Неведомый однодворец

В российских городах, а более всего в сельской местности, существовало немало людей, которых было трудно отнести к тому или иному классу. Кем назвать? К кому причислить? К обедневшим ли дворянам, к однодворцам?..

«Никто не знал, откуда он свалился к нам в уезд; поговаривали, что происходил он от однодворцев и состоял будто где‑то прежде на службе; но ничего положительного об этом не знали; да и от кого было и узнавать, – не от него же самого: не было человека более молчаливого и угрюмого. Также никто не мог положительно сказать, чем он живет; он никаким ремеслом не занимался, ни к кому не ездил, не знался почти ни с кем, а деньги у него водились; правда, небольшие, но водились. Вел он себя не то что скромно, – в нем вообще не было ничего скромного, – но тихо; он жил, словно никого вокруг себя не замечал и решительно ни в ком не нуждался. Дикий‑Барин (так его прозвали; настоящее же его имя было Перевлесов) пользовался огромным влиянием во всем округе; ему повиновались тотчас и с охотой, хотя он не только не имел никакого права приказывать кому бы то ни было, но даже сам не изъявлял малейшего притязания на послушание людей, с которыми случайно сталкивался. Он говорил – ему покорялись; сила всегда свое возьмет. Он почти не пил вина, не знался с женщинами и страстно любил пение. В этом человеке было много загадочного; казалось, какие‑то громадные силы угрюмо покоились в нем, как бы зная, что раз поднявшись, что сорвавшись раз на волю, они должны разрушить и себя и все, до чего ни коснутся; и я жестоко ошибаюсь, если в жизни этого человека не случилось уже подобного взрыва, если он, наученный опытом и едва спасшись от гибели, неумолимо не держал теперь самого себя в ежовых рукавицах. Особенно поражала меня в нем смесь какой‑то врожденной, природной свирепости и такого же врожденного благородства, – смесь, которой я не встречал ни в ком другом» (Тургенев И. С. Певцы).

«Наперед мужицкое, а потом свое»

В России с давних пор все сводилось к тому, чтобы сделать дворянство зависимым от монархии. Она не позволяла своему служилому классу пускать корни в деревне, поскольку хотела, чтобы дворяне вечно перемещались по территории империи: были бы постоянно готовы перебраться на новую должность и соответственно новое место жительства. Для России казалось немыслимым то, что предлагал Прусский Indiqenatsrecht, то есть чтобы управители проживали и владели землями именно в тех провинциях, где они и несли службу. Не было у нас и наследственных должностей.

Еще московское правительство было заинтересовано в том, чтобы рассредоточить земельные владения служилого дворянства. Не принималось во внимание ни их место рождения, ни местоположение других их владений. К чему же это приводило? Помещик, намеревавшийся получить добавочную землю для себя или для своих сыновей, вынужден был брать имение там, где ему давали. Нередко и за сотни верст от родового, фамильного гнезда. Открывались новые пограничные области для колонизации, и дворяне вынуждены были перебираться на новое место. Причем за ними тянулись и весь их двор, и крепостные.

Примечательно, что рассредоточение поместий и частый переход в новые руки продолжались на протяжении всего периода империи, ведь пожалованные земли давались в самых разных частях страны. Так что в России не было слитых вместе владений, выгодных не только с экономической, но и с политической точки зрения. И если даже состояние Петра Шереметева, крупнейшее в стране, располагалось в 17 губерниях, что же говорить о беднейших русских помещиках, составлявших абсолютное большинство! Наделы их пахотной земли размещались в одной или нескольких деревнях. И порой владели они ими совместно с другими помещиками. Нередко небольшое село принадлежало одновременно нескольким помещикам. И разве это могло привести к модернизации сельского хозяйства?

К сожалению, русское дворянство не создало майората и права первородства. Что же было делать молодому отпрыску, обделенному наследством? А потому русские помещики всегда выступали за раздел своих имений между всеми сыновьями. И придерживались правила оставлять каждому равную долю.

Необыкновенно интересные выводы были сделаны в свое время академиком А. Н. Веселовским. Дробление состояний известных боярских фамилий привело к тому, что некоторые их отпрыски уже в третьем и четвертом поколениях превращались в однодворцев, а затем и в холопов.

В Европе, а тем более в Англии ситуация оказалась прямо противоположной. Еще в XVII веке в Британии вводится так называемый Strick Settlement. Это был особый правовой порядок, по которому собственник земельного владения рассматривался как его пожизненный владелец. К чему же это привело? Достаточно большая территория страны продолжала сохраняться в одних и тех же руках дворянских родов и не попадала в руки нуворишей. Так что поместья, даже и вполне скромные, позволяли дворянину обладать экономической независимостью.

В России класс дворянства был невелик. Так, к середине XIX столетия он составлял примерно миллион. Но если исключить из него личное дворянство (закон запрещал ему владеть крепостными) и польских шляхтичей (оказавшихся в составе империи после раздела Польши), то общее число потомственных дворян, что проживали в 37 губерниях[26], составляло всего лишь 274 тысячи человек.

