Далекие огни Иносы 9 page

Супруги покинули японское посольство далеко за полночь, возвращались домой на извозчике. В коляске возник разговор:

– Ну как, тебе понравился этот вечер?

– Очень! – ответила Ольга, не глядя на мужа.

– Особенно понравился ты. Если б ты мог видеть себя со стороны…

– Не пойму, чем я успел провиниться?

– Ты был похож на кота, учуявшего запах валерьянки.

– Перестань! О-Мунэ-сан моя давняя знакомая по Японии.

– Сколько их было там у тебя? Я должна покрывать твои же грехи, отрывая последний кусок у себя и нашего сына. И мне было противно видеть, как ты вешался на эту японку… Они ведь все у тебя несчастные – одна лишь я счастливая!

Коковцев решил молчать. Петербург спал в тишине белой ночи. Усталые лошади цокали копытами по торцам влажных мостовых. Супруги, оба сдержанные, вернулись домой. В постели Коковцев сделал робкую попытку обнять жену и получил от нее оплеуху, прозвучавшую в тишине квартиры чересчур громко.

– Убирайся со своими поцелуями! – сказала Ольга, включая свет и хватая папиросу. – Я ведь знаю, что, обнимая меня, ты станешь думать об этой японке… Не-на-ви-жу!

Коковцев удалился на кухню, открыл бутылку с коньяком, из чулана мэдхенциммер выглянула сонная кухарка:

– Свят-свят, да што ж вы туточки делаете-то?

– Пью, как видишь.

– Ночью-то? Ольга Викторовна осерчать может.

– Не лезь не в свое дело…

Под утро, невыспавшийся и раздраженный, Коковцев кое-как приоделся, возле Тучкова моста его поджидал катер, доставивший его на Гутуевский остров, возле которого стоял его миноносец.

– По местам стоять – со швартов сниматься!

На мостике штурман спрашивал его:

– У вас дурное настроение, Владимир Васильевич?

– Счастье так же относительно, как и понятие координат на прокладочных картах… К чертовой матери! – сказал Коковцев, переставив ручку машинного телеграфа на «полный». – Только в море и чувствуешь себя человеком. Пошли, пошли…

Эта встреча с О-Мунэ-сан все в нем перевернула. Еще долго вспоминался запах волос – запах глициний и магнолий, зацветающих на зеленых террасах Нагасаки, это был аромат его былой, неповторимой любви. «Неужели все кончено?..»

Разве мог Коковцев предполагать, что не он вернется к Окини-сан – все будет гораздо сложнее: его вернут к ней!

.............................................

Давно уже не было такой веселой зимы в Кронштадте. Город наполнили вдовушки и девицы. Морское собрание выписывало из Питера лучших певцов и музыкантов, гремели балы и маскарады, на масленицу форты пропитались блинным угаром, офицеры с дамами укатывали на вейках по льду залива до ночных ресторанов Сестрорецка, до утра гремящих бубнами цыганок и рыдающих проникновенными румынскими скрипками…

Уже появились первые полыньи, когда Ольга Викторовна родила второго сына, нареченного добрым именем – Никита.

– Больше детей у нас не будет, – твердо решила жена.

Коковцев предчуял, что и этот ребенок не станет любимцем матери, как не стал и первенец Гога.

На все лето он ушел к Транзунду, где успешно провел торпедные стрельбы, вернувшись в Кронштадт лишь под осень. На Грейговской улице его чуть не окатило грязью, выплеснувшей из-под коляски на дутых шинах, в которой сидела элегантная стерва – жена Дубасова.

– Вы получили письмо от Феди? – крикнула она.

– Нет, Александра Сергеевна, а что?

– Государь-император очень недоволен, что наследник Ники связался с этой… Кшесинской. При дворе решили проветрить ему голову в дальнем плавании до Японии[8], а мой Федя никак не найдет старшего офицера для «Владимира Мономаха».

– Что-то у меня… с легкими, – приврал Коковцев.

