Глава 7. «Монгольская эпоха» в истории Руси и истинный смысл и значение Куликовской битвы 5 page

Стоит в связи с этим сказать, что сам поэтический образ Куликовской битвы в «Сказании о Мамаевом побоище» представляет ее как грандиозное, прямо-таки «геологическое» потрясение. Накануне битвы – воистину прекрасное природное бытие: «…осень же бе тогда долга, и днем летним еще сияющим и теплота бысть и тихость»; однако на рассвете 8 сентября «земля гремит, а ту грозу подает на восток до моря, на запад же паки до Дуная. Поле же то Куликово пригибающися, вострепета лузи (луга) и болота, реки и езера из мест своих выступиша…» Слово здесь как бы само по себе воплотило осознание великого значения битвы…

Господствующее представление о Куликовской битве, в сущности, сводит ее к «внутреннему» конфликту в Золотой Орде: одно из входивших в эту Монгольскую империю государственных образований «взбунтовалось» против верховной власти… На деле же, как я стремился показать, Русь в 1380 году выступила против, в полном смысле слова, всемирной силы, в которой объединились воля авангарда тогдашнего Запада и мощь азиатского воинства. И Куликовская битва явилась непосредственным выходом Московской Руси на мировую арену и победоносным ее утверждением во всемирной истории – о чем, в частности, осязаемо свидетельствуют отзвуки этой битвы на громадном евроазиатском пространстве от Гамбурга до Шираза (о чем есть точные сведения). Этот истинный смысл сражения на Непрядве всегда так или иначе присутствовал в национальном сознании, но начиная с XVIII века историки, находившиеся под своего рода излучением западной идеологии, затемняют его, толкуя великую битву как попытку свержения азиатской золотоордынской власти, к тому же не достигшую своей цели попытку.

Не исключено, что те или иные читатели воспримут как некую странность или даже нелепость свершившееся в 1370-х годах объединение Запада прежде всего – в лице генуэзцев) с азиатской Мамаевой Ордой в походе на Русь. Но есть ведь и другой, позднейший и не менее яркий пример: объединение Запада с Турецкой империей в Крымской войне против России в 1830-х годах (и опять-таки «узел» – Крым!). Сопоставление этих событий способно многое прояснить. И такого рода ситуация может возникнуть и в наше время. Куликовская битва – не только слава прошлых времен, но и урок на будущее.

В истории можно обнаружить поистине удивительные соответствия и переклички. Как показано выше, одним из виднейших деятелей эпохи Куликовской битвы был москвич итальянского происхождения Захарий Тютчев. А наиболее глубокое понимание сущности Крымской войны 1830-х годов высказал его прямой потомок (в пятнадцатом поколении) Федор Тютчев, который затем в качестве главного советника министра иностранных дел A. М. Горчакова сыграл самую весомую роль в дипломатическом преодолении тяжких последствий этой войны; все это подробно освещено в моей книге «Тютчев» (1988, 2-е изд. – 1994).

Как ни странно (и как ни прискорбно), преобладающее большинство русских людей не имеет верного представления о Крымской войне, которая была атакой на Россию объединившихся сил Запада и Востока. Авторитетный – и, надо признать, весьма объективный – английский историк Алан Тэйлор писал об этой войне через сто лет после нее, в 1954 году:

«Крымская война… стоила жизни почти полумиллиона (! – В. К.) человек, и общее число потерь превысило потери, понесенные в результате любой войны из тех, что велись на протяжении ста лет после Венского конгресса (то есть на протяжении 1815–1914 годов. – В. К.)… Из пяти вторжений в Россию, совершенных в современную эпоху – вторжение Наполеона в 1812 году, Англии и Франции (разумеется, совместно с Турецкой империей. – В. К.) в 1854 году, Германии – в 1916–1918 гг., держав Антанты – в 1919–1920 гг., Гитлера – в 1941 г. – это было, безусловно, самое успешное. После 1856 года Россия оказывала на европейские дела меньше влияния, чем в любой период…» (Тейлор А. Дж. П. Борьба за господство в Европе. – М., 1958, с. 120. – Курсив мой. – B. К.)

