Сталин и Иван‑Грозный

Война поукротила Сталина и отвлекла от многих затей с переселением народов и от внутренней тасовки руководящих кадров. И в первые послевоенные годы он еще только очухивался. К тому же, внимание уходило на новую Европу, создание стран‑сателлитов. Требовалось единство и среди ближайших соратников. Хотя то, что он рано или поздно попробует до них добраться, понимали все: и Молотов, и Каганович, и, конечно же, Берия.

А группа Брынцалло продолжала существовать. Тихо, без особых наград и шума о ее работе. Сам начальник группы за семь лет поднялся в звании только на одну ступеньку – стал подполковником – и по части орденов‑медалей ее сотрудники шли позади многих. Не выпячивались, короче говоря.

Диверсии в московских подземельях после сорок третьего года уже не наблюдались, и формально группа занималась профилактикой. Если так можно выразиться – блюла.

Оживление в ее работе обнаруживается в конце сорок седьмого года, когда Сталин снова начал водить орлиным оком в поисках врагов народа и его собственных, личных. По части последних известно, что сталинский психоз на этот предмет в то время усилился. И ловкий Лаврентий сумел этим вовремя воспользоваться. Начал фабриковать ленинградское дело, окончившееся расстрелом едва ли не самого умного члена правительства того периода, председателя Госплана Вознесенского. И кроме того, Лаврентий «повернул Сталина лицом к евреям». До этого Виссарионыч, будучи внутри себя отпетым антисемитом, широкомасштабных кампаний против евреев, как таковых, не начинал. А с сорок восьмого года принялся вместе с Лаврентием всерьез на этот счет подумывать и для начала отодвигать от рулей Кагановича и его ближайших людей. И в это же самое время произошли серьезные изменения в жизни Брынцалло и его группы. Группа превратилась в отдел, а сам ее шеф получил полковничьи погоны. Но не это главное.

Если раньше группа просто жила своей малопонятной другим работникам жизнью, то новый отдел уже настолько обособился от всей Лубянки, что даже его отчеты перестали сдаваться в общий архив. И попали туда потом лишь небольшими своими фрагментами после исчезновения Берии.

Понять что‑нибудь из этих писулек было очень сложно. И конечно, следователи по делу Берии и не пытались особо в них копаться. Но по прошествии сорока с лишним лет это удалось другому человеку.

Андрей понял немногое, но самое важное.

Отдел Брынцалло уже не занимался охранной деятельностью. Он занимался строительством. Где и что именно строили – сплошная загадка. Но получалось, что строили не на земле. И еще – в сорок девятом погиб Волынцев. Несчастный случай на объекте. А на каком объекте? И что там делал этот историк?

Сталин, как известно, весьма увлекался фигурой Ивана Грозного. Не Петра Великого, заметьте, а именно Грозного. В этой связи отечественная история пополнилась значительными работами по годам его царствования. Работами откровенно лживого, фальсифицирующего факты характера.

Представленная в восьмидесятые годы широкой публике книга Скрынникова о Грозном, кроме отдельных деталей, едва ли сказала бы что‑то новое о самой этой фигуре образованной публике старой России. Злодей и кровопивец, маниакально боявшийся расплаты, слабый государственный политик, все достижения которого состояли лишь в централизации власти за счет тотального террора. Ошибки и бездарные потери в Литовской войне, ошибки в хозяйственном управлении, кровавая ротация своего ближайшего окружения. Такой портрет, талантливо и исторически точно нарисованный Скрынниковым, совсем, повторяю, не удивил бы читателей девятнадцатого века. Но для читателей двадцатого века был создан образ совершенно иной.

Писателем Костылевым («Иван Грозный» – Сталинская премия второй степени), Эйзенштейном (в картине с одноименным названием), красной профессурой, как гомункулус спешно выращенной в сталинской колбе в двадцатые годы для создания новых обществоведческих наук.

Это был образ злого гения. Но злого только потому, что окружающий его мир сам зол, нерадив, лжив, лицемерен и невосприимчив к добросердечию властителя. Куда ж ему, бедному, деваться, когда не хотят по‑хорошему?

Тяга Сталина к Грозному определяется не только, так сказать, методологическим сходством государственного управления. Здесь слишком ощутительно проявляет себя и сходство личное, делающее эти фигуры порой почти неразличимыми. Нельзя в этой связи не отвлечься и не обратить внимания на один прелюбопытнейший факт.

Сталин с юных лет обладал некоторыми экстрасенсорными способностями и с возрастом попробовал их развить. Для этого, в бытность свою молодым начинающим революционером на Кавказе, он познакомился с известным впоследствии магом и экстрасенсом Гурджиевым (у которого, позже в Европе, брал уроки начинающий Гитлер). Гурджиев, как утверждают, умел проникать в предыдущие инкарнации людей и сильно заподозрил присутствие в Сталине иной личности, уже в истории побывавшей. Сталину он тогда об этом не сказал, но позже с несколькими людьми поделился: в Сталине просвечивала живая фигура царя Ивана!