Однако из этого числа лишь одна треть владела крепостными. А если припомнить, что претендовать на положение своего рода джентльмена мог лишь русский дворянин, владевший более чем сотней крепостных (чтобы иметь полное право голоса в дворянских собраниях), то общее число таких «джентльменов» составляло 18 с половиной тысяч. И это‑то на всю территорию Российской империи! Обедневших же дворян было около 70 тысяч. И у них не было никакой возможности жить с имений.

Конечно, были в стране и очень богатые дворяне, объединенные в закрытый клуб, насчитывавший 1 тысячу 400 «джентльменов». Но разве это цифра для России, где на знатность рода претендовал миллион человек?!

Примечательно то, что упоминание о культуре XIX века прежде всего во главу угла ставит именно дворянство. Причем людей среднего достатка. Именно эта когорта более всего интересовалась культурой – литературой, музыкой, живописью. Но самое удивительное, что именно после 1861 года творческое начало в русском дворянстве начинает затухать. В новых условиях необходимо было тщательно вести хозяйство. Однако этому следовало учиться, не полагаясь на управляющих имениями. Причем чем меньше были земельные наделы, тем интенсивнее приходилось входить в курс дела. Но служилое дворянство привыкло служить. А вот просто жить, ежедневно заглядывая в бухгалтерские гроссбухи, как в зеркало усадебной жизни, было не для них.

Если самые богатые землевладельцы России, быстро сориентировавшись, перевели свои поместья на промышленные рельсы, что же было делать среднему и бедному дворянству? И хотя в эти годы произошел необыкновенный скачок цен на землю, последние все глубже утопали в долгах, закладывали и перезакладывали землю, затем и сами усадьбы, а то и вовсе продавали их, оставляя себе лишь господские постройки и некоторые службы (конюшни, каретные сараи).

Однако в XIX веке существовали и усадьбы среднего достатка, которые приносили отменный и, главное, стабильный доход и после реформы. За счет продуманного, рентабельного ведения хозяйства.

А умение вести хозяйство совместно с мужиком? Кажется, и таких примеров в России было немало. Нередко помещик являлся и своеобразным дирижером, режиссером той совместной, многоступенчатой работы, что была крайне необходима и тем и другим. Но только человек с высокой общей культурой, дополненной агрономическими и экономическими знаниями, а главное, увлеченный самими сельскими работами, мог быть необходим мужику и рассчитывать на его же, мужика, обоюдную помощь.

«В три года он, не продавая именья жены, уплатил оставшиеся долги и, получив небольшое наследство после умершей кузины, заплатил и долг Пьеру.

Еще через три года, к 1820 году, Николай так устроил свои денежные дела, что прикупил небольшое именье подле Лысых Гор и вел переговоры о выкупе отцовского Отрадного, что составляло его любимую мечту.

Начав хозяйствовать по необходимости, он скоро так пристрастился к хозяйству, что оно сделалось для него любимым и почти исключительным занятием. Николай был хозяин простой, не любил нововведений, в особенности английских, которые входили тогда в моду, смеялся над теоретическими сочинениями о хозяйстве, не любил заводов, дорогих производств, посевов дорогих хлебов и вообще не занимался отдельно ни одною частью хозяйства.

У него перед глазами всегда было только одно именье, а не какая‑нибудь отдельная часть его. В именье же главным предметом был не азот и не кислород, находящиеся в почве и в воздухе, не особенный плуг и назем[27], а то главное орудие, чрез посредство которого действует и азот, и кислород, и назем, и плуг – то есть работник‑мужик. Когда Николай взялся за хозяйство и стал вникать в различные его части, мужик особенно привлек к себе его внимание; мужик представлялся ему не только орудием, но и целью и судьею.

Он сначала всматривался в мужика, стараясь понять, что ему нужно, что он считает дурным и хорошим, и только притворялся, что распоряжается и приказывает, в сущности же только учился у мужиков и приемам, и речам, и суждениям о том, что хорошо и что дурно. И только тогда, когда понял вкусы и стремления мужика, научился говорить его речью и понимать тайный смысл его речи, когда почувствовал себя сроднившимся с ним, только тогда стал он смело управлять им, то есть исполнять по отношению к мужикам ту самую должность, исполнение которой от него требовалось. И хозяйство Николая приносило самые блестящие результаты.

Принимая в управление имение, Николай сразу, без ошибки, по какому‑то дару прозрения, назначал бурмистром, старостой, выборным тех самых людей, которые были бы выбраны самими мужиками…

Прежде чем исследовать химические свойства навоза, прежде чем вдаваться в "дебет и кредит" (как он любил насмешливо говорить), он узнавал количество скота у крестьян и увеличивал это количество всеми возможными средствами…

При посевах и уборке сена и хлебов он совершенно одинаково следил за своими и мужицкими полями. И у редких хозяев были так рано и хорошо посеяны и убраны поля и так много дохода, как у Николая.

С дворовыми он не любил иметь никакого дела, называл их дармоедами… когда возможно было отдать в солдаты вместо мужика дворового, он делал это без малейшего колебания… Состояние его быстро увеличивалось; соседние мужики приходили просить его, чтоб он купил их, и долго после его смерти в народе хранилась набожная память об его управлении. "Хозяин был… наперед мужицкое, а потом свое. Ну и потачки не давал! Одно слово – хозяин!"» (Толстой Л. Н. Война и мир).