То, что Тейлор сформулировал в 1950-х годах, Тютчев высказал еще в 1850-х, и он глубоко и остро воспринимал вроде бы неожиданный и даже несообразный союз христианских стран Запада с мусульманской Турцией против христианских же России и славянских народов, выразив свое отношение к этому союзу, в частности, в саркастическом и гневном стихотворении под названием «Современное»:

Флаги веют на Босфоре,

Пушки празднично гремят,

Небо ясно, блещет море,

И ликует Цареград.

И недаром он ликует:

На волшебных берегах

Ныне весело пирует

Благодушный падишах.

Угощает он на славу

Милых западных друзей —

И свою бы всю державу

Заложил для них, ей-ей…

Пушек гром и мусикия!

Здесь Европы всей привал,

Здесь все силы мировые

Свой справляют карнавал…

Как в роскошной этой раме

Дивных гор и двух морей

Веселится об исламе

Христианский съезд князей!

И конца нет их приветам,

Обнимает брата брат…

О, каким отрадным светом

Звезды Запада горят!..

Только там, где тени бродят

По долинам и горам

И куда уж не доходят

Эти клики, этот гам, —

Только там, где тени бродят,

Там, в ночи, из свежих ран

Кровью медленно исходят

Миллионы христиан… [589]

Уместно обратиться здесь и к творчеству выдающегося современного поэта Юрия Кузнецова, который, пожалуй, более чем кто-либо продолжает тютчевские традиции. В 1986 году он создал стихотворение «Петрарка», имеющее прямое отношение к обсуждаемым проблемам. В главе «Византийское и монгольское «наследства» в судьбе России» было показано, что «великий гуманист» Франческо Петрарка (1304–1374) яро призывал генуэзцев громить «малодушных гречишек» и вообще «выкорчевать» их «позорную империю» – Византию. В другом своем послании в Геную, отправленном незадолго до Куликовской битвы, он писал о массе привезенных генуэзцами из «Скифии» (то есть, в частности, из Руси) рабов как об отвратных «недочеловеках»; Петрарку возмущал не сам факт работорговли, но обилие на улицах Генуи «люда» со «скифскими чертами».

В поэтическом мире стихотворения Юрия Кузнецова «гуманист» XIV века Петрарка «перенесен» в 8-ю итальянскую армию, которая в конце 1942 года пришла на Дон и вскоре была полностью разгромлена недалеко от Куликова поля, куда в 1380 году также заявились соплеменники Петрарки (их в Мамаевом войске было, очевидно, немного, но их политическая роль была первостепенной). Вот это подлинно гуманистическое стихотворение, предваренное эпиграфом:

...

ПЕТРАРКА

И вот непривычная, но уже нескончаемая вереница подневольного люда того и другого пола омрачает этот прекраснейший город скифскими чертами лица и беспорядочным разбродом, словно мутный поток чистейшую реку; не будь они своим покупателям милее, чем мне, не радуй они их глаз больше, чем мой, не теснилось бы бесславное племя по здешним узким переулкам, не печалило бы неприятными встречами приезжих, привыкших к лучшим картинам, но в глубине своей Скифии вместе с худою и бледною Нуждой среди каменистого поля, где ее (Нужду) поместил Назон, зубами и ногтями рвало бы скудные растения. Впрочем, об этом довольно.

Петрарка. Из письма Гвидо Сетте, архиепископу Генуи. 1367 г. Венеция

Так писал он за несколько лет

До священной грозы Куликова.

Как бы он поступил – не секрет,

Будь дана ему власть, а не слово.

Так писал он заветным стилом.

Так глядел он на нашего брата.

Поросли б эти встречи быльем,

Что его омрачали когда-то.

Как-никак шесть веков пронеслось

Над небесным и каменным сводом.

Но в душе гуманиста возрос

Смутный страх перед скифским разбродом.

Как магнит потянул горизонт,

Где чужие горят Палестины.

Он попал на Воронежский фронт

И бежал за дворы и овины.

В сорок третьем на лютом ветру

Итальянцы шатались как тени,

Обдирая ногтями кору

Из-под снега со скудных растений.

Он бродил по тылам, словно дух,

И жевал прошлогодние листья.

Он выпрашивал хлеб у старух —

Он узнал эти скифские лица.

И никто от порога не гнал,

Хлеб и кров разделяя с поэтом.

Слишком поздно других он узнал.

Но узнал. И довольно об этом.