– Поправляйтесь! Федя говорил, что на «Владимире Мономахе», близ наследника, вы раньше срока станете кавторангом…

Стороною Коковцев пронюхал, что от Дубасова бежали куда глаза глядят уже три старших офицера, а теперь он стал уповать на «покладистого» лейтенанта Коковцева, который сразу сказал себе: basta! Отличный моряк, но махровый реакционер, Дубасов из гаваней Триеста, где околачивался его «Мономах», нажал потаенные пружины под «шпицем», и Коковцев получил чин капитана второго ранга. Но этим он Коковцева не соблазнил! Владимир Васильевич не скрывал от жены, что присутствие на фрегате наследника престола, склонного к выпивкам и безобразиям, никак не будет способствовать укреплению дисциплины.

– Но, подумай, какая карьера! – всплеснула руками жена.

– Моя карьера и без того складывается отлично.

– Тебе так повезло, – говорила Ольга. – Когда наследник Николай взойдет на престол, разве он забудет старшего офицера с «Владимира Мономаха»?.. Хотя бы ради наших детей!

– Э, – небрежно ответил Коковцев. – Ты говоришь о детях так, будто они, сиротки, сидят неглиже по лавкам и рыдают от голода. На флоте полно всяких ситуаций не для женского понимания. Когда матрос является с берега пьяным, я ему вежливо говорю: «Ты, пес паршивый, где успел так надраться? Пшшшел в карцер!» И он меня уважает. А при наличии наследника, спроси я матроса об этом, он мне на будущего царя пальцем станет показывать: «Им, значица, можно закладывать, а нам уже и нельзя… Это по какому такому праву?»

Ольга Викторовна уязвила мужа словами:

– Если бы мы не посылали еще и в Нагасаки, я бы об этом тебя и не просила, ты сам хорошо это понимаешь…

– Хватит для меня гаффов! – обозлился Коковцев.

Вспышка семейного скандала продолжения не имела, ибо сияние новых эполет уже отразилось на новых туалетах жены. «В конце концов, – размышлял Коковцев, – чего ты беснуешься, моя прелесть? Леня Эйлер прав: не ты меня, а я тебя осчастливил…» Ольга Викторовна вступала в возраст светской дамы. Беременности не испортили ее фигуры (чего она так боялась!). Коковцеву было приятно не отказывать ей в обновках, которые она шила у Дусэ и Редфрэна, как и Капитолина Николаевна Макарова…

Вскоре газеты донесли весть об ужасающем землетрясении в Японии: там провалилась огромная площадь, унося в небытие сразу несколько городов и 80 000 жизней. Коковцев (тайком от жены) переслал для Окини-сан и сына Иитиро ощутимую сумму денег. Это было дело его совести!

Только теперь, досрочно выслужив кавторанга, Владимир Васильевич убедился, что мир не состоит из одних друзей – бывают еще и завистники. Впрочем, человек широкой души, он оправдывал эту зависть положением о цензе. Больше сорока процентов адмиралов и высших офицеров не имели корабельных вакансий, и хотя флот рос как на дрожжах, но Морской корпус ежегодно штамповал пачки новеньких мичманов, жадных до плаваний и всяческих удовольствий от пребывания за границей. Эта пикантная «безработица» вынуждала офицеров держаться что есть сил за борта кораблей, командиров было не оторвать от мостиков. А недавно закон о цензе еще более ожесточился. Не успевшие отбыть ценза в море стали вылетать в отставку… Коковцев пока что сидел на своих минах прочно, а новое положение о цензе давало плавающим хорошее материальное обеспечение семьям, в случае же гибели мужей их жены получали большую пенсию.

Но Ольга Викторовна уже начинала тосковать:

– Ценз, ценз, ценз… А я совсем не вижу тебя!

На это у Коковцева был готов ответ:

– Ты хочешь быть адмиральшей в молодости?

– Хочу.

– Хочешь быть с титулом ея превосходительства?

– Какая же дура откажется?

– Тогда… терпи. А я буду плавать.

В один из дней Воротников по секрету сообщил зятю, что вопрос о строительстве Сибирской железнодорожной магистрали решен в верхах положительно. Русский рабочий, с удалью размахнувшись, уже забил первый костыль в первую шпалу. Грандиозные просторы обязывали русский народ мыслить в таких невероятных масштабах, какие не снились даже предприимчивым американцам. Но сразу же заволновались японские самураи. Вскоре майор Фукусима, военный атташе в Германии, верхом на лошади проехал за триста четыре дня из Берлина до Владивостока, на родине его встречали как триумфатора. Фукусима двигался вдоль будущей трассы Великого Сибирского пути… Увы, майор Фукусима не был спортсменом – он был шпионом японского генштаба.

В это сумбурное и шаткое время Россия начала сближение с Францией.

.............................................

Униженная поражением под Седаном, эта чудесная жизнестойкая Франция видела в России естественного защитника свобод, добытых на баррикадах. Монархическая Россия, подозрительная к барабанному бою Берлина, через голову кайзера, оснащенную железным шлемом – фельдграу, протянула руку республиканской подруге, и Александр III, крякнув, вынужден был снять шапку, чтобы выслушать революционную «Марсельезу», зовущую граждан к оружию. Впрочем, как говорили очевидцы, Сашку толкнула Машка, чтобы он не стоял в шапке: гимн есть гимн!

Летом 1891 года Кронштадт встречал французскую эскадру адмирала Жерве; плохо зная русские фарватеры, французы выкатились килями на мель, с которой любезные хозяева сдергивали будущих союзников мощью портовых буксиров. Не знаю, что там думали в эти дни дипломаты, но флотским дамам гости задали немало хлопот: портнихи работали круглосуточно! Это и понятно: одно дело – муж, другое дело – французы. Ольга Викторовна не отставала от других дам, и Коковцев даже упрекнул ее:

– Оставь мне хоть рубль на извозчика… умоляю!

Морское собрание Кронштадта осветилось огнями, чествуя веселых и приятных гостей. Банкетный стол на 500 персон ломился от яств, громадный зал не мог вместить публики, которую рассаживали даже в аванзалах. Парадная лестница благоухала тропическими растениями, столы утопали в аромате цветов, художник Каразин расписал карточки меню, на которых русская баба в кокошнике обнимала француженку во фригийском колпаке. Оркестром в этот день дирижировал Главач, а капеллою детских голосов управлял знаменитый Агренев-Славянский. Стоило французам показаться на лестнице, сразу грянула увертюра из оперы Глинки «Жизнь за царя», после чего был исполнен марш «Salut a la France». Флотские дамы ужасно волновались: все ли сшито как надо? Обратит ли адмирал Жерве внимание на их тюник, который они отделали кружевами, плике и меховой оторочкой.

Но следовало загладить и посадку эскадры на мель.

– Я, – сказал Жерве, – нисколько не жалею, что дорога в Кронштадт оказалась с препятствиями. Тем сильнее станет наша дружба, которой так пылко желает вся Франция…

Дамы заулыбались. После жаркого лакеи салютовали открытием огня из бутылок с игривым французским шампанским.

– А где же водка? – удивился Жерве.

– Подать водки! – скомандовали адмиралы непререкаемо, как привыкли отдавать приказы в плутонги: «Подать снаряды!»

Главач распушил усы и, не сводя глаз с Жерве, берущего с подноса бочок индейки, покрыл шум застолья бравурными звуками «Марсельезы», услышав которую, народ, стоявший на улицах, начал кричать «ура». Все разом поднялись с мест:

– Vive la France! – произносили русские офицеры.

