Глава семнадцатая. Не вызывало сомнения, что индеец потерял много крови: стрела попала ему в голову сзади, и каменный наконечник почти что застрял в кости за ухом

Не вызывало сомнения, что индеец потерял много крови: стрела попала ему в голову сзади, и каменный наконечник почти что застрял в кости за ухом.

Похоже, потом его еще ударили по голове дубинкой: черные волосы слиплись от крови. А мелких ран и ожогов на нем было без счета.

Когда его помыли и очистили от запекшейся крови, а раны обработали, насколько хватило наших возможностей и умения, я заговорил с ним, используя те несколько слов языка эно, какие знал, и он что‑то пробормотал в ответ, из чего я заключил, что он меня понял.

Затем, коснувшись пальцем груди, я очень медленно проговорил:

— Бар‑на‑бас.

Указал на Лилу, стоявшую над ним, и сказал:

— Ли‑ла.

А потом показал на него:

— А ты?

— Уа‑га‑су, — произнес он раздельно.

Он был насторожен, как попавший в ловушку зверь, но страха не показывал и не раболепствовал.

— Абигейл, Лила! — сказал я. — Будьте очень внимательны и осторожны. Мы — чужие, а для него каждый чужак — это возможный враг. Он не знает, зачем мы принесли его сюда, почему стараемся вылечить. Ему может прийти в голову, что мы хотим его вылечить только для того, чтобы снова подвергнуть пыткам.

— Какого роду‑племени этот индеец? — спросила Лила. — Он тебя как будто понял.

— Понял… одно‑два слова. Может, мы сумеем разузнать у него о землях на запад отсюда, поскольку, как мне кажется, он не из здешних индейцев. Я думаю, он откуда‑то издалека — у него другая фигура, даже другое строение лица, и он куда крупнее, чем те эно, которых я встречал.

В течение трех последующих дней я видел его редко, ибо работы у меня было много, а времени в это пору года всегда мало. Наши посевы росли, и с ними во мне зрела надежда, что мы соберем хороший урожай. Зима по‑прежнему тревожила меня.

Мехов для продажи мы запасли совсем немного, поскольку шкуры нужны были нам самим для изготовления зимней одежды. Но все же у нас было несколько лисьих шкурок и еще шкурки зверьков поменьше — вроде ласки, — именуемых норками.

На пятый день после того, как был найден дикарь, я вошел в помещение, где он лежал. Вместе со мной был Джублейн, и индеец вдруг заговорил на ломаном испанском. Этот язык Джублейн знал хорошо, так как одно время был у испанцев в плену.

— Он катоба… хоть я не знаю, что это такое… С запада. — Джублейн помолчал, вслушиваясь. — Из местности у самой кромки гор.

— О! — воскликнул я обрадованно. Это было как раз то, чего мне хотелось. — Расспроси его о горах.

— Он спрашивает о тебе. Удивляется, откуда ты знаешь несколько слов на его языке.

— Скажи ему, что у меня когда‑то был друг из племени эно, по имени Потака.

Катоба все поглядывал на меня, пока Джублейн объяснял, как мы с Потакой стали друзьями и как мы торговали здесь.

— Скажи ему, что мы его друзья и хотим стать друзьями его народа. Скажи ему, что когда он поправится, мы, если он захочет, поможем ему вернуться к своим.

Позднее я неоднократно сидел с ним и каждый раз запоминал несколько слов или фраз, которыми мог бы воспользоваться в разговоре. Боюсь, однако, что он мой язык учил куда быстрее, чем я его. И вот наступил день, когда он поднялся и я повел его показать наш маленький форт.

Уа‑га‑су осмотрел все, но особенное впечатление произвели на него пушки.

— Громкий голос! — воскликнул он внезапно.

— Да.

Я показал ему ядро, но в этот раз впечатление оказалось намного слабее, чем я ожидал.

— Слишком большой для человека, — сказал он, — слишком много разбрасывать.

Он, конечно, был прав. Я объяснил, что пушки используются против укреплений или кораблей, а когда он, как мне показалось, собрался спросить, зачем же они нужны внутри форта, я сказал, что сюда может прийти корабль с людьми, которые нам недруги.

— Уа‑га‑су, — сказал я, — когда‑нибудь я приду жить в горы.