Выше приводились суждения из «ранних» сочинений выдающегося английского историософа Арнольда Тойнби, в которых он «оправдывал» завоевание Западом восточноевропейских земель, не входивших в пределы православной цивилизации и, по сути дела, «замалчивал» факты мощной западной агрессии в отношении самой этой цивилизации – то есть прежде всего Руси-России.

Но в написанном позднее, в 1952 году, кратком рассуждении «Россия и Запад» Тойнби сумел преодолеть свою прежнюю, скажем так, «слепоту», 1941-й год словно бы заставил его открытыми глазами вглядеться в историю и «заметить», что русские земли «были оккупированы западными армиями в 1941, 1915, 1812 [590], 1709 и 1610 годах». (Тойнби А. Дж. Цивилизация перед судом истории – М., 1995, с. 156); далее Тойнби упомянул и о более ранних атаках Запада на Русь, к которым мы еще вернемся.

Прежде необходимо со всей определенностью сказать, что в историографии явно господствует сугубо поверхностное и узко «политическое» представление о великой войне, начавшейся 22 июня 1941 года. Ее толкуют только как порождение «гитлеризма», то есть явления, существовавшего в Германии в 1920—1940-х гг., а страны Запада в целом рассматриваются лишь как «жертвы» этого самого гитлеризма, якобы всеми силами боровшиеся против него. В действительности реальное, могущее считаться выражением воли страны сопротивление имело место только в части Югославии и в Греции.

Десяток (из общего числа двух с половиной десятков) стран Запада непосредственно участвовали в войне против России (СССР), открыто объявляя об этом и отправляя на русский фронт свои воинские силы (Италия, Испания, Дания, Норвегия, Финляндия, Венгрия, Румыния, Словакия, Хорватия). А почти все остальные западные страны так или иначе обеспечивали этот фронт оружием, боеприпасами, продовольствием и т. п.

Впрочем, подробное изложение проблемы будет дано, естественно, в другом томе этого моего сочинения – «История России в XX веке. Опыт беспристрастного исследования». Здесь же скажу только, что Тойнби – и это делает ему честь – смог вскоре после окончания войны 1941–1945 годов осознать ее глубокий исторический смысл, поставив ее в один ряд с войнами 1709, 1812 гг. и т. д.

Более того: заново осмыслив в свете этой войны тему «Россия и Запад», Тойнби совсем иначе, чем ранее, понял соотношение Запада и остального мира в целом: «Западный человек, – написал в 1952 году английский историософ, – который захочет разобраться в этой теме, должен будет хотя бы на несколько минут покинуть «свою кочку» (вот именно! – В. К.) и посмотреть на столкновение между остальным миром и Западом глазами огромного большинства человечества. Как бы ни различались между собой народы мира… на вопрос западного исследователя об их отношении к Западу все – русские и мусульмане, индусы и китайцы, японцы и все остальные – ответят одинаково. Запад, скажут они – это агрессор… У большинства западных людей эти обвинения вызовут удивление, шок и печаль и даже, вероятно, возмущение (как и, добавлю от себя, у «западнически» настроенных жителей России. – В. К.)… Мы слишком легко забываем, что германцы, напавшие на своих соседей, включая Россию, в Первой мировой войне и повторившие свою агрессию во Второй, тоже принадлежат к Западу… И, без сомнения, суждение мира о Западе определенно подтверждается в последние четыре с половиной столетия… За все это время мировой опыт общения с Западом показывает, что Запад, как правило, всегда агрессор» (с. 156, 157).

Тойнби отнес начало агрессии Запада против остального мира к рубежу XV–XVI веков («последние четыре с половиной века», отсчитывая от 1952 года), но Россия, не отделенная от Запада морями и океанами, стала испытывать его агрессию, как писал далее Тойнби, намного ранее, – «в XIII веке, после нашествия татар на Русь. Татарское иго (вернее, непосредственное монгольское присутствие на Руси. – В. К.) продолжалось недолго, ибо татары были степными кочевниками и не могли укорениться в русских лесах и полях. В результате… Русь потерпела убытки, в конце концов, не столько от татар, сколько от западных соседей, не преминувших воспользоваться ослаблением Руси, для того чтобы отрезать от нее и присоединить к западнохристианскому миру западные русские земли… Только в 1945 году России удалось возвратить себе те огромные территории, которые западные державы отобрали у нее в XIII и XIV веках» (с. 157).

