Убийство Стефано Бонтате

Ди Грегорио, с трудом преодолев приступ тошноты, как сом‑намбула, снова сел за руль «фиата» и отправился к тому злополучному светофору. Уже за несколько метров он почувствовал расплывающийся в вечернем апрельском воздухе этот страшный запах пороха. Телохранителю показалось: еще минута, и он просто с ума сойдет от мертвой тишины, в которую как по мановению волшебной палочки погрузился только что такой шумный и оживленный квартал. Он никогда не думал, что тишина может быть жуткой. Дальнейшее Ди Грегорио помнил смутно. «Джульетта» с ее вдребезги разбитым левым крылом напоминала устрашающий призрак. Мотор машины продолжал работать, и фары инфернальным светом освещали пространство, усеянное патронами от «калашников»а.

Телохранитель выскочил из «фиата» и с ужасом открыл заднюю дверцу «джульетты». Сокол лежал на правом боку, все еще сжимая в руке бесполезный пистолет. Его лицо превратилось в сплошное кровавое месиво, а на светлом пиджаке чернели два пулевых отверстия. «Контрольные выстрелы, – машинально подумал Ди Грегорио. – Теперь все. Больше ему ничем не поможешь».

Он не помнил, сколько времени стоял, не в силах оторвать взгляда от изуродованного трупа хозяина. Ди Грегорио пришел в себя, только услышав завывания полицейских сирен. Он побежал, забыв о своем «фиате» и не думая, что за ним по асфальту тянется длинный след крови Сокола.

Новости в среде «людей чести» распространяются с непостижимой быстротой. Буквально через полчаса после убийства Сокола его заместитель и ближайший друг Джироламо Терези уже получил известие о смерти хозяина. Надо было срочно отправляться выразить соболезнования семье покойного, день рождения которого он только что праздновал. «Ужасное чувство», – думал Терези. Мало того, что он сам испытывал невыразимую боль от потери друга, да еще в такой день, но теперь следовало вновь ехать к его родственникам. Наверное, они все уже облачились в черное, как того требовал обычай. Терези представил себе вдову Бонтате с покрасневшими от слез глазами, братьев, едва сдерживающих рыдания, многочисленных друзей, стоящих, опустив головы. Что им сказать, как описать свои чувства? Кажется, он впервые был растерян как никогда в жизни.

Подобные мысли обуревали Терези, пока он подъезжал к дому, где полтора часа назад проходила вечеринка. Он вспомнил последний прощальный взгляд Сокола, брошенный им на присутствующих. Сколько в нем было тоски и безнадежности. «А ведь он все знал, – внезапно подумал Терези. – Нет, не знал, конечно, но догадывался».

Однако дом поразил его необычайной тишиной. В полном одиночестве он поднялся по ступеням. Нет, его не встретила вдова в черном, никто не плакал, нигде не видно было ни одного человека: ни друзей, ни товарищей по оружию. Шокированный Терези понял, что люди Бонтате смертельно испуганы. Они попрятались как можно дальше, видимо, предполагая, что убийством князя Виллаграция эта история не закончится, но как быстро последует продолжение, никто не знал.

Терези медленно прошел в комнату, где уже стоял гроб с телом погибшего. Рядом с Соколом стоял только один человек. «Кориолан», – подумал Терези. Да, этим единственным посетителем был Сальваторе Конторно, прозванный местными жителями Лесным Кориоланом. Конторно, один из последних друзей Сокола, остался верен ему до конца. Он пришел проститься с ним, несмотря на то что сам мог подвергнуться нападению убийц. И, кроме того, он находился в розыске. Что поделать, среди «людей чести» не найдешь человека без греха («Впрочем, как и среди прочих», – философски подумал Терези). Он знал, что за Кориоланом водилось множество грешков: тот, кажется, приторговывал героином и не брезговал похищением людей, хотя похищал не любых, а лишь каких‑то предпринимателей. Местное население, в основном обитатели нищих кварталов, были уверены, что Кориолан им не опасен, а потому откровенно уважали и любили его. Видимо, он представлялся им чем‑то вроде легендарного Робина Гуда, защитника всех обездоленных от зарвавшихся богатеев.