— Хорошо, — сказал он. — Я показать ты.

Он начертил на земле несколько линий, чтобы показать, где находится его страна и какие реки ее ограничивают. Еще он показал мне ведущие через те края торговые тропы, которыми пользуются все индейцы. Мало‑помалу оба мы лучше знакомились с языком друг друга, и он предупредил меня, что его враги будут разыскивать его и даже сейчас они могут таиться в лесах вокруг нас.

— Какие враги ищут тебя?

— Тускарора… они быть много. Великие воины.

— Здесь ты в безопасности, Уа‑га‑су. А когда ты совсем поправишься, мы отведем тебя к твоему народу или проводим достаточно далеко.

Понемногу я уяснил историю его побега. Они его поймали на охоте и пытали три дня, с каждым днем все свирепее. Потом привязали к столбу для сожжения. Он ухитрился, шевеля ступнями, перевернуть горящую ветку, толкая ее за еще не охваченный огнем конец, наклонить и уронить на ремень, связывающий лодыжки. Освободив ноги, он как‑то сумел высвободить и руки, перепрыгнул через огонь и убежал в лес. Они немедленно кинулись следом, но он ускользнул. А потом, израненный, слабый, изможденный, свалился у края болота — и тут, почуяв его кровь, приплыл аллигатор…

* * *

С приходом ночи большие ворота нашего форта закрывались и запирались. Меньшие ворота, скорее калитка, выходящая на речную сторону, тоже запирались на засов. Ночью двое часовых обходили стены, а с людьми, остававшимися на флейте, мы договорились о системе сигналов. Они там тоже несли вахту.

Ничто в моей натуре не позволяло мне полагаться на судьбу, ибо я был убежден, что удача приходит лишь к тому, кто упорно работает и хорошо все продумывает. До сих пор мы не знали неприятностей с индейцами. Хотелось надеяться, что так будет и дальше.

Ночным караулом командовали посменно несколько человек; я делил эту обязанность с Джублейном, Пиммертоном Берком и Сакимом. В ту ночь дежурил Пим, и вот через несколько минут после полуночи он меня разбудил.

— Барнабас! Можешь выйти?

— Что там?

Как всегда, я проснулся мгновенно.

— Не знаю. Только лучше б тебе выйти.

Он бесшумно исчез. Я вскочил и начал быстро одеваться.

— Что случилось, Барнабас? — Абигейл тоже проснулась.

— Не знаю. Но, боюсь, что‑то серьезное, Пим не тот человек, чтобы поднимать тревогу попусту.

Я пристегнул шпагу, сунул за пояс пистолеты, взял мушкет и выскользнул в темноту. Услышал еще, как возится в хижине Абигейл, — и поднялся по лестнице на стену.

Рядом появился караульный. Я знал, что он с Ньюфаундленда, человек надежный и крепкий и зовут его Нед Таннер.

— Они там, снаружи, капитан, — прошептал он, — и, по‑моему, их там полным‑полно.

Направившись по дорожке под стеной, я нашел Пима Берка и взял с собой. Вместе мы дошли до второго караульного.

— Таннер говорит, что их там очень много. А ты что скажешь?

— Да, — тихонько ответил караульный, здоровенный смуглый парень из Бристоля. — Что‑то у них на уме, капитан. Они под стенами везде кругом.

Прислушиваясь, я слышал, как движутся люди, но что они задумали, догадаться не мог.

— Пим, — сказал я, — иди вниз и подними человек шесть надежных ребят. Остальным дай пока спать, если хотят. Может оказаться, что нам предстоит очень длинный день.

Надо сказать, захватить укрепленную частоколом позицию дело нелегкое, если защитники начеку. С пушками это просто, без них — почти невозможно, разве что из‑за ротозейства защитников. Но сам факт, что неизвестный враг пока не нападает, говорил о каких‑то приготовлениях, что свидетельствовало об определенных познаниях в методах войны и взятия укреплений. А это означало, что среди них может быть белый человек. Испанцев, у которых имелись поселения на землях Флориды, отнюдь не радовало желание англичан осесть в Виргинии, и вполне могло оказаться, что попыткой взять наш форт руководила небольшая группа испанцев. Конечно, это были голые предположения, фактов у меня не имелось никаких.

