Вкус яда

– Что еще за игру вы затеяли? – Молодая женщина твердой рукой подвела его к кровати. Она вся позеленела от злости. – Тоже мне, больной называется! Мне нет никакого интереса драться из‑за бумажника. Вот возьму, оставлю вас здесь, а сама соберу вещи и уйду, пока вы еще чего‑нибудь не натворили.

– Он пытался меня убить, – сказал Мейтланд. – А вы его подначивали.

– Никого я не подначивала. Проктор вообще полуслепой. Одеяло‑то вы наше сожгли.

– Одеяло ваше. Я не останусь здесь на ночь.

– А кому вы тут нужны! – Девушка с непритворным негодованием покачала головой. – Вот она, благодарность капиталиста! Я только что спасла вас от Проктора, а вы рассказали ему про бумажник. Это вы ловко придумали – дать ему денег. Но вам это все равно не поможет – Проктор никогда отсюда не уходит, а здесь, насколько я понимаю, их потратить негде.

Мейтланд покачал головой:

– Тут большого ума не надо. Бедолага! Наверное, он даже не знает, что с ними делать.

– Единственное, что ему доставалось от жизни, – это чужое дерьмо. И не надейтесь, что он будет вам другом. Если я оставлю вас с ним, вы быстро по мне соскучитесь.

Мейтланд смотрел, как она нервно шагает по комнате. Его обеспокоили ее беспрестанные намеки на то, что она покинет остров. Он еще не был готов общаться с Проктором один на один.

– Джейн, рано или поздно вам придется мне помочь. Мои друзья и семья, полиция, мои коллеги – они в любом случае выяснят, что здесь произошло. Должно быть, меня уже ищут.

– Ваша семья…– Девушка вырвала эти слова из контекста, делая на них особый упор. – А моя семья? – Она отступила назад и рявкнула: – Я не взяла у вас ни пенни – так им и скажите!

Усталый и замерзший, Мейтланд откинулся на сырую подушку. Молодая, женщина сновала по тускло освещенной комнате. Она привела в порядок свой чемодан и снова развесила одежду. Вечерний свет угасал, и Мейтланд пожалел, что спалил одеяло. Он понял, что получил некоторое преимущество перед девушкой и Проктором, настроив этих изгоев друг против друга и подпитав их взаимное недоверие.

Однако пока что он оставался пленником этой женщины, а ей могло взбрести в голову все что угодно. Похоже, ей нравились их странные отношения. Ее чувства к нему варьировали от нежности и добродушия до внезапной мстительной злобы, как будто Джейн видела в нем двух разных мужчин. Развесив одежду, она разожгла примус и заставила Мейтланда выпить горячей воды со сгущенкой. Подложив ему руку под голову, она тихо напевала ему что‑то утешительное, пока он пил из пластиковой чашки, и прижимала мягкую грудь к его лбу, словно кормила собственного младенца. Но через минуту настроение у нее круто изменилось, и она резко отстранилась, оттолкнула его голову и начала раздраженно рыскать по комнате. Она с таким недовольным видом прибавила огня в керосиновой лампе, как будто Мейтланд был виноват в том, что дневной свет шел на убыль.

– Джейн…– Мейтланд вытащил свой заляпанный маслом бумажник. – Тебе нужны эти деньги? Ты можешь воспользоваться ими, чтобы выбраться отсюда. – Ощутив внезапный прилив участия к этой девушке, он протянул ей бумажник.

– Не хочу я отсюда выбираться. Зачем это мне? – Она высокомерно вскинула голову и подозрительно посмотрела на него.

– Джейн, это несерьезно. Ты не можешь остаться здесь навсегда. Где твоя семья? Ты ведь была замужем, правда? – Мейтланд указал на чемодан и честно признался: – Я видел твои фотографии. Твой муж – что с ним?

– Не суйся – не в свое – дело, – проговорила она спокойно и твердо. Ее пальцы одеревенели, как прутья. – Боже всемогущий, я пришла сюда, чтобы избавиться от всех этих моральных отношений. – Она тупо ходила по комнате, словно ища, где бы укрыться от приставаний Мейтланда. – Люди не знают большего счастья, чем изобретать новые пороки.

– Джейн, допустим, я пообещаю тебе пятьсот фунтов – ты поможешь мне выбраться? Она бросила на него испытующий взгляд.

– Зачем так много? Это же куча денег.

– Затем, что я хочу, чтобы мы с тобой выбрались. Думаю, нам нужна помощь друг друга. Ядам тебе пятьсот фунтов – я серьезно…

– Пятьсот фунтов…– Она как будто задумалась над его предложением, пересчитывая в уме пачку банкнот. И вдруг накинулась на него, размахивая коричневым кисетом курильщика гашиша.‑А вы представляете, на сколько этого хватило бы, если снять дом какой‑нибудь бездомной семье?

– Джейн, ты сама принадлежишь к бездомной семье. Твой ребенок…

И тут Мейтланд сдался. Он устало откинулся на спину, а Джейн начала раскладывать свои курительные принадлежности. С минуту она понуро сидела на краю кровати, вперив взгляд в обшарпанную стену и не обращая внимания на ладонь Мейтланда, которую он участливо положил ей на руку. Машинально скрутив две сигареты, она засунула все назад в кисет. Потряся спичечным коробком, словно чтобы пробудиться, девушка прикурила первую сигарету, глубоко затянулась сладким дымом, задержала его на несколько секунд в легких и, удовлетворенная, легла рядом с Мейтландом, подтолкнув его, чтобы он подвинулся. Она накрыла его своей камуфляжной курткой, слабо улыбнулась своим мыслям и уставилась на плакат с Астером и Роджерс.