– Vive la Russie! – вторили им офицеры французские…

Так уж случилось, что, опережая потуги дипломатов с Кэ д’Орсэ и Певческого моста, русско-французский альянс начали создавать моряки России и Франции. Всем запомнился день отплытия эскадры, последние слова адмирала Жерве:

– Русские друзья! Ждем всех вас в нашем Тулоне…

Два года Коковцев отслужил флагманским минером (флагмином) на крейсерах второго и первого рангов, побывал в Италии, на Мадере, в Америке и в Палестине. За время его отсутствия Виктор Сергеевич, ездивший в полтавское поместье, погиб в железнодорожной катастрофе. Вернувшись домой, кавторанг застал Веру Федоровну поникшей и растерянной. Умерла и мать Коковцева, не дождавшись сына с моря. Две смерти подряд подрасстроили бюджет семьи, но теща, как видно, не собиралась делиться доходами со своих черноземных десятин.

– А, бог с ними! – говорил Коковцев, отмахиваясь…

Русская эскадра адмирала Авелана отправилась в Тулон, чтобы закрепить союзное торжество, Владимир Васильевич знал, что французы народ экспансивный, но даже он растерялся, когда толпы горожан ринулись на русские корабли, женщины целовали всех подряд без разбора – хоть адмирала, хоть кочегара, матери протягивали русским матросам своих младенцев:

– Ради него! Седану не повториться…

– Франция спасена! Да здравствует великая Россия!

Это была политика не та, о какой глаголят дипломаты на конгрессах, а политика сердца. Военные оркестры гремели маршем «Кронштадт – Тулон»; ухали литавры и завывали геликоны:

Кронштадт – Тулон!

Тулон – Кронштадт!

Мы победим в борьбе неравной.

Кронштадт – Тулон!

Тулон – Кронштадт!

Вперед, вперед, флоты и армии.

Никто не сомневался, что война с Германией неизбежна.

Каждый русский матрос получил на руку массивный браслет из чистого золота с надписью: НЕВЕСТАМ РОССИИ – ЖЕНЩИНЫ ФРАНЦИИ. Делегация офицеров с эскадры Авелана отъехала в Париж, где ее принял президент республики. В числе прочих Коковцев тоже стал кавалером Почетного легиона; к этому времени он уже имел орден Владимира и Анну 2‑й степени. Флагмина любезно пригласили на маневры французского флота. В кают-компании французского крейсера «Латуш-Тревилль» кавторанг освоился очень быстро, найдя общий язык с хозяевами. Коковцева удивило лишь одно обстоятельство: стоило раздаться звучанию «Марсельезы», лица офицеров застывали как мертвые. На вопрос – почему они так реагируют на свой гимн, аристократ де Буггенвиль ответил: «Нас под эти аккорды еще недавно расстреливали…» За столом вино употреблялось умеренно, зато открыто стояли большие кувшины с шампанским, которое даже матросы пили, как в России мужики хлещут из бочек квас. В штурманской рубке Коковцев заметил, что карты разбиты на пронумерованные квадраты.

– Что это значит? – обратился он к штурману.

– Для удобства. Передавать многоцифровые координаты всегда сложно, бывают ошибки сигнальщиков в цифрах, что может привести к трагическим неувязкам. А здесь все просто: из квадрата тридцать восьмого перехожу в квадрат шестнадцатый. Один взгляд на карту – и все сразу видно. Никакой путаницы!

Об этом способе квадратирования карт Коковцев послал донесение под «шпиц», а там хорошее дело адмиралы торжественно погребли в своих пирамидальных анналах. Впрочем, в развитии минного оружия ничего нового Коковцев не обнаружил. На маневрах присутствовали и офицеры флота королевы Виктории, от них он получил приглашение посетить Ла-Маншскую эскадру… У англичан было много такого, чему можно позавидовать. Особенно восхищали отличные мореходные качества кораблей и командиров. В самую теснотищу гаваней они влетали на полном ходу, как угорелые, не боясь выброса на камни или столкновения. Но боевой распорядок их дня напоминал дикую оргию кухарки, помешавшейся на чистоте. Матросы драили сибирлетом (каменными брусками) не только палубы, но даже… пушки!