Кориолан заговорил первым. «Я не мог прийти на день рождения Стефано, – сказал он, словно оправдываясь. – Я боялся, что „сбиры“ начнут терзать Сокола, а его и Папа уже измучил до предела. Не хотел доставлять лишнюю неприятность. Я поздравил его тайно, накануне, и он еще ответил мне: “Плохая примета”… Я не прощу его смерти и выясню, кто за этим стоит. Если его люди не хотят вести себя подобающим образом, то я могу – хотя бы потому, что на этом острове нечто вроде персоны “нон‑грата”». – «Верно, – ответил Терези. – Я тоже это дело просто так не оставлю. Завтра же отправлюсь к Папе и потребую назвать имена убийц».

Начиная со следующего дня Терези ездил в земельное владение Фаварелла, словно на работу. На всякий случай он заказал себе бронированный автомобиль, темно‑синюю «альфетту», и до изнеможения колесил туда и обратно по пыльной пустынной местности. С каждым днем он все больше убеждался, что над ним откровенно издеваются. Папа повторял одно: «Кто стрелял, мне неизвестно. Попробуйте приехать ко мне завтра. Советую вам пока заняться своими делами и решать собственные проблемы». И так происходило каждый день.

«Он смеется надо мной, – с гневом сказал как‑то Терези Кориолану, – говорит: вы ничего не бойтесь, вам никто не угрожает». – «Ты ничего не понял, – ответил Конторно. – Ты каждый день наносишь визиты Папе, и тот, как попугай, твердит тебе одно и то же. Неужели непонятно, что убийство совершено по его приказу? Лучше брось это бесцельное занятие. Я сам выясню имя убийц. У меня даже есть некоторые предположения на этот счет. Наверняка это предатели, которые и сейчас преспокойно ходят среди нас». – «Я и сам начал подумывать об этом, – задумчиво проговорил Терези. – Но руководили ими корлеонцы, это точно. И кроме того, помнишь, как настойчиво пытались добиться смещения Сокола братья Игнацио и Джованни Баттиста Пуллара? Ни для кого не секрет, что они давно связаны с корлеонцами и действуют по их указке». – «Если бы только они, – вздохнул Конторно, – думаю, на самом деле обстановка в вашей семье еще печальнее, нежели ты предполагаешь. Дай мне немного времени. Все прояснится. А к Папе больше не езди. Пустое это дело».

Через несколько дней Конторно посреди ночи постучался в дверь Терези. «Не волнуйся, – сказал он хозяину прямо с порога. – Я следил: „хвоста“ за мной не было». – «Ты что‑то узнал?» – спросил Терези. «Да, практически все, и новости эти страшнее, чем мы с тобой предполагали». – «Что же?» – упавшим голосом произнес Терези. «Во‑первых, к этому делу причастен самый настоящий Каин», – начал Кориолан. – «Джованни Бонтате?» – ужаснулся его собеседник. «Да, – мрачно произнес Конторно. – Он не только помогал убийцам, но сейчас даже открыто превозносит их».

Взгляд Терези сделался стеклянным. «И даже не дождавшись окончания траура… Каин…» – только и сумел произнести он. – «Дослушай сначала, – настойчиво произнес Кориолан. – Непосредственно помогал убийцам Пьетро Ло Джакомо, тот самый, что потребовал отставки у Сокола незадолго до его убийства». – «Но ведь он продолжал разыгрывать друга семьи, – удивленно промолвил Терези. – Я видел его на том самом дне рождения». – «Вот именно, – сказал Кориолан. – Он‑то и сообщил убийцам по радиопередатчику, когда именно закончился праздник и во сколько Сокол вышел из дома».

Вскоре Терези убедился в правильности предположений Конторно. Папа назначил во главе осиротевшего клана Санта Мария дель Джезу Джованни Баттисту Пуллара и Пьетро Ло Джакомо. Обычай требовал, чтобы они не соглашались занять высокие посты, пока их хозяин не будет отомщен, однако же этого не произошло. Для Терези, как и для всех остальных, подобный поступок послужил еще одним доказательством предательства этих людей, называвших себя друзьями князя Виллаграция.

