Киев, 1995

Андрей Всеволодович Остальский

Жена нелегала

Любовь и власть –

Издательский текст http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=6130182

«Жена нелегала»: Эксмо; М.; 2013

ISBN 978‑5‑699‑65989‑0

Аннотация

Это история о Ромео и Джульетте времен «холодной войны», о двух людях, чья любовь оказалась важнее верности враждующим лагерям и государствам. Это роман о том, как Власть любви побеждает Власть.

Андрей Остальский

Жена нелегала

Все персонажи этой книги, за исключением широко известных в обществе фигур, вымышлены автором, и всякое их сходство с реальными людьми является случайным и непреднамеренным.

Пролог

Киев, 1995

Проезжая мимо, можно было не заметить его вовсе – дом был старый, дореволюционный, выцветший, с облезлой дверью подъезда и темными запыленными окнами, типичный «крысятник», которых немало еще осталось на Подоле. Со своими двумя невысокими этажами он затерялся между более современными зданиями – примитивом советских шестидесятых: так, мелькнет за автомобильным окошком какое‑то размытое серое пятно. И человек, появившийся у замшелого подъезда однажды в сумерки, тоже был серый, неприметный, закутанный в темный плащ неопределенного цвета. Кажется, он спустился со стороны Крещатика, но так незаметно, как будто вырос из‑под земли. И секунды не простоял он перед дверью, пробежал по кодовому замку пальцами – и растворился в черной гниловатой пасти подъезда, будто его и не было никогда.

Десять минут спустя откуда‑то со стороны Константиновской появился второй. Незаметно отделился от людского потока – и двух секунд не прошло, как он уже одолел половину переулка и оказался перед той же обшарпанной дверью. Он тоже знал, как обращаться с кодовым замком, и бесшумно проскользнул внутрь.

Если бы в доме были установлены светочувствительные камеры (что было вполне вероятно), то они зафиксировали бы, как сначала Первый, а потом и Второй поднялись по лестнице на один этаж и позвонили в одну и ту же дверь – квартиры справа. Но вот от установленных в квартире микрофонов толку было немного. Всего и удалось записать одно только слово, да и то неразборчивое, в самом конце пребывания в квартире обоих гостей.

Встречавший их мрачный человек небольшого роста, одетый в синий халат, лишь кивнул в знак приветствия.

В полном молчании пришедшие уселись в кресла напротив длинного, вдоль всей стены, зеркала. Откуда‑то появилась женщина, тоже в халате, но в белом, стала разводить воду, принялась за стрижку. Стригла не спеша, смотрела в зеркало, пыхтела, старалась. Минут через тридцать стало очевидно, что прически выходят совершенно одинаковые, и тут выяснилось, насколько Первый и Второй похожи друг на друга. Обоим около шестидесяти, одинакового примерно роста и телосложения. Один, правда, совсем седой, а второй еще почти совсем темноволосый. Но женщина поколдовала над смесью каких‑то красителей, и вот в зеркале уже две совершенно одинаковые головы, с легкой проседью на висках. Не говоря ни слова, женщина исчезла, и ее место снова занял мрачный тип в синем халате, который принес с собой целый чемодан грима – но не только. Из чемоданных недр он извлек белую маску из какого‑то необычного материала, да еще с внутренней толстой начинкой. Он присоединил к маске идущие в угол провода, приложил ее к лицу Второго, плотно прижал… Потом держал так довольно долго.

Если Второй испытывал при этом хоть какие‑либо неприятные ощущения, то виду он не подал. Разве что чуть‑чуть, еле уловимо, дрогнул в какой‑то момент, когда, наверно, стало слишком горячо. Человек в халате поспешно отсоединил провода от маски. Подержал ее еще несколько минут прижатой, потом осторожно, медленно отнял. Под маской оказался слой чего‑то белесого, неаппетитного, под которым черт лица было вообще не разобрать. Гример стал аккуратно, медленно снимать эту пленку, и под ней обнаружилось нечто уже похожее на лицо – только противоестественно бледное, будто мертвое. Теперь в ход пошли запасы грима и красок.

Глядя в зеркало, он будто рисовал портрет. Лицо Первого – на лице Второго. Недовольный результатом, человек в халате переделывал, исправлял… Заходил с одной стороны, с другой, подолгу вглядывался в зеркало. Его явно беспокоила верхняя губа: у Первого она была чуть крупнее, резче очерченной, чем у Второго, никакой грим не помогал. Тогда он извлек из чемодана несколько пар усов; приложил одни, потом другие, наконец сделал выбор. Получились невзрачные щеточки, нельзя сказать, чтобы очень уж шли они к этим двум лицам, вернее, теперь уже одному лицу, но проблема губы была решена.

Тем временем Первый и Второй сохраняли полную, нечеловеческую невозмутимость. Можно было подумать, что оба они страдают жестокой формой аутизма, настолько равнодушно смотрели они в зеркало прямо перед собой, не обращая ни малейшего внимания ни друг на друга, ни на гримера‑художника. Как будто им было и вовсе неинтересно, что он проделывает с их лицами.

Минут сорок упорного труда, и вот они уже почти превратились в однояйцевых близнецов. Почти – все же какое‑то неуловимое, но глубинное отличие сохранялось. И именно оно, наверно, не давало покоя мрачному типу в синем халате, который морщился, поджимал губы, ходил вокруг с такой гримасой, будто у него болели зубы. Щурился, всматривался в зеркало. Прикасался одной из своих щеточек к лицу то одного, то другого. Что‑то в глубине глаз, в выражениях лиц, нечто внутреннее, проступавшее снаружи, не поддавалось причесыванию, приглаживанию, запудриванию.

Но все это можно было разглядеть, только как следует присмотревшись. А так – если бы кто‑нибудь вдруг вошел в комнату, то увидел бы двух близнецов, безучастно сидевших на круглых стульях перед гигантским зеркалом.

Наконец человек в синем халате закончил работу, слегка пожал плечами, кивнул зеркалу, вроде раскланялся: дескать, сделал все, что мог.

Повернулся и исчез.

Первый и Второй еще посидели пару минут, словно ожидая продолжения шоу. Потом, поняв, что продолжения не будет, Первый встал, отряхнул пиджак, вытер короткую шею бумажным платком и пошел в прихожую одеваться.

Второй некоторое время еще сидел в одиночестве с закрытыми глазами. Потом и он не спеша встал. Отряхнулся. Бросил на себя последний взгляд в зеркало. И вдруг не сдержался, издал какой‑то звук, шепотом произнес одно всего слово. То ли «факт». То ли «факс». Или что‑то в этом роде. Как будто подвел итог всему произошедшему.