Последняя фраза не вполне точна, поскольку отторгнутые в XIII–XIV вв. Русские земли были почти целиком возвращены еще в XVIII веке (и вновь отторгнуты – до 1945 года – во время революции). Но в принципе Тойнби вполне прав. И нетрудно понять, что осознанное английским мыслителем реальное соотношение Руси и Запада объясняет, почему Куликовская битва, которая вроде бы была битвой с азиатским воинством, по внутренней своей сути являлась результатом акции Запада, сумевшего направить на Русь Мамая и Ягайло…

В деле понимания хода истории уместны два различных, даже противоположных «метода»: глубокое осмысление определенного исторического «начала», в котором, как в зерне, заложено последующее, грядущее развитие, и, напротив, пристальное внимание к тому или иному «итогу», плоду длительного движения истории.

На первых страницах этой главы моей книги говорилось, что истинная суть деятельности Александра Невского особенно ясно раскрывается в свете произошедшей намного позже (почти через 120 лет после его кончины) Куликовской битвы. И это было по-своему осознано еще в давние времена; в одном из повествований о житии благоверного князя Александра речь идет о «чуде», свершившемся в ночь на 8 сентября 1380 года у его гробницы во Владимире: «…два старца честна изыдоста от святаго олтаря и приидоста ко гробу блаженнаго Александра и глаголаста: «О господине Александре, востани и ускори на помощь правнуку своему, великомю князю Дьмитрию…» И в той час святый великий князь Александр воста из гроба и… со обема старцема вскоре невидимы быста» (то есть перенеслись на Куликово поле).

Собственно говоря, определившая всю последующую историю Руси роль Александра Ярославича вполне «наглядно» и, в сущности, неоспоримо выразилась в том, что именно его прямые потомки оказались, в конечном счете, во главе исторического движения Руси, – несмотря на все нелегкие препятствия.

Дело в том, что с точки зрения тогдашнего порядка престолонаследия судьба потомства Александра сложилась очень неблагоприятно. После его кончины Русью правили, как и полагалось, его младшие братья Ярослав и, затем, Василий (до его смерти в 1276 году). Далее, власть законно перешла к сыновьям Александра – князьям Дмитрию и, затем, Андрею. Однако ко времени кончины Андрея Александровича в 1304 году ни у него, ни у умершего ранее, в 1294 году, Дмитрия не осталось наследников, – их сыновья скончались в юном возрасте…

И «династия» Александра Невского в 1304 году как бы бесповоротно пресеклась. Хотя имелись налицо пятеро его внуков – Юрий, Иван и малолетние Борис, Александр и Афанасий Даниловичи, – все они были сыновьями самого младшего сына Александра, Даниила, который до своей кончины, свершившейся в 1303 году (то есть раньше смерти Андрея), правил еще не столь уж значительным тогда Московским княжеством и, скончавшись раньше своих старших братьев, не «успел» занять великокняжеский престол. И, согласно традиции, его сыновья не имели прав на великое княжение Владимирское.

Великим князем Владимирским в 1305 году стал тверской (Тверь была в то время намного более значительным городом, чем Москва [591]) князь Михаил – сын одного из младших братьев Александра Невского, Ярослава Ярославича, который – в отличие от Даниила – побывал великим князем.

Но внук Александра Невского, князь Московский Юрий Данилович, не был согласен с таким решением – надо думать, именно как потомок, наследник своего великого деда. И между Михаилом Тверским (а после его гибели – его сыном Дмитрием) и, с другой стороны, Юрием Московским началась долгая и упорная борьба за верховную власть.

К сожалению, с давних пор господствует сугубо тенденциозная «оценка» соперников в этой борьбе: Михаил Тверской преподносится как благородный и бескорыстный «рыцарь», а Юрий Московский – в качестве низменного злодея. Между тем многочисленные исторические факты дают все основания для вывода, что соперники, как говорится, стоили друг друга, и речь должна идти, если уж на то пошло, не о превосходстве одного из соперников, но о присущей им обоим шаткости нравственных устоев, порожденной всей ситуацией эпохи монгольской власти над Русью.

Так, из летописей известно, что Михаил Тверской еще задолго до своего столкновения с Юрием Московским, в конце 1280– 1290-х годах, вел борьбу за власть с сыном Александра Невского Андреем (вполне «законным» великим князем!), – притом даже обращался за поддержкой к монгольскому темнику Ногаю, который сумел тогда захватить («незаконно»!) огромную власть в Орде; все это подробно показано в классическом исследовании А. Н. Насонова «Монголы и Русь» [592].