«Мне так трудно все осознать… – признался Терези Сальваторе Инцерилло, который после гибели Сокола остался единственным оппозиционером в Капитуле. – И чем все это грозит для всех нас? Для тебя? Для меня?». – «Нам нужно встретиться и все обговорить, – сказал Инцерилло. – Но только так, чтобы никто ничего не заподозрил». Терези задумался. «У меня есть на примете одно место, – медленно произнес он. – Сейчас дома встречаться опасно, как, собственно, и в городе. Ты заметил, как нервничают „сбиры“? Им сейчас только дай повод: сразу засадят, а за что – придумают». – «Вообще‑то в данный момент „сбиры“ должны волновать тебя меньше всего», – с тонкой усмешкой заметил Инцерилло. – Итак?» – «Я предлагаю торговый склад. Там мой человек ведет дела. Местность захудалая, всюду непонятные железяки, но главное – все спокойно. Там поблизости находится бар под названием „Малышка Луна“. – „Хорошо, – согласился Инцерилло и, закрывая за собой дверь, внезапно добавил: – кстати, рядом с этим баром и был убит Сокол“.

На другой день после этой встречи Папа вызвал к себе Терези. «Скажите, что за дела привели вас с Сальваторе Инцерилло на склад, где торгуют всяким старьем? – насмешливо поинтересовался он. – Вы неправильно себя ведете, встречаясь с этим человеком. Для вас все это может закончиться очень плохо».

Терези был настолько ошарашен услышанным, что даже не сразу осознал значение каждого слова Папы. Он понял только одно: куда бы он ни отправился, за ним станут следить тысячи внимательных глаз. О том же, что Папа практически назвал имя очередной жертвы, ему даже в голову не пришло: что ж, далеко не все обладают чутьем Кориолана…

Однако если бы Терези не находился в глубоком шоке от всего, что произошло за столь короткое время, он обратил бы внимание и еще на один странный случай, произошедший вечером того же дня, на который Папа назначил ему аудиенцию.

Стоял дивный теплый майский вечер, один из тех, когда жители Палермо так любят неспешно погулять по одной из центральных улиц города – виа Либерта. Приближалась ночь, но народ не спешил расходиться, а потому множество свидетелей видели, как неподалеку от крупного ювелирного магазина остановился белый «гольф», из которого не спеша вышел загорелый молодой человек с предметом, завернутым в газетную бумагу. Он сделал по улице несколько шагов, и вид его, небрежно‑раскованный, свидетельствовал о том, что молодой человек ощущает себя вовсе не в людном месте, а в каком‑нибудь глухом лесу. Во всяком случае, он не удостоил взглядом ни одного из прохожих, словно их и не было вовсе.

Дойдя до бронированной витрины ювелирного магазина, молодой человек развернул предмет, бросив газету на мостовую, и практически сразу после этого раздались короткие автоматные очереди. По стеклу витрины причудливыми изгибами и узорами разбежались тонкие трещины, озаренные вспышками выстрелов. Когда обойма закончилась, молодой человек разрядил «калашников», вновь зарядил его и собрался проделать эту операцию еще раз. Правда, предварительно он с интересом исследователя подошел к испорченному стеклу и провел по нему пальцами, как бы желая удостовериться в результатах работы. Однако от ближайшего полицейского поста к нему уже бежали, хотя и не особенно быстро, двое полицейских.

Присутствие стражей порядка молодой человек заметил, однако на его загорелом лице не отразилось даже тени смущения. Он небрежно навел автомат на полицейских и дал очередь поверх их голов. «Сбиры» ответили ему тем же. Со стороны казалось, что эти люди решили устроить соревнование в поддавки: кто стреляет хуже. Но подобное положение не могло продолжаться до бесконечности. «Надо бы и честь знать», – по всей видимости, решил молодой человек, быстро усевшись за руль «гольфа». Через минуту его и след простыл.

Пресса Палермо наутро пестрела недоуменными заметками, полными вопросов, на которые не находилось ответов. Тот молодой человек не выглядел помешанным; так для чего же ему понадобилось стрелять в витрину магазина, разбить которую было не так просто. Да и непохоже было, чтобы его вообще интересовали ценности. Значит, попыткой грабежа происшествие назвать невозможно. А зачем этот неизвестный делал вид, что стреляет в полицейских, и почему они отвечали ему полной взаимностью, вовсе не желая ни арестовать, ни устранить? Ни один журналист не высказал предположение, что скорее всего молодой человек проверял возможности «калашников»а. Для какой же цели? Не далее как к вечеру следующего дня на этот вопрос все получили весьма откровенный ответ.