Коковцев уже слышал, что в минном оружии Англия плетется в самом хвосте других флотов мира. Он выразил по этому поводу свое недоумение и получил надменный ответ:

– Зачем нам обороняться минами, если со времен Нельсона мы знаем одну формулу боя – наступать, подавлять, преследовать. А мина – оружие слабейшего против сильнейшего…

Владимир Васильевич, гость вежливый, не стал утверждать, что такая прямолинейная тактика есть отрыжка былой славы Трафальгара, а календари уже готовы открыть XX век… Практические стрельбы англичане именовали «нужной заразой». Содрогание кораблей на залпах калечило арматуру, гасило в отсеках лампы, механизмы сдвигались с фундаментов, текли фланцы на трубах, в стыках корпуса появлялась «слеза», – у всех ведь так! Но англичане, оберегая чистоту от «заразы», стреляли скверно. Это правда, что, много плавая, они подавляли мир своей килевой мощью, но мощь их калибров практически равнялась нулю. Немцы – вот это были мастера; им плевать, что летят стекла и кусками отскакивает от бортов защитная пробка. Прильнув к прицелам, они садят и садят по щитам с дальних дистанций, а корабли у михелей на диво прочные, выносливые. Французы шарахаются из одной крайности в другую, а теперь они стали союзниками России; это значит, что все ошибки в развитии их флота механически будут перениматься и русскими верфями, за что всем нам, господа, предстоит расплачиваться в сражениях – кровью, ожогами, ампутациями…

Вернувшись в Петербург, Коковцев сделал в Адмиралтействе подробный доклад о виденном, закончив его словами:

– Я был крайне придирчив в своей критике и знаю очевидно недостатки нашего флота. Но у меня создалось впечатление, что российский флот все-таки иногда опережает иные флоты…

Нет, он не хотел льстить адмиралам – так и было!

.............................................

Его любимый первенец Гога уже бегал по утрам в гимназию, мальчик музицировал на рояле, рисовал кораблики. Как быстро летит окаянное время, черт бы его побрал!

В своем докладе под «шпицем» Коковцев забыл упомянуть встречу на рейде «Плимута» с японским крейсером, пришедшим к англичанам с визитом вежливости. Удивительно быстро азиаты освоились с флотской цивилизацией. Побудка в пять утра – и экипаж начинал крутиться по трапам и люкам, как белка в колесе, зато рано вечером матросы переодевались в кимоно и ложились в гамаки с журналами в руках – все активно просвещались, но с этого момента рядовые вступали с офицерами в почти товарищеские отношения, каких не было на других флотах мира… Со стороны это производило очень сильное впечатление!

А теперь, читатель, обратимся к событиям, которые отразились на русской истории, определив будущую трагедию Дальнего Востока. Но прежде разложим перед собой карту…

В глубине Желтого моря – Печилийский залив. Входящие в него будто заглядывают в пасть Великого Китайского Дракона, смыкающего над кораблями челюсти полуостровов. Слева Шантунский – с городами Чифу, Вэйхайвэй и Кью-Чжао, справа – Квантунский (Ляодунский) полуостров, на острие которого торчит острый клык порт-Артура! С кораблей, плывущих в Печилийском заливе, можно видеть, как в Желтое море обрушивается Великая китайская стена; форты гаваней Таку стерегут подходы к Пекину, до которого отсюда всего 60 миль…

Где-то в этих унылейших краях и родился Конфуций!

Япония решила не ждать, пока русские протянут рельсы до причалов Владивостока – ее эскадра уже входила в Печилийский залив. Нападение свершилось без объявления войны Китаю, отчего политики мира пришли в небывалое замешательство. Военные никак не ожидали побед Японии: «Что может сделать страна, лишь тридцать лет назад сбросившая кольчуги и панцири, а лук со стрелами заменившая магазинными винтовками?»