Мейтланд почувствовал, как его мысли поплыли под влиянием дыма. Кровать посередине просела, и сильное тело молодой женщины тесно прижалось к нему. Рука ее поднялась и упала. Девушка поднесла сигарету к губам и предложила затянуться ему. Стараясь не терять бдительность и боясь уснуть, Мейтланд сосредоточился на меркнущем свете, проникающем с лестницы. С вечерним холодом возвращалась лихорадка.

Джейн улыбнулась ему и легонько взяла за руку. Ее лицо с упрямым подбородком казалось детским в ореоле рыжих волос. Она выпустила изо рта дым и рукой направила его на Мейтланда.

– Хорошо?.. Знаешь, ты бы мог выбраться отсюда, если бы захотел.

– Как?

– С самого начала…– Она снова затянулась. – Если бы хорошо постарался, давно бы уже выбрался.

– Постарался? – Мейтланд скривился, вспомнив свои страдания под дождем, и потер грудь, прикрытую лишь заляпанной парадной рубашкой. – Холодно здесь.

Молодая женщина протянула к нему руки.

– Ты мог бы уже выбраться, – повторила она. – Проктор этого не понимает, но ты его успокоил. Знаешь, мы оба подумали, что ты наверняка бывал здесь раньше.

Она сквозь дым пристально посмотрела на Мейтланда и обвела пальцем масляное пятно на его рубашке. Он молча за ней наблюдал. Ее тон был ничуть не насмешливым и не враждебным, но в то же время она словно испытывала и его, и себя, выискивая в нем какие‑то ошибки собственного прошлого. На чужие пороки глаз у нее был наметан, и она моментально поняла, что Мейтланд примет эту роль.

А вдруг он и в самом деле намеренно застрял на острове? Ему вспомнилось, как он отказался пешком пройти сквозь туннель виадука к аварийному телефону, вспомнилась его детская убежденность, что в часы пик какой‑нибудь водитель непременно остановится, чтобы его подвезти, вспомнилось, как он изливал свой гнев… Опять он сидит в той пустой ванне, как в детстве, и рыдает от такой же обиды.

Согласившись на предложенную девушкой игру, Мейтланд сказал:

– Джейн, ты просто обязана уйти отсюда – ради себя самой. Отсиживаясь на острове, ты наказываешь только себя.

– Подумаешь, большое дело – я этого не замечаю. – Ее глаза блеснули на холодном отрешенном лице. – Все равно это легче, чем кое с чем примириться. Я никогда не отличалась умением улаживать ссоры – мне нужно несколько дней, чтобы перекипеть. Только так можно по‑настоящему разозлиться…

Она докурила сигарету и положила руку Мейтланду на живот, а потом повернулась и поцеловала его в губы.

– Скажешь, не зацепила? – спросила она.

– Может, и зацепила. – Мейтланд попытался обнять ее за талию, но его тело то и дело содрогалось от лихорадки. – Последние четыре дня были странные – будто зашел в сумасшедший дом и увидел там самого себя, сидящего на скамеечке.

Мейтланд отодвинулся от девушки. Он смутно догадывался, что она раздевается. Закурив вторую сигарету, она осмотрела в походное зеркальце свой живот и груди. Потом надела короткую кроваво‑красную юбчонку и люрексную блузку без рукавов. Он уже уснул, когда она прикрутила лампу и вышла из комнаты. По ступеням простучали ее острые каблучки.

Через несколько часов Мейтланд среди ночи услышал, что она вернулась. Шум машин на автостраде стих, и когда Джейн спорила с Проктором, ее резкий голос отчетливо доносился сквозь шорох травы. Бродяга, видимо, что‑то у нее выпрашивал и скулил, упрекая ее в том, что она забыла что‑то ему принести. Джейн вошла в комнату, зажгла лампу и пьяным взором посмотрела на Мейтланда. Ее растрепанные волосы полыхали ярким светом, как сумасшедшее солнце.

Она прошла, гремя жестянками и кастрюлями и едва разбирая, где что. Мейтланд тревожно за ней наблюдал. Ее поведение убедило его, что она, скорее всего, психически ненормальная, а может, даже сбежала из Бродмуровского института. Может, это сама Джейн, а не ее мать, находилась на лечении в том санатории на фотографии? Слишком слабый, чтобы себя защитить, он прислушивался, как девушка переставляет косметику по ломберному столу. Шатаясь, она заковыляла по комнате и походя смяла рукой плакат на стене, разорвав лицо Мэнсона. Когда она поднесла Мейтланду чашку и приподняла ему голову, он, охваченный лихорадкой, с благодарностью выпил.

Но тут же закашлялся, хватая ртом воздух. В чашке был разбавленный керосин. Мейтланда стошнило прямо на руки Джейн. Давясь спазмами, он растянулся на кровати и попытался оттолкнуть девушку, когда она, шатаясь и смеясь ему в лицо, поднесла к его губам стакан молока.

В этот момент в комнату ворвался Проктор. Начищенные лацканы его смокинга сверкали как зеркало. Оттолкнув Джейн, он склонился над Мейтландом и вытер с его лица керосин. Она закричала на бродягу, размахивая заблеванной камуфляжной курткой, а Проктор взял Мейтланда на руки, поднял по лестнице и положил на мокрую полуночную траву.