Я взглянул на звезды и понял, что с момента моего пробуждения прошел уже почти час. Лестница у меня за спиной поскрипывала — это люди поднимались на свои места.

Я убил много времени, переходя с места на место по мосткам вдоль стены и прислушиваясь, но так и не смог понять, что они задумали. Внизу подо мной двигались по крайней мере двое, а может и больше, — возможно, они просто искали способ попасть внутрь.

Я негромко проговорил:

— Что вам нужно?

Причем заговорил я на языке катоба.

Внизу все сразу стихло.

— Мы не спим, — продолжал я, — но неприятностей нам не нужно. Если хотите поговорить, приходите к нам при дневном свете, и мы будем с вами разговаривать. А раз вы пришли ночью, у нас единственный выход — считать вас врагами.

Снова стало тихо. Потом прозвучал чей‑то голос:

— Выпусти сюда катобу. Он — наш.

— Он — свой собственный. Он не принадлежит вам. И не принадлежит нам.

— Выгони его за стены, мы заберем его и уйдем.

— Он хороший человек. Он работает вместе с нами. Мы не выгоним его. Он пришел в наше селение за защитой.

— Тогда мы сами возьмем его. Это я, Нагуска, говорю.

— Ты тускарора.?

— Это так.

— Тускароры — гордый народ. Они хорошие воины. Но я — англичанин. Мы не выдаем тех, кто пришел к нам за помощью.

— Пусть будет так. — Кажется, он не слишком огорчился. — Тогда вы умрете. Все.

И дальше он, к моему удивлению, заговорил по‑английски.

— Вы, англичане, слабый народ. Вы рассказываете ложь о своей стране за морем. Вы маленький народ. Вы не умеете охотиться. У вас нет мехов. У вас нет больших деревьев. У вас есть только большие каноэ и жадность на вещи, которые принадлежат другим.

— Ты говоришь по‑английски?

— Мой отец был англичанин. Он научил меня многим словам, пока я не начал понимать его слабость. Он не был воином. Он не был охотником. Он не умел ничего… ничего, что делает человека мужчиной.

— У нас в стране лишь некоторые мужчины воины, а дичи у нас мало, и потому лишь немногие из нас охотники. Мы получаем то, что нам нужно, обменом.

— Тьфу! Это женский путь! Воин сам берет то, что ему нужно!

— Кто был твой отец?

— Он был никто. Он умел только царапать значки на бумаге, на коре, на всем, что находил. Он говорил мне, что в них волшебство, поэтому мы их не сожгли, но ему они не помогли.

— Он умер?

— Давно. Это хорошо, что он умер. Я очень стыдился, что у меня такой отец.

— Я думал, что у вас для мальчика самый главный — брат матери.

— Да, это так. Брат моей матери был великим воином!

Он, кажется, говорил довольно охотно, а пока мы разговариваем, драки нет. Я шепотом сказал это Пиму, но посоветовал удвоить бдительность.

— Приходи к воротам днем, и приходи один. Я буду говорить с тобой, Нагуска.

— Днем? Днем вы все уже будете мертвые. Или пленные, чтобы умереть на костре.

— Ты сказал, что твой отец делал знаки на бумаге и на коре. У тебя есть эти бумаги и кора? Я хотел бы видеть их.

— Есть. Я знаю, где они спрятаны. Мой отец был слабый человек. Он не мог пользоваться оружием, он не мог охотиться. Над ним много смеялись за его слабость. Единственное, что он мог, — это делать знаки на бумаге.

Я услышал какие‑то странные звуки и попытался узнать их.

И вдруг я понял. Лестницы! У них есть лестницы!

В разных местах стены были заготовлены небольшие связки травы и мелких веточек, которые можно быстро зажечь. Выхватив ближайшую такую связку из гнезда, я высек огонь и поднес к ней трут. Когда трава вспыхнула, я поднял ее над стеной.

В краткой вспышке света я увидел дюжину дикарей; их раскрашенные лица были обращены ко мне — а потом начали подниматься лестницы.

Рядом со мной в бревно ударила стрела. Нацелившись в грудь ближайшему индейцу, я выстрелил.

Они яростно кинулись вверх.

Date: 2015-10-19; view: 264; Нарушение авторских прав