Сразу же выявилась поразительная энергия капитана первого ранга Хэйхатиро Того, командира крейсера «Нанива». Международные связи русских моряков были весьма обширны, среди офицеров нашлось немало людей, которые не раз даже выпивали в компании Того, не склонного к аскетизму. На основании их слов русское Адмиралтейство составило сводку. Того с пятнадцати лет плавал гардемарином на английском флоте, сдал экзамен на мичмана, неоднократно посещал маневры Ла-Маншской эскадры. Из британского опыта Того не стал хватать все, что плохо лежит, а тщательно отбирал лишь дельное, сразу отбрасывая все лишнее, консервативное, мешающее. Сводка завершалась фактом: Того большой приятель английского капитана Гэлсуорси, который служит ныне инструктором китайского флота…

Летом 1894 года Гэлсуорси вышел из гавани Таку, чтобы доставить в Корею громадный десант китайских солдат. Когда на крейсере «Нанива» расчехлили пушки, Гэлсуорси крикнул:

– Не дури, Того! Мы же приятели, а войны нет.

– Прыгай за борт, пока не поздно, – отвечал Того.

Гэлсуорси поднял над собой английский флаг, но эта уловка не спасла его: Того в куски разорвал китайские транспорта, вытащив из воды лишь одного человека – своего приятеля.

– Не сердись! – сказал Того, поднося ему виски. – Вы же сами учили меня, что главный принцип Нельсона – наступать…

Трескучие японские митральезы без жалости перебили в воде всех китайцев, цеплявшихся за обломки. Никто ранее не знал Того, а теперь газеты мира заполонило его краткое выразительное имя. Японские десанты уже топали через Корею, когда Токио довел до сведения держав, что Япония находится в состоянии войны с Китаем. Дипломатия Европы и Америки понесла первое поражение от нахальной дипломатии самураев. А в бою под Пхеньяном японцам «помогли» сами же полководцы Цыси: накурившись опиума, эти жалкие вояки, убоясь решающей битвы, вдохнули в свои гортани тончайшие золотые пластинки, похожие на ленты фольги; после самоубийства генералов солдаты разбежались – кто куда. Спасибо и англичанам! Они продали Китаю ржавые стволы от ружей (без прикладов), с курками где-то сверху, и потому китаец стрелял, дергая веревку, получая при этом боксерский удар стволом прямо в область солнечного сплетения. Военные наблюдатели Европы в один голос отмечали абсолютное презрение к смерти японских солдат и матросов, которые, казалось, лишены понимания разницы между жизнью и смертью. Правда, вековая вера в холодное оружие ослабляла их огневую мощь. Пехота сидела буквально по уши в кучах расстрелянных гильз – японцы гнались не за точностью огня, а лишь бессмысленно увеличивали количество выстрелов…

Мир затаил дыхание, когда в устье реки Ялу, отделявшей Корею от Маньчжурии, встретились два флота – китайский и японский. Броненосцы флота Цыси были отличного качества (Китай заказывал их на верфях Германии и Англии). Морских специалистов Европы тревожил неизбежные вопрос: что тактически нового скажут сейчас японцы с китайцами? Китайский адмирал Тинг пытался превратить бой в абордажную «свалку», но все решила артиллерия японской эскадры, способная в одну минуту выбрасывать ПЯТЬ С ПОЛОВИНОЮ ТОНН металла, и взрывчатых веществ… Японская пехота вдруг задержала победный марш на Маньчжурию, с дороги на Мукден она резко отвернула на юг, стремительно захватывая Ляодунский плацдарм. Денно и нощно стучали телеграфы столиц; петербуржцы читали в газетах, что «китайцы бегут, оставляя после себя немало луков со стрелами и разных дреколий, просто палок, а пушки Круппа до того заржавели, что японцы не в силах отворить даже их замков». Все это время английская эскадра гонялась по волнам за эскадрой японской, обеспокоенная – как бы Того сгоряча не сунулся к ним в Шанхай или в Гонконг (другое их сейчас не тревожило). В ноябре японцы вломились в улицы Порт-Артура, штыками уничтожив все население города, оставив в живых только 36 человек. Самурайский маршал Нодзу тогда же объявил:

– Их убьем тоже, когда они выроют могилы для трупов…

В море ходила крутая волна, свирепствовал мороз. Того дождался ночи. Его крейсер «Нанива» прокрался на рейд Вэйхайвэя, где собрались остатки китайского флота; он открыл огонь с двух бортов сразу, погубив массу китайцев, совершенно беспомощных в жестоких условиях корабельных отсеков. Но эта морозная ночь дорого обошлась и японцам: когда «Нанива» вернулся с моря, на его палубах возле пушек выросли ледяные столбы, внутри которых застыли матросы. На мостике – тоже столбы: в них уснули японские офицеры. Качалась в ночи громада крейсера и вместе с ним качались страшные ледяные статуи. Вот и пробил час славы нового самурайского флотоводца!

Британский крейсер «Severn» доставил письмо Того китайскому флотоводцу Тингу: «Дружба, существовавшая между нами раньше, – писал он, – так же горяча, как и прежде. Но посторонним зрителям истина виднее…» Того предлагал Тингу сдаться, а Китаю советовал брать пример с Японии, вступившей на путь обновления, культурного и научного: «Если вы отвергнете этот путь, вам не избежать гибели…» Японская армия окружила Вэйхайвэй с берега, гавань с моря запирал японский флот. Мачты погибших броненосцев торчали из воды. Но силы эскадры Цыси были еще значительны: они не сдавались, хотя каждый день осады стоил Китаю сотен жизней детей и женщин города. О них никто не думал, они не имели даже рисинки во рту, их раны никто не лечил. Одиннадцать миноносцев Цыси пытались прорвать блокаду – японцы перетопили их, словно котят. Наконец японский снаряд разворотил мостики флагманского броненосца «Чан-Ю-Ен», и тогда китайские матросы опустились на колени, умоляя своего адмирала не сопротивляться далее… Тинг не стал удушать себя золотой фольгой – он отравился опиумом.

Вэйхайвэй пал! Японцы взяли не только главную базу флота Цыси, но и остатки ее флота. Мертвому Тингу крейсер «Нанива» отдал положенное число салютных залпов (в этом случае Того пожелал остаться культурным европейцем). Япония победила Китай в самом его чувствительном месте – в Печилийском заливе, а теперь она могла брать Пекин голыми руками. Эта война наглядно выявила растущую мощь японского милитаризма, она же до самых корней обнажила перед миром бессилие самого Китая и полное ничтожество его правителей…

В разгар этих событий умер от болезни почек Александр III, престол занял последний Романов – Николай II.

.............................................

Коковцев провел зиму на Черном море, а весною, когда Китай взмолился о мире, он оказался в Одессе. На бульваре у Ланжерона его внимание привлек полураздетый босяк, лежавший на земле, закрытый листом английской газеты «Standard». Коковцев внутренним наитием почуял в босяке что-то очень родное и отвел газету от его лица… Это был – конечно же – неотразимый и великолепный, как всегда, Атрыганьев.

– Не советую обольщаться, – заговорил он так напористо, будто продолжал только что прерванный разговор. – Редакция этой газеты советует кайзеру Вильгельму учиться мудрости у его бабушки, королевы Виктории, и не соваться в Африку ради мнимой дружбы с бурами, после чего кайзер возмущенно заявил, что отныне бабушки у него нет… А ты читал ли лорда Дунмора?

– Нет, – расхохотался Коковцев.

Атрыганьев в клочья разодрал английскую газету.

– Дунмор издал в Лондоне два тома, в которых доказывает, что безопасность Англии может быть обеспечена только в том случае, если Англии будут принадлежать Афганистан, Персия, Тибет и Памир. Это так же забавно, как если бы Россия потребовала себе Патагонию и Родезию ради своей безопасности… Великая английская литература сумела разжалобить читателей описанием жизни несчастных сироток! Но в политике Англия сделала сиротами миллионы людей, и ведь ни одна сволочь в Лондоне не пролила по ним даже слезинки…

Странно было видеть капитана второго ранга в образе босяка, и Коковцев спросил, почему он оказался на самом дне жизни.

