Глава 5. Размышления о правителях Руси, начиная с князя Кия

В предыдущей главе я стремился обрисовать ту историческую ситуацию, то «состояние мира», в огромных масштабах которого складывалась Русь, и в меньшей степени речь шла о самом движении истории в первые века Руси. А для полноценного познания этого движения поистине необходимо как можно более ясное представление о судьбах, деяниях и намерениях важнейших деятелей русского государства и Церкви, полководцев и наиболее выдающихся творцов национальной культуры.

Говоря об этом, я вовсе не имею в виду особенную и сложнейшую проблему роли личности в истории; речь идет совсем о другом, – о том, что только в воссоздании судеб, поведения, сознания исторических личностей возможно представить ход истории во всей его многосторонней цельности. Ведь этот ход в любых самых различных его проявлениях – от сдвигов в экономике до обретения новой религии – воплощается ни в чем ином, как в действиях людей, хотя это еще отнюдь не значит, что отдельные люди, личности действуют всецело сознательно и целенаправленно; в конце концов, они просто живут – притом совместно, в единстве с множеством своих современников.

С особенной полнотой и рельефностью ход истории воплощается, понятно, в действиях и переживаниях тех, кто так или иначе возглавляет народ, или, вернее, наиболее активные слои народа. Издавна – еще с 1820-х годов (например, в полемике Николая Полевого с Карамзиным) – в русской историографии противопоставлялись «история царей» и «история народа», но это, если вдуматься, поверхностное противопоставление, диктуемое чисто идеологическими соображениями. Ибо, в конечном счете, «воля» царя исходит из «воли» народа; когда эти «воли» категорически противоречат друг другу, власть рушится… И задача историографии не в том, чтобы заменить изучение «истории царей» изучением «истории народа» (или наоборот), а в том, чтобы увидеть в первой воплощение второй.

Сведения о первых правителях Руси черпаются, в основном, из летописей. Но поскольку самый ранний из дошедших до нас летописных сводов, «Повесть временных лет», был составлен в 1110-х годах, представления о личностях, находившихся во главе исторического движения Руси в IX – начале X века (то есть двумя и – тем более – тремя веками ранее создания этого свода) во многом туманны и нередко противоречивы. Более или менее, общепризнано, правда, что «Древнейший свод» летописи начал составляться еще в 1037 году, при Ярославе Мудром (имеющаяся гипотеза о еще более раннем, конца X века, «зародыше» летописи едва ли основательна). Но и при этом условии летописные сведения о людях, живших в IX – начале X в., основывались на прошедших через пять-восемь человеческих поколений устных преданиях.

В высшей степени показательно, что в самых ранних произведениях нашей письменности – «Слове о законе и Благодати» митрополита Илариона (1038, или, в крайнем случае, 1049 год) и «Памяти и похвале князю русскому Владимиру» Иакова мниха (некоторые элементы этого сочинения восходят к 1060 – началу 1070-х годов) родословная русских князей не углубляется далее прадеда Ярослава – князя Игоря, погибшего на рубеже 944–945 годов (то есть примерно за сто лет до создания «Слова…» Илариона). Естественно полагать, что память о предшественнике Игоря – и, тем более, о предшественниках этого князя – была к середине XI века недостаточно ясной и уверенной, и Иларион, а позднее Иаков не сочли возможным продолжить генеалогию Ярослава в глубь времен. Вместе с тем у нас нет оснований сомневаться, что ко времени Ярослава в устных преданиях сохранялись сведения о предшествовавших Игорю правителях – Олеге, Аскольде, Рюрике и, наконец, самом «первом» – Кие, и эти сведения все-таки были запечатлены письменно – в летописи.

Историография XVIII–XX веков на разных этапах своего развития оценивала сведения о древнейших правителях существенно различным образом: историки то воспринимали летописные сведения о них как вполне – или хотя бы в основном – достоверные, то, напротив, объявляли их чисто легендарными (так, в многократно переиздававшемся в 1930—1950-х годах труде влиятельнейшего тогда историка Б. Д. Грекова «Киевская Русь» читаем: «Предание о Кие, конечно, легенда…» [393]). Кроме того, сведения об этих правителях нередко рассматривались как произвольные вымыслы составителей поздних – XV–XVII веков – летописных сводов, стремившихся, мол, как-то «заполнить» их начальные страницы.

Однако в последнее время, по мере все более тщательного изучения древнейшего периода истории Руси, все большая часть историков признает достоверность (несмотря на элементы легенды) сведений и о правителе Северной Руси Рюрике, и о его современнике Аскольде, правившем в Южной Руси, и даже об их предшественниках – Кие (на юге) и Гостомысле (на севере).

Существенным аргументом и пользу признания исторической реальности этих лиц может, как мне представляется, служить тот факт, что герои летописи, как правило, не являются героями фольклора, устного народного творчества – тех же былин и древнейших духовных стихов. Правда, многие представители «исторической школы» в фольклористике пытались (об этом уже не раз шла речь) отождествить тех или иных летописных и, с другой стороны, фольклорных персонажей, но делали это едва ли сколько-нибудь доказательно (за исключением, разумеется, «увенчавшего» былинный мир князя Владимира).

При анализе летописей нередко выделяют в них элементы «фольклорного» склада – например, рассказы о смерти («от коня») Вещего Олега, об изощренной мести Ольги древлянам, убившим Игоря, о том, как Владимир долго «избирал» одну веру из четырех имевшихся налицо, и т. п. Можно согласиться с тем, что эти летописные рассказы по своему характеру близки к фольклору. Однако в дошедших до нас из древности памятниках устного народного творчества, в сущности, нет прямой переклички с «сюжетами» этих рассказов. И естественно прийти к выводу, что составители летописей так или иначе разграничивали предания о действительных событиях (пусть и не лишенные домыслов и вымыслов) и плоды «вольного» фольклорного творчества.

При этом, о чем подробно говорилось выше, былины также исходили в конечном счете из исторической реальности, но воссоздавали ее по совершенно иному «замышлению» (вспомним этот «термин» из «Слова о полку Игореве»), чем летописцы.

Обо всем этом важно было сказать для того, чтобы обосновать определенную достоверность даже наиболее древних летописных сведений. По-видимому, в сознании составителей летописей был такой «критерий истины», в свете которого они отделяли предания о действительных событиях (пусть, повторю, и с более или менее значительной примесью вымысла) от того, что мы теперь относим к собственно художественным, поэтическим творениям.

Кто-либо может необдуманно возразить что-де в те «непросвещенные» времена едва ли могло выработаться умение отделять правду истории от поэтического вымысла; но сравните созданные в одно время пространный рассказ о походе князя Игоря Святославича в «Ипатьевской летописи» со «Словом о полку Игореве» (оно, кстати, короче летописного рассказа), и станет ясно, что перед нами два принципиально различных явления: опыт безыскусного воссоздания исторической реальности и ее поэтическое преображение; точно так же соотносятся летописные рассказы о Куликовской битве и «Задонщина».

Словом, едва ли стоит заранее, априорно отвергать историческую достоверность каких-либо летописных сведений и квалифицировать их как заведомо «легендарные», – хотя, конечно, необходим самый тщательный анализ меры и степени этой достоверности. Собственно говоря, именно такой подход к делу и типичен для современной историографии Древней Руси.

Кий

Первый по времени правитель Руси (Южной) – Кий, который, согласно летописи, и основал Киев. Как уже отмечалось, по убедительным доводам М. Н. Тихомирова, это произошло на рубеже VIII–IX веков, в 790—800-х годах. Еще сравнительно недавно многие считали Кия чисто легендарной фигурой, выдуманной прежде всего для того, чтобы объяснить происхождение названия «Киев». Однако обычай присвоения городу имени его основателя (о чем уже шла речь) действительно существовал; именно так возникли позднее названия городов Владимир-Волынский (в честь Владимира Святославича), Ярославль и Юрьев (в честь Ярослава-Георгия Мудрого), Владимир-на-Клязьме (основатель – Владимир Мономах).

