекоподобных чудищ из‑за их мохнатых одежд, шерстяных ноговиц. При одном виде тяжелых дубин с зазубринами, страшных луков в рост человека и пучков стрел перепуганные купцы бледнели и в оцепенении вращали дико выпученными глазами, не имея сил не только сопротивляться, но просто сделать онемевшими членами какое‑нибудь осмысленное движение.

– О горе… – еле шептали заледеневшие серые губы, – мы спасены чудом от смерти в глубинах моря, но гневом богов отданы в руки пиратам…

– Это арихи, – глухо пояснил Орик, мрачно упершись глазами в палубу.

– Арихи? – переспросил шепотом Автократ. – Значит, не тавры?

– Именно тавры. Самые свирепые из тавров!.. Есть еще синхи и напеи, тоже кровожадные, но арихи граничат с Херсонесом и более других ненавидят эллинов!..

– О великий Зевс!.. Тавры! Попасть к ним в плен хуже, чем быть съеденным рыбами!

– Не сожалейте! К рыбам вас отправят сами варвары!

– Тсс… Ради памяти отцов наших, не раздражайте их! Ведь они слушают нас и, кто знает, может, понимают…

Пленников отправили на берег. Автократ первый с готовностью спустился в лодку, предупреждая каждое приказание пиратов. Сделал попытку улыбнуться одному из них с заискивающим видом. Но, вглядевшись в его изрубленное лицо, увидел в глазах дикаря холод и жестокость, после чего стушевался и постарался в дальнейшем быть менее заметным. Сердце стучало в груди сильнее кузнечного молота, в ушах гудело. Все происходящее походило на сон. Даже свою особу Автократ стал считать чем‑то посторонним и решил, что душа его почти отделилась от тела и готова улететь, стоит лишь одному из ужасных конвоиров сделать взмах боевым топором. Быть проданным в рабство и стать слугою у самого требовательного хозяина – сейчас казалось несбыточным счастьем. Впереди маячила смерть. Многие чувствовали ее близость, как бы слышали удары дубин и хряск собственных черепов.

– Тавры не продают пленников в рабство, они убивают их во славу своей кровожадной богини… – прошептал в бреду Никодим.

Осмотр корабля продолжался. Добыча оказалась богатой. Из переднего люка извлекли флейтиста, проревса, матросов и гоплитов.

– Богиня не будет в обиде, – многозначительно и удовлетворенно заметил Агамар, – она свою долю получит.

Все утвердительно закивали головами. К счастью для пленников, они не знали языка горцев. Иначе сердца их содрогнулись бы от зловещего намека, высказанного одноруким вождем.

– Людей больше нет, – доложили воины.

Агамар ступил ногой на ступеньку и начал спускаться в средний люк, ведущий в грузовой отсек. Здесь его восхищенным взорам представились объемистые тюки, ящики, корзины, амфоры, сидящие рядами, подобно спящим птицам, и пузатые пифосы, выглядевшие очень солидно. Все, что купцы предназначали для рынков Херсонеса и Неаполя Скифского, в обмен на зерно и шерсть, попало горцам даром, да еще вместе с самими хозяевами.

Под ногами хлюпала вода. Крысы с писком убегали в темные углы.

– Греческая лодка имеет течь. Нужно поспешить с разгрузкой!

– Нет, мудрый, эта вода из разбитого глиняного бочонка.

Воин упал на живот и пососал грязную жижу.

– Да, вода пресная.

Прислушавшись, краснобородый вождь неожиданно вздрогнул, что не укрылось от внимательных взоров его свиты. Все насторожились. Агамару показалось, что из мрака подпалубного пространства донеслось как бы слабое стенание и более отчетливое щелканье чьих‑то челюстей. Словно где‑то рядом притаился хищник, готовый броситься на вошедших.

Необъяснимое, непонятное всегда действовало на человека поражающе. На детей сильнее, чем на взрослых. Тавры, легендарные пираты таврических вод, гроза мореплавателей, были подобны детям. В их представлении действительный мир служил лишь оболочкой, еле прикрывающей мрачную бездну потустороннего, сверхъестественного, непостижимого для людей, но враждебного им. Смелые перед лицом реальной опасности, горцы становились робкими, если дело шло о происках невидимых духов. Они были подвержены неожиданной бессознательной панике, как и большинство народов в эпоху их младенчества.