Атрыганьев ответил, что на дно жизни он не опускался:

– Просто у меня не стало приличной одежды.

– Я дам денег, Геннадий Петрович, приоденься.

– Прежде я пообедаю. А вечером поужинаем?

– Есть! Только учти: я уезжаю ночным поездом…

Они встретились в ресторане. Коковцеву не терпелось услышать от Атрыганьева историю его грехопадения.

– Я ходил через Суэц, – начал он. – Груз обычный: солдаты для Амура, переселенцы в Сучан, где наши геологи докопались до угля, и тысячи арестантов для Сахалина… Кстати, вот тебе неразгаданная тайна: все преступные женщины, как правило, носят имя Екатерина: какую ни спроси – все Катьки… Конечно, – взгрустнул Атрыганьев, – в условиях тропического плавания, как и сам знаешь, всегда возникают знойные романы.

– С кем? – спросил Коковцев.

Атрыганьев пояснил, что самые приятные дамы на свете – это те, которые пошли на каторгу за мужеубийство.

– Так они же в трюмах! За решетками.

– В том-то и дело, что страсть ломает все преграды. А женщина-преступница, как и женщина-монахиня, таит в себе особую пикантную прелесть. Я сделал открытие, что труба вентиляции из арестантских трюмов проходит через ванную моего салона. Для начала я пропустил через трубу визжащую от страха корабельную кошку. Ну, а там, где прелезла кошка, там всегда пролезет и женщина… даже рубенсовских размеров!

Атрыганьев замолчал, смакуя вино. Потом спросил:

– Что новенького на Балтике?

– Ищут пропавшую канонерскую лодку «Русалка», которая вышла из Ревеля, а в Гельсингфорс не пришла.

– Бульбочка на воде осталась?

– Никакой бульбочки! Финны нашли шлюпку, в ней под самую «банку» был засунут мертвый офицер с «Русалки». Кто его туда мог запихнуть – теперь сам черт не разберется.

– Это печальное. Что веселого?

– Появился новый миноносец «Сокол».

– Котлы?

– Ярроу.

– Сколько выжимаете?

– Двадцать восемь.

– Приличная скорость. Поздравляю…

Коковцев ответил: теперь торпеды стало на залпах отбрасывать за корму, где их мотает винтами – и они тонут.

– Я состою в комиссии, которая этим и занимается.

– А кто еще там в комиссии?

– Пилкин, Витгефт, Вирениус и я. Повысились скорости – и сразу возникла нужда в переделках торпедных аппаратов.

– Удалось? – спросил Атрыганьев.

– Толчок на залпе сшибает с ног. Но испытания прошли удачно. На заводе Лесснера! Там очень толковые инженеры.

– А как ты, Вовочка, оказался у Ланжерона?

– Черноморцы просили помочь освоить новые приборы торпедной стрельбы. Вот и шлялся на Тендру, которая служит для них полигоном, как для нас, балтийцев, Транзунд или Бьёрке…

Коковцев спросил Атрыганьева, где он ночует.

– По ночам я падаю в канаву, вроде оловянного солдатика из сказки Андерсена, и течением Морфея меня уносит под волшебный мост, где живет мудрая крыса, которая каждый раз просит меня, чтобы я предъявил ей свой паспорт… Впрочем, – спохватился Атрыганьев, – еще не все потеряно! Я ведь могу продаться в капитаны на Каспий к Нобелю: у него там полно железных лоханок, в которых он перекачивает керосин из Баку до Астрахани, а потом эту жидкость раскупают всякие бабки, и даже юная гимназисточка в Саратове не может обойтись без керосиновой лампы при изучении божественного Декамерона…

Date: 2015-10-19; view: 271; Нарушение авторских прав