Возможно, Сальваторе Инцерилло не особенно интересовался сообщениями прессы, а может, все дело было в том, что в Палермо новые газеты поступают в продажу во второй половине дня. Впрочем, он и не желал думать ни о чем плохом.

В это утро он мчался на встречу со своей прекрасной дамой. Совершенно уверенный в собственной безопасности, он сел за руль новенькой «альфетты».

Он был всегда прежде всего практиком, а собственный опыт говорил, что его жизнь в данный момент мафии просто необходима. Естественно, у него много недоброжелателей, и это еще мягко сказано. Корлеонцы с ума сходят от ненависти к нему и готовы видеть его скорее мертвым, чем живым, да только у Сальваторе есть определенные гарантии: иначе его давно бы уже устранили так же, как и Сокола. Только от Инцерилло зависело, получит ли могущественная американская семья Гамбино огромный груз героина. По подсчетам Инцерилло, этот товар оценивался в 4 000 000 долларов, и эти деньги, которые он должен был передать своему главному недругу Риине, тот еще не получил. Так неужели же его жизнь стоит гораздо больше и неужели корлеонцы, как бы сильна ни была их ненависть, решатся потерять выручку от двухмесячной работы лучших лабораторий по производству героина?

Наивный Инцерилло не предполагал, что ненависть может стать поистине беспредельной. Это был последний урок, который он получил в своей жизни. Ведь только ради него разыгрался спектакль на улице Либерта, только ради него производились испытания на прочность витрины ювелирного магазина. Вывод же получился следующий: в своей бронированной «альфетте» Инцерилло для корлеонцев неуязвим.

У Сальваторе не было времени интересоваться городскими новостями. В последний раз он испытал блаженство, слушая признания в любви и вечной преданности своей возлюбленной. Меньше всего ему хотелось бы покидать ее, и если бы не дела, он не стал бы собираться уходить уже в полдень. «Куда ты торопишься? Побудь со мной еще немного, Сальваторе», – сказала ему любимая. Он потрепал ее по щеке. «Я ненадолго, малышка. Только одна деловая встреча с другом, и я снова буду у тебя, теперь уже надолго». – «Возможно, пока ты разговариваешь о своих делах, я успею принять ванну», – поддержала игру женщина. – «Конечно, – засмеялся Сальваторе, – но если ты сделаешь это очень быстро».

Совершенно счастливый, он сбежал вниз по лестнице, насвистывая мелодию популярного этой весной шлягера, и направился к «альфетте». Майское солнце, щедрое и такое же счастливое, как и он сам, заливало Палермо. Мимо неторопливо проходили редкие прохожие, а на противоположной стороне улицы припарковался старенький «рено‑пикап». «Только одно небольшое дело и немедленно назад», – решил Сальваторе, приближаясь к «альфетте» и открывая дверцу.

Когда что‑то несколько раз сильно толкнуло его в спину, он поначалу не понял, что происходит, и только когда эти страшные толчки кинули его на водительское сиденье, его озарило простое и короткое, как вспышка, слово «смерть». Сальваторе судорожно схватился за пиджак, оставленный на спинке сиденья, пытаясь достать револьвер. По спине растекалось что‑то горячее и липкое. В голове пульсировала одна мысль: «Скорее, скорее». Вместе с револьвером он зачем‑то достал и брелок с ключами, но сил поднять оружие уже не было. Глаза застилал сплошной кровавый туман. Ничего не видя и даже больше не чувствуя непрерывных толчков в грудь, он обернулся лицом к выстрелам и рухнул на мостовую. Здесь его, еще не остывшего, и обнаружил полицейский патруль. Обследовав место происшествия и старенький «рено‑пикап», который оказался числящимся в розыске, там нашли посреди кучи бесполезного тряпья несколько десятков гильз от «калашников»а, столь любимого корлеонцами.

Date: 2015-10-19; view: 1355; Нарушение авторских прав