Трудно сказать, какие образы и мысли вдруг возникли в голове Агамара, но самоуверенная усмешка сбежала с его лица. Рубцы и морщины резко выступили на его побледневшем лице, глаза остановились, и славный предводитель храбрейших воинов, воспитатель таврской молодежи, превратился в бездушный камень, подобный обломку тех скал, которыми была так богата его родина.

Очевидный испуг предводителя с быстротой сильного яда подействовал на молодых и старых, заледенил их сердца. Еще один необъяснимый звук – и утроба корабля в мгновение ока превратилась в сказочную пещеру, населенную чудовищами.

Воины толпой кинулись обратно к люку, объятые ужасом. Они закупорили своими телами узкое отверстие, давили и тискали друг друга, усиливая панику. Агамар увидел, что его вооруженная охрана, бросая дубины и копья, спасается позорным бегством.

– Воины! – закричал он не своим голосом. – Воины!.. Ведь вы не нарушите завета отцов! Вы не бросите своего вождя в опасности!.. Вас спросит об этом совет стариков! Что вы ответите ему?..

Его последним втащили на палубу. Храбрые мужи с размаху бросались в воду и добирались до берега вплавь, фыркая и отдуваясь.

– Спасайте вождя! – крикнул кто‑то. – Спасайте Агамара Однорукого!..

– Куа! – раздался с берега боевой клич, хотя никто из стоявших там не понимал, в чем дело.

Когда Агамара вытащили на берег, он имел очень жалкий вид. Говорить он не мог и походил бы на утопленника, если бы не мигал остекленевшими глазами. Что‑то красное струилось по его груди.

– Пролита кровь вождя!

– Вождь ранен! Месть! Месть!

При ближайшем рассмотрении красная жидкость, так взбудоражившая тавров, оказалась краской, стекавшей с бороды вождя.

Волнение стало успокаиваться.

Пленные греки с удивлением и тревогой наблюдали суматоху, силясь понять, в чем дело. Не понимая речи туземцев, видели, что все показывают пальцами на «Евпаторию», словно на судне произошло какое‑то необыкновенное событие. Но какое? Кое о чем догадывался Орик. Херсонесит поделился своей догадкой с Аристидом. Тот криво усмехнулся и ответил:

– Тем хуже для скифов и, возможно, лучше для нас!.. Нужно ярость дикарей направить на этих проходимцев!

Фарзой и его слуги ничего не знали о происшедшем. Изрядно выпив за ужином, они спали крепким сном даже тогда, когда судно было прибуксировано таврами в бухту.

Первым проснулся Сириец. Раб протер глаза, прислушался. Кроме клокотания в горле Марсака, ничего не было слышно. Корабль стоял неподвижно, как дом, построенный на твердой земле.

Раб ступил ногою на лесенку, уперся плечом в крышку люка, но она не поддавалась его усилиям. Странная тишина удивляла его. Не слышно привычного скрипа рулевого рычага, не хлопают паруса, молчит флейтист, не звенят цепи в такт надсадному уханью гребцов. Корабль словно вымер. «Что случилось? – спросил себя Сириец. – Или мы уже прибыли в херсонесскую гавань? По‑видимому, это так. Но почему никто не топает ногами по палубе? Не могли же все уйти с судна на берег…»

С такими предположениями он простоял с минуту среди каюты, продолжая прислушиваться, наконец решил, что произошло что‑то неладное. Кинулся было будить хозяев, но остановился. В голову пришла мысль заглянуть в соседнее помещение. Кроме похвального стремления продолжить разведку, начатую еще ночью совместно с Пифодором, он имел тайное желание подкрепиться как следует без помехи мясом и вином и по возможности взять кое‑что для пополнения своего рабского имущества, но так, чтобы об этом не узнали господа.

С быстротой и легкостью бестелесной тени предприимчивый раб оказался за перегородкой и начал проворно шарить по тюкам, пробираясь к бочке с солониной. И когда рука его нащупала деревянную крышку знакомого пифоса, до его ушей впервые за утро донеслись звуки человеческого говора, тяжелые удары в борт, затем скрип досок палубы как бы от чьих‑то мягких шагов. Опять послышались удары, теперь уже над головой, громкие восклицания и визг дверных петель. Сирийцу был знаком этот звук, который означал, что кто‑то вошел в рубку триерарха или вышел из нее. Успокоившись, он занялся соленой бараниной. Но тут кто‑то стал приоткрывать люк. Яркая полоска дневного света прорезала тьму трюма и уперлась в деревянный пол. Раб чуть не подавился от неожиданности, бросил кусок, кинулся к своей воровской лазейке и поспешно юркнул в нее, прикрыв за собою доской отверстие пролома. Дрожа от волнения, продолжал наблюдать за происходящим через щелку.

К его изумлению, в трюм спустились не греки, а какие‑то странные люди, одетые в лохматые шкуры и вооруженные грубо сделанными топорами, дубинами и копьями. «Это люди из подземного мира!» – мелькнула боязливая мысль. Наружность старика с кроваво‑красной бородой показалась ужасной. В страхе раб принял крашеную бороду вождя за кусок сырого мяса, торчащего изо рта необыкновенного беловолосого старца, возможно колдуна или обитателя страны теней. Поборов внезапный приступ страха, он смекнул, что «Евпатория» захвачена каким‑то местным скифским племенем, а может, и знаменитыми пиратами, о которых он слышал неоднократно.

Неожиданно Марсак издал сильный храп, который нельзя было не услышать даже на палубе. Движимый чувством самосохранения, Сириец повернулся к скифу и попытался прикрыть ему рот ладонью. Марсак стал ворочаться, бормотать и, не открывая глаз, нанес Сирийцу такой удар кулаком, что тот отлетел в другой угол каюты с глухим стоном.

«Ясно, – подумал раб в следующий миг, – что мы привлекли к себе внимание косматых людей».

В товарном отсеке после минуты затишья поднялась беготня, раздались крики, с треском рухнула лесенка, потом все стихло, и странная тишина опять воцарилась повсюду. Охая и держась за ушибленное место, невинно пострадавший слуга заглянул в пролом. Глаза его уперлись в темноту. Происшедшее походило на видение.

Кое‑как растолкав хозяев, Сириец, сбиваясь и путая, доложил о посещении корабля странными людьми.

– Если ты не врешь, – заключил Марсак, зевая, – то мы попали к таврам. Это у них старшие вожди красят бороды охрой. Только не пойму – когда это могло произойти?

– И почему они так поспешно ушли?.. Уж не приснилось ли все это нашему оруженосцу? – насмешливо спросил Пифодор. – Тем более что он вчера изрядно выпил!

– Если мы у тавров, – ответил старый скиф, продолжая зевать, – то они о нас не забудут… Ждать долго не придется!

– Что же нам делать? – спросил князь.

– Я думаю, – отозвался Пифодор, – нам нужно выпить вина и хорошо позавтракать, пока пища и питье у нас под рукою! С сытым брюхом легче встречать как друзей, так и врагов.

Фарзой рассмеялся и поддержал предложение родосца. Сириец засуетился. В каюте было почти совсем темно. Масло в светильнике выгорело. Фитиль еле тлел, бросая вокруг красноватый отблеск. Проворный слуга смастерил факел из своей старой одежды, обмотав тряпками палку, и воткнул его в горлышко пустой амфоры. Факел весело вспыхнул. Оба скифа с удивлением переглянулись. Их спутники были разодеты не хуже, чем восточные купцы.

– Вы разбогатели, что ли? – обратился к ним князь. – Впрочем, я еще вчера заметил на вас цветные рубахи.

– Да, мы сменили старую, поношенную одежду на новую, – оскалился Пифодор, – по праву войны.

Марсак, смеясь, покрутил головой.

– Неплохо вы придумали – расковырять перегородку и ограбить эллинских торгашей!

– Они посягнули на нашу свободу, а мы на их товары!.. Эллины сами объявили нас врагами, а мы в отместку ограбили их склад! Нам терять нечего!

Завтракали с большим аппетитом. Солонина разжигала жажду. Ее утоляли содержимым обливных амфор.

– Однако, – заметил князь, – мы спали очень крепко, даже не заметили, что ветер утих и корабль вошел в бухту. То, что говорит Сириец, могло быть просто сном… Я думаю, что мы находимся в херсонесском порту.

– Нет, господин, – возразил с жаром Сириец, – я не спал, я хорошо видел косматых людей!

– Сириец прав, – вмешался Марсак, вытряхивая из бороды капли вина. – Если бы он видел сон, то откуда бы ему приснились старики с крашеными бородами? Ведь он никогда не встречал их в своей жизни!

– Это верно, хозяин, но… у нас иногда рассказывали о красных бородах у мидийцев и парфян. Хотя сам я не видел их.

– А где ты родился?

– Я родился в Сирии. Моя страна лежит около горы Аман. За горою живут каппадокийцы!

– Гора Аман? – переспросил просвещенный эллинской наукой Фарзой. – Я слышал о ней. Это целый хребет, отходящий от Тавра.

– От Тавра? – изумился Марсак. – Значит, твоя страна, раб, лежит здесь, в Тавриде?

– Нет, – весело возразил князь, – родина нашего Сирийца расположена гораздо дальше. Ты, Марсак, не знаешь, что Тавром называют горную цепь в Малой Азии. Но досужие эллинские ученые проследили, что, подойдя к морю, горы уходят под воду, продолжаются по морскому дну и появляются вновь в Скифской Тавриде, где и образуют наш отдельный Тавр, населенный краснобородыми горцами…

– Значит, – усмехнулся Пифодор, – есть не два, но три Тавра?

– Как так?

– А как же! Один – это Малоазийский Тавр. За ним, где‑то возле горы Аман, живут родственники Сирийца! Другой – Скифский Тавр на северном берегу Понта Эвксинского.

– Ну, а третий? Где он?

– Третий – между ними, на дне моря. Он делит Понт на две половины: восточную и западную.

– Что же, ты высказал верную мысль. Подводный Тавр, судя по утверждениям греческих ученых, существует!.. Но его нельзя исследовать.

– И прибрать к рукам, – ввернул Марсак, – а то его давно захватили бы полководцы Митридата или римляне.

– Их туда не пустит Посейдон, – возразил родосец, – подводный Тавр – его вотчина, дарованная Зевсом, там живут дельфины и пеламиды, морские чудища и шаловливые нереиды. Нимфы, я думаю, красят Посейдону бороду в зеленый цвет, а ревнивая Амфитрита гоняет их. Отсюда – бури на море.

Веселый смех заставил вздрогнуть стены каюты.

– Есть также два Кавказа, – продолжал свои научные объяснения князь. – Первый – тот, что расположен между Скифским и Гирканским морями, мидяне называют его Кро‑указ, «белеющий от снега», второй – это Индийский Кавказ, или Паропамис, иначе Памир… Там в горах лежат снега, выпавшие в день сотворения мира. В этих снегах зарождаются черви, полные очень хорошей воды. Их ловят, разрывают им кожу и пьют воду.

– Я предпочитаю пить вино! – ответил Пифодор, наполнив чаши.

– Ты, сын мой, своими двойными примерами напомнил мне наше двоякое положение, – покачал головою захмелевший дядька. – Мы дважды пленники: сначала у греков, а теперь у тавров. Но великие боги, Папай, Апи и мать Табити, не откажут нам в своем покровительстве. Горная Таврика – почти Скифия. Отсюда легче добраться до дома, чем со дна моря.

Родосец беззаботно скалил белые зубы, слушая старика.

– А ты не думаешь, старина, – спросил он, – что тавры отрежут нам головы и насадят их на длинные шесты? Я много раз слышал, будто они любят так поступать с пленными.

Старый скиф посмотрел на грека с неудовольствием.

– Хм… Я уверен, тавры не позволят такой подлости по отношению к пленнику царской крови. Они должны знать, что Фарзой личный друг царя Палака и родственник ему по одной из жен покойного царя Скилура.

– Ну, может, князя‑то они и пощадят, – продолжал подтрунивать Пифодор, – но нас с тобою едва ли…

– Нет, нет, Пифодор, ты сам должен понять, я десять лет не видел Скифии, и боги не допустят, чтобы я умер, не увидев родины и не принеся благодарственных жертв!

– О, ты плохо знаешь богов, старина. Они и не то допускают. К тому же в этих местах властвует кровожадная богиня. Дева, которая не откажется хлебнуть нашей крови…

– Ты словно желаешь этого и пытаешься своей болтовней накликать беду! Скифам нечего делить с таврами, они живут в мире. Скифам Папай отдал степи, а таврам – горы. Зачем им враждовать между собою? И мы не враги здешним горцам.

– Тише… кажется, о нас кто‑то вспомнил, – прервал разговор князь, – я слышу шаги. Кто‑то подошел к люку.

Все выжидательно подняли головы. Послышались голоса и стук отодвигаемой задвижки. Люк распахнулся. Яркие лучи солнца ослепили узников. На фоне голубого неба, врезанного в квадрат палубного отверстия, обрисовалась физиономия Аристида. Келевст с язвительной усмешкой оглядел всех находящихся в трюме. Из‑за его плечей глянули бронзовые гладкие лица таврских воинов с белесыми, выгоревшими на солнце волосами. Появился и исчез кончик копья, как бы напоминая узникам, что они по‑прежнему находятся под стражей и двери временной темницы открылись не для их освобождения.

Date: 2015-11-15; view: 281; Нарушение авторских прав