Когда же в 1299–1300 году Ногай был разгромлен и убит законным ханом Золотой Орды Токтой, Михаил предпочел помириться и вступить в союз с тем же самым Андреем Александровичем, с которым он ранее враждовал… И перед смертью, постигшей его в 1304 году, Андрей назвал своим преемником Михаила, и тот отправился в Золотую Орду к хану Токте за «ярлыком» на великое княжение.

В то же время, о чем уже сказано, внук Александра Невского Юрий Данилович полагал, что именно он – после кончины последнего Александровича, Андрея, – должен стать великим князем и также явился к Токте. Однако вопрос был решен ханом в пользу Михаила.

Юрий, очевидно, резко высказал свое несогласие, и, возвратившись из Орды, Михаил тут же «пошел ратью» на Москву, чтобы раздавить непокорного соперника. Его поступок явился первой военной акцией в противоборстве с Юрием, и уже из одного этого вполне ясно, что столь широко распространенное до сих пор категорическое «предпочтение» Михаила Юрию сомнительно.

Как же возникла своего рода «идеализация» тверского князя? После позднейшей жестокой казни Михаила в Орде (в 1318 году; об этом еще будет речь) в Твери была создана трагическая повесть «Убиение великого князя Михаила Ярославича», которая, вполне естественно, создавала высоко положительный образ князя-мученика. А впоследствии «либеральная» историография и публицистика, всячески осуждавшая «собиравших» Русь московских правителей за их стремление к твердому единовластию, опираясь на эту повесть, постоянно противопоставляла Михаила Тверского и его сыновей москвичам Юрию и Ивану (Калите) Даниловичам, которых наделяли всеми возможными пороками.

Чтобы яснее увидеть тенденциозность этого противопоставления, проследим действия Михаила Тверского в годы его великого княжения. Его поход на Москву в 1305 году с целью усмирить или даже уничтожить своего соперника Юрия был отражен, но через два года Михаил «ходил в другие (во второй раз. – В. К.) к Москве ратью, всею силою, и бысть бои у Москвы… и града не взяше, и не успевше ничто же, възвратишася».

На некоторое время Михаил прекратил свои атаки на Юрия, но затем, – по-видимому, в 1311 году, – сын Михаила «Дмитреи Михаилович Тферскии, собрав вои многи, и хоте ити ратью… на князя на Юрья, и не благослови его Петр митрополит». А позднее – при новом хане, Узбеке, – Михаил Тверской прибег к «крайнему» средству в борьбе с Юрием. Проведя два года в Орде, он заручился там поддержкой, и в 1315 (или 1316) году «прииде из Орды князь великий Михаиле, а с ним посол Тяитемерь и татарове силны, и много зла учинили в Русской земли». То есть опять-таки именно Михаил в своем конфликте с Юрием первым привел на помощь ордынскую воинскую силу!

Уже затем отправился за помощью в Орду Юрий, и ему удалось склонить хана Узбека на свою сторону (можно предположить, что Михаил ранее заручился поддержкой не самого хана, но тех или иных властных лиц в Орде). И в 1317 году Узбек неожиданно передал – правда, ненадолго – великое княжение Владимирское Юрию и выдал за него свою сестру Кончаку.

Михаил не признал верховенства Юрия, и в конце 1317 года уже как раз «Юрьи Даниловичь приходил ратью великою к Твери… бои велик, сеча зла, и… князь Михаиле изможе (осилил), и побиша московскую рать, а иныа разбегошася, а князя Бориса (младший брат Юрия. – В. К.) яша руками и Кончака, княгиню Юрьеву, и поведоша их в Тферь, и тамо зельем уморена бысть Кончака, княгиня великаа Юрьева, сестра царева» (хана Узбека).

Версия об отравлении Михаилом ханской сестры была, вероятнее всего, клеветой, но так или иначе обоих князей вызвали в Орду на «суд». Михаил был признан виновным в различных «грехах» и убит при участии Юрия (точнее, его людей). Это – конечно же, отвратительное – завершение борьбы Михаила и Юрия стало основой для их категорического противопоставления. Однако нельзя забывать, что ведь и Михаил в своей борьбе не брезговал никакими средствами и, по всей вероятности, не остановился бы перед убийством Юрия, – что и сделал позднее (о чем – ниже) его старший сын Дмитрий. Жестокая борьба между двумя княжескими ветвями – Ярославичами и Александровичами – была обоюдной, и к тому же, как уже говорилось, Михаил первым применил в этой борьбе свою воинскую, а затем даже ордынскую силу.

Говоря обо всем этом, я отнюдь не преследую цель принизить Михаила Тверского и возвысить – за его счет – Юрия. В конце концов, тверской князь искупил все свои грехи истинно мученической кончиной, принятой им, согласно его житию, с высокой духовной твердостью, – что и дало основание для причисления его к лику святых мучеников. Нельзя не сказать также, что Юрий, конечно, опорочил себя участием в казни Михаила, продиктованной ханом, – между тем как убийство самого Юрия было личным возмездием Михайлова сына за смерть отца.

И мои возражения против господствующей трактовки конфликта Михаила и Юрия (и последующих столкновений тверских и московских князей) призваны только скорректировать «либеральную» историографическую традицию, задачей которой являлась дискредитация стремившихся установить твердую власть на Руси московских князей; всестороннее «очернение» Юрия явно было для этой традиции средством, способом идеологического воздействия.

Ни в коей мере не подвергая сомнению тот факт, что Михаил Тверской – трагический герой русской истории, нельзя вместе с тем согласиться с превращением Юрия Московского в своего рода скопище всяческого зла. Так, в частности, Юрий преподносится как бесстыдный своекорыстный «холоп» Орды, который за свою рабскую преданность и был, мол, в 1317 году награжден великим княжением Владимирским. Между тем уже в 1322-м хан Узбек лишил Юрия верховной власти (конкретная причина этого историками не выяснена, но существен сам факт) и передал ее не кому-нибудь, а старшему сыну убитого Михаила – Дмитрию! Притом, получив власть, Дмитрий при первой же своей встрече с Юрием 21 ноября 1325 года (она состоялась в той же Орде) без всяких разбирательств убил его. Правда, сам Дмитрий через девять месяцев, 15 сентября 1326 года, был убит там же, в Орде. В этом усматривают ханское наказание за убийство Юрия, но такая версия едва ли основательна.

Во-первых, именно хан Узбек ранее отстранил Юрия от великого княжения; во-вторых, неправдоподобно, что наказание Дмитрию последовало лишь спустя почти год после убийства Юрия; в-третьих, известно, что вместе с Дмитрием был тогда убит в Орде князь Новосильский Александр, явно не имевший никакого отношения к гибели Юрия. И не исключено, что оба князя – Дмитрий Тверской и Александр Новосильский – были убиты в результате какой-либо ссоры, и уж, во всяком случае, не по повелению хана Узбека, который после убийства Дмитрия тут же передал великое княжение другому, младшему сыну Михаила Тверского Александру, а не младшему брату Юрия Московского – Ивану (Калите).

Итак, после очень краткого – с 1317 по 1322 год – правления Юрия власть над Русью опять перешла к потомкам младшего брата Александра Невского – Ярослава, который, надо сказать, имел мало общего со своим великим старшим братом (и даже враждовал с ним).

Однако вскоре же выявилась, можно сказать, полная «неспособность» Александра Михайловича к управлению страной в сложной ситуации того времени. Летом 1327 года к Александру прибыло ордынское «посольство» во главе с двоюродным братом хана Узбека, Чолханом, которого на Руси называли Шевкалом. Впоследствии возникла легенда, что Шевкал будто бы имел некие глобальные злодейские планы, но из первоначальных летописных сообщений ясно только, что присутствие ордынцев в Твери вызвало настороженность населения.

Следует в связи с этим сказать, что многие люди неверно представляют себе монгольскую власть как непосредственно управлявшую городами Руси; на деле управление было «доверено» русским князьям, и даже сборщики дани – баскаки – находились на Руси только до 1270-х годов (хотя позже и имели место отдельные исключения). Поэтому появление в Твери многолюдного ордынского посольства породило напряженность.