Сообщения летописи о Кие весьма немногочисленны, но достаточно многозначительны. Упомянуто о том, что «иные не сведущие» говорят о нем как о «перевознике» – с одного берега Днепра на другой, но это дошедшее до составителя летописи предание тут же опровергается им: «Аще бо бы перевозник Кий, то не бы ходил Царюгороду; но се Кий княжаше в роде своем, приходивше… ко царю, якоже сказають… велику честь приял от царя…»

Опровержение было, по-видимому, продиктовано тем, что в начале XII века, когда составлялась «Повесть временных лет», персона князя, к тому же с «честью» принятого самим византийским императором, представлялась совершенно несовместимой с занятием перевозом через Днепр. Однако не исключено, что тремя столетиями ранее «карьера» человека, ставшего в конце концов правителем основанного им города, началась на поприще «перевозника», которое, кстати, было весьма и весьма немаловажным для жизни людей на берегу широкой и мощной реки. Позднее, впрочем, люди могли не без удивления вспоминать о первоначальном «статусе» их правителя, и этот мотив сохранялся в устных преданиях об основателе великого города.

Но «перевозник» был, конечно, искусен в управлении ладьей, а эта «профессия», как показано выше, имела первостепенное значение в изначальном бытии Руси. И не исключено, что именно Кий проложил путь «в греки», хотя его торжественный («великая честь») прием у «царя», по всей вероятности, был вымыслом (возможно, его собственной «похвальбой» перед киевлянами после возвращения на родину).

И еще одно сообщение: на обратном пути из Царягорода Кий «приде к Дунаеви, и возлюби место, и сруби градок мал, и хотяше сести с родом своим, и не даша ему ту близь живущии; еже и доныне наречают (называют) дунайци городище Киевець».

Точно известно, что не только в XII, но еще и в XV веке на Дунае существовал этот «градок» [394], хотя скептики, возможно, предложат «противоположное» решение вопроса: составитель летописи узнал, мол, о дунайском городке с таким названием и приписал его создание Кию…

Но вспомним, что через полтора с лишним века попытку Кия повторил (это полностью достоверно) великий Святослав, поселившись в дунайском же Переяславце (Малом Преславе).

Словом, вглядываясь в лаконичные летописные сведения о Кие, понимаешь, что в них воссоздан воистину выдающийся деятель: Кий (по-видимому, еще в юности) «оседлал» Днепр, затем построил «на горах» над рекой крепость («град» – это именно крепость), обретшую великую судьбу, стал правителем, совершил тысячеверстное путешествие в Константинополь, основал еще один «град» на далеком Дунае (и только сопротивление «близ живущего» населения заставило его удалиться) и вернулся домой, надо полагать, в ореоле громкой славы. Перед нами, в сущности, готовый герой впечатляющей эпической поэмы…

Кстати сказать, выразительно само его имя, или, скорее, прозвище Кий, означавшее в древнерусском языке «молот» (или «тяжелую дубинку»), что явствует из текста знаменитого «Изборника Святослава», составленного в 1073 году.

А наиболее существенно то, что судьба Кия, все его деяния предстают как своего рода зерно, семя всей первоначальной истории, всех основных свершений, плодом которых явилось создание государства Русь. И в связи с этим необходимо напомнить сказанное выше о варягах, скандинавах: судя по деятельности Кия, они не являлись создателями бытия Руси, они только «включились» в уже развивавшееся до их прихода движение истории (ведь никто, кажется, не сомневается, что на рубеже VIII–IX веков в Южной Руси варягов еще не было), хотя, несомненно, они сыграли в этом движении очень значительную роль. Кий (а в нем никогда не усматривали варяга) явно предвосхищает деятельность позднейших князей скандинавского происхождения.

Date: 2015-10-19; view: 290; Нарушение авторских прав