Восьмое ноября. Чита

За завтраком говорили о французской литературе.

− Я еще хочу перечесть «Пьера и Жана» Мопассана — он хороший писатель — и «На воде». А знаете почему? Потому что я в этом месте был — это Фрежюс. «Милого друга» я не очень люблю. Есть два фильма «Милый друг», французский и очень хороший немецкий, где все сделано с восхитительным вкусом в духе оперетты. У Мопассана замечательные вещи «Сильна как смерть», «Монт-Ориоль», «Иветта». Во французском фильме Мадлен Форестье играла та же актриса, что и Клелию в «Пармской обители». «Пармская обитель» — изумительно, а Казарес! А вот «Красное и черное» мне меньше нравится. Потому что Жюльен Сорель противный — таким его и играет Жерар Филипп.

Вообще, каков Стендаль? Нет у него образности. Все же больше философ, чем писатель. Чудесный Доде, «Тартарен» — особенно вторая и третья части...

Вошел Евгений Георгиевич.

− Женя! Пожалуйста, углубите клавиатуру, иначе мне трудно.

− Уже, Святослав Теофилович, — последовал лаконичный ответ.

Рихтер вышел на улицу. Праздник погоды, природы. Медленно шел в училище. На этот раз не очень хотелось заниматься. Беспокоился о «Декабрьских вечерах».

После обеда попытался ответить хотя бы на некоторые письма, но ответы не получались.

− Письма нельзя писать нетворческие, тогда это вообще невозможно. В каждом письме должно быть нечто особенное.

И потому это занятие было отложено.

(В качестве примера: ответ Л.А. Озерову на приглашение принять участие в вечере памяти Г.Г. Нейгауза.

«Дорогой Лев Адольфович!

Надеюсь, Вы понимаете, как я глубоко огорчен, что не могу позволить себе выступать сегодня в Вашем вечере.

Хочется, чтобы образ Генриха Густавовича осенил этот вечер своим духовным присутствием и все собравшиеся почувствовали бы живительную силу и прелесть его блистательной личности».)

Вечером предстояла брамсовская программа — 115-й концерт Святослава Рихтера в 1986 году.

Драматический театр — красивое уютное здание; неповторимая, с детства любимая атмосфера театра, запахи сцены, кулис, похожие на детские рисунки декорации. Билетов уже давно нет, но по сравнению с концертным залом театр позволяет спрятаться по своим закоулкам большему количеству жаждущих, особенно молодежи. Театр как бы распух, увеличился в объеме, «безразмерными» стали ложи и ярусы.

Приехал Святослав Теофилович. Вот он в артистической, — как всегда перед концертом, волнующийся, обаятельный, магнетический, сосредоточенный и в то же время готовый к шутке. Смокинг. Бабочка.

Третий звонок. Вот и те полметра, которые отделяют кулисы от сцены и мгновенно преображают походку, ритм движения, осанку, поворот головы, — на сцену выходит Рихтер.

В первом отделении была исполнена Первая соната Брамса ор. 1. Романтический подъем, бездна оттенков, мощь и щемящая печаль первой части; изящный Minnesang со словами «Ach, die schonste Rose» («то, что впоследствии делал Малер, — детское, религиозное»), принесший с собой воздух средневековья, — перекличка: соло — хор, соло — хор. Сокрушительная четвертая часть.

В антракте на диване молча сидели рядом две женщины с прекрасными, просветленными лицами — ведущая и та самая «симпатичная дама», которая в нынешний вечер снова переворачивала страницы, как шестнадцать лет тому назад, как два месяца тому назад, счастливая от музыки, от новой встречи, подаренной жизнью.

Во втором отделении — Вторая соната ор. 2, в четырех частях. Святослав Теофилович, как всегда, в самой деликатной форме, но твердо просил ведущую тщательно объявить название частей.

− Первая, — медленно диктовал он, — Allegro non tropро, ma energico, вторая — Andante con espressione, третья — Scherzo, четвертая — Finale, introduccione allegro non troppo e rubato. — Ведущая в точности выполнила эти указания, объявила все медленно и внятно, и снова погасли люстры, вышел Рихтер, и зазвучала Вторая соната. Ее конец, сказал Святослав Теофилович, — это «апофеоз Кларе Шуман, венок из трелей (у нее бегали пальчики)». Вслед за Второй сонатой — первая тетрадь Вариаций Брамса на тему Паганини. На «бис» — вторая тетрадь.

Рихтер, как показалось, и сам остался доволен:

− Сегодня не так сумбурно, правда?

В артистическую один за другим шли с цветами и словами благодарности слушатели; среди них «тургеневские девушки» — немосковского вида, скромные, с достоинством и бурной внутренней жизнью, отблеск которой вдруг мелькнет в их глазах.

− Это такое счастье, что вы у нас, в Чите, — говорила педагог музыкальной школы, — я тут со своими учениками, не ожидала, что они поймут Брамса.

− Слов нет, совершенство, — такие слова раздавались беспрестанно, все благодарили за приезд, просили приезжать еще. Видеть преображенных искусством людей, с бьющим через край чувством благодарности — дорогого стоит.

Святослав Теофилович вернулся в гостиницу. Последний вечер в Чите, через несколько часов уезжаем.

Рихтер испытывал опустошенность художника, всегда горькую.

За ужином Святослав Теофилович охотно подписывал множество фотографий. На одной — для начальника железной дороги — рядом с автографом нарисовал маленький поезд. Сказал, что брамсовская программа очень изматывает — до боли в сердце.

Собрались и поехали к вагону с обратной стороны вокзала: так можно было подобраться к нему более коротким путем. Виртуозный водитель съезжал и поднимался на какие-то немыслимые насыпи из щебня, камней, песка, в кромешной тьме выискивал между ними головокружительные изгибы дороги, на которой валялись бревна. Шли по шпалам к вагону. Среди этих песчаных холмов, своеобразных дюн из щебня, ко всему прочему, расположился и цыганский табор.

− Это романтично, — сказал Святослав Теофилович.

Date: 2015-10-19; view: 351; Нарушение авторских прав