И частный – даже «курьезный» – случай привел к мощному бунту: «15 аугуста месяца… диакон тферитин, прозвище ему Дудко, поведе кобылицу младу и зело тучну, напоити ю на Волзе воды. Татарове же, видевше, отъяша ю, диакон же, съжаливъси зело, начат въпити, глаголя: «О мужи тферстии, не выдавайте!»… и поворотися град весь и весь народ в том часе събрася… и начаша избивати татар… и самого Шевкала убиша. И всех по ряду…»

Есть основания полагать, что крайнее возмущение тверичей вызвало даже не само по себе «отъятие» кобылы, но намерение ордынцев (с русской точки зрения, совершенно «пакостное») употребить ее – «молодую и очень тучную» – в пищу…

Так или иначе бунт тверичей был заведомо «бессмысленным и беспощадным» (по пушкинскому слову); они или не понимали, или никак не хотели понять, что Орда неизбежно ответит жестоким возмездием (что тут же и произошло).

Некоторые источники утверждают, что во главе бунта стоял будто бы сам великий князь Александр Михайлович, но это, несомненно, безосновательная выдумка. Другое дело, что после бунта Александр малодушно бежал из Твери в Псков и затем в Литву (его покойный брат Дмитрий был женат на дочери великого князя Литовского Гедимина) и только спустя десять лет, в 1337 году, отважился прибыть к хану Узбеку с «повинной». Поскольку хан, очевидно, сознавал, что Александр не мог поощрять столь бессмысленные действия тверичей в 1327 году, ему был возвращен пост великого князя Тверского, – но уже без добавления титула князя Владимирского… Кстати, на время «эмиграции» Александра хан утвердил великим князем Тверским его младшего брата, Константина, который затем, в 1337-м, уступил свое место возвратившемуся в Тверь старшему брату [593].

Определяя тверской бунт 1327 года как «бессмысленный», я прежде всего имею в виду, что он никак не мог способствовать освобождению от ордынской власти, – хотя те или иные историки толкуют его в качестве некоего важного шага на пути к независимости Руси. Как раз напротив: после неизбежной и тяжелейшей карательной акции хана Узбека (так называемая «Федорчукова рать» конца 1327 года) Тверь уже не проявляла непокорства по отношению к Орде.

А в конце 1360 – первой половине 1370-х годов тогдашний великий князь Тверской Михаил Александрович – сын того самого Александра, при котором в Твери разразился бунт, – вступил в теснейший союз с Мамаем и только после долгого и упорного воздействия со стороны Дмитрия Донского и даже прямой его войны с Тверью в 1375 году отказался от этого союза… [594]

Вместе с тем, нельзя не видеть, что бунт тверичей свидетельствовал о той неистребимой глубинной «воле», которая присуща русскому народу, и, между прочим, бунт этот лишний раз побуждает усомниться в правоте цитированного выше суждения В. О. Ключевского, согласно которому вплоть до 1380 года русскими людьми всецело владел-де «безотчетный ужас» перед ордынцами.

Но вернемся к «проблеме» потомков Александра Невского. Хотя и принято считать, что и Юрий, и Иван Даниловичи «прислуживались» к ордынским ханам и, с другой стороны, вызывали у них особое сочувствие, на деле в течение почти трех десятилетий им не предоставлялось великое княжение Владимирское – за исключением одного краткого периода (как уже сказано, в 1317 году Юрий получил сей титул, но уже в 1322-м хан Узбек, по-видимому, счел свое решение ошибкой и передал верховную власть Дмитрию – сыну казненного четыре года назад Михаила Тверского).

Бунт 1327 года, так сказать, дискредитировал князей Тверских, оказавшихся неспособными обеспечить «порядок», но Владимирский престол все же не был отдан Ивану Московскому, – хотя во многих сочинениях историков (и, увы, в энциклопедиях) ошибочно утверждается, что-де Иван Калита уже в 1328 году стал великим князем Владимирским (то есть «всея Руси»). В действительности Иван – в связи со значительным ростом Московского княжества к этому времени – стал называться в 1328 году «великим князем Московским» (подобно тому, как еще значительно ранее, с конца 1280-х годов, Михаил звался «великим князем Тверским»). А на владимирский престол был возведен тогда князь Суздальский Александр Васильевич – внук младшего брата Александра Невского, Андрея Ярославича. Надо подчеркнуть, что он – как внук младшего брата Александра Невского – имел меньше прав на верховную власть, чем Иван Данилович. И все-таки лишь после смерти Александра Васильевича, в 1332 году, Иван Данилович Калита стал великим князем Владимирским.

Date: 2015-10-19; view: 310; Нарушение авторских прав