Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Глава шестая. Воды Лулвортской бухты были спокойны и пустынны
Воды Лулвортской бухты были спокойны и пустынны. Я заметил лишь несколько рыбачьих лодок. Поглядывая назад, на берег, я не видел никакой необычной суеты, никаких свидетельств, что происшедшие события привлекли чье‑то внимание. Пим заметил, что я разглядывая холмы, и показал на один рукой: — Вон там есть каменный лес. Деревья — или что‑то, очень на деревья похожее, — оказались под землей очень давно и обратились в камень. Мы легко скользнули через выход из бухты и лодку качнула более длинная волна — уже морская. Залив был широк, а на другом конце его виднелся Портлендский мыс. Дердлову Дверь сейчас закрывал берег, видны были лишь высокие береговые утесы. Волнение усиливалось. Я глянул на небо. Том Уоткинс мрачно кивнул: — Да, Барнабас, ветерок собирается задуть всерьез, это для нас плохо. Поганый ветер, будь уверен. Я забрал у него румпель, и он прошел вперед вместе с Пимом. Соленый вкус на губах был приятен, и ветер в лицо мне нравился. Место, куда мы направляемся, будет нелегко отыскать, да и опасно оно — рядом скалы и рифы. Ничего, главное — деться оно никуда не могло. Я не представлял, сколько нам доведется ждать — ну что ж, будем ждать, наблюдать и надеяться, что корабль не проскочит мимо нас, не заметив, ночью или в бурю. Чезил‑Бич протянулся к западу от нас — выгнутый дугой, поднимающийся откосом пляж из гравия и песка, из гальки, обкатанной морем; и не было опаснее места у берегов Англии, чем этот невинный с виду берег. Здесь погибали хорошие корабли, и немалым числом. Хорошие корабли с хорошими людьми на борту, и море отмывало их тела и оставляло на пляже. После любого шторма здесь можно было найти старые монеты, старые брусья, всевозможные куски и обломки, восходящие ко временам еще до римлян. Кто знает, что лежит под этими водами? Какие еще неоткрытые сокровища? Я снова глянул в сторону берега, затягивающегося дымкой густеющего воздуха. Это — Англия, моя родина, мой дом. Пусть даже теперь меня разыскивают, словно преступника, но так сложились обстоятельства, и ни страна в этом не виновата, ни ее народ. Я уплываю отсюда, но я буду любить ее всегда, и куда бы я ни уехал, часть ее всегда будет со мной. Разувериться легко; насмехаться — просто; иметь веру труднее. Но я имел веру в настойчивость и целеустремленность моих земляков — неважно, как далеко уклонятся они порой от цели своих стремлений… Наконец мы приблизились к мысу, обогнули его и проложили свой путь среди разбросанных скал, а потом — в темное отверстие, сейчас еще более темное, чем обычно. Я осторожно отпустил румпель, и лодка скользнула под порталом проема в огромную пещеру, буквально каменный собор. Откуда‑то высоко наверху пробивался слабый отблеск света. Я слышал, там были дыры, выходящие на овечьи пастбища наверху, на острове Портленд, дыры, выходящие в этот грот; они были огорожены камнями, чтобы не провалилась какая‑нибудь неосторожная овца. Лицо у Пима Берка было ошеломленное, какое‑то благоговейное. — Откуда ты дознался про это место? — он завертел головой. — А второй выход отсюда есть? — Никто не знает, — ответил я. — Отсюда ведут два прохода. Один, извилистый, идет чуть назад и в конце выходит на галечный пляж. Мой отец был там однажды и нашел римский меч. Он так и оставил его там лежать. Снаружи начался дождь. Наша лодка мягко покачивалась на воде, ощущая только мягкую зыбь, доходящую сюда словно напоминание о волнах снаружи. Сюда, в эту громадную сводчатую пещеру, даже звуки моря доносились приглушенно, мы слышали только мягкий плеск воды да бормочущий отзвук собственных голосов. Зато мы могли выглядывать из устья пещеры и наблюдать за кораблями. Придет ли наше судно? Дошло ли до них мое сообщение? Была ли у них возможность выйти в море и направиться сюда, или их схватили и посадили в тюрьму? Прошел тягучий час, а я понимал, что это только начало, ибо мы можем прождать тут многие часы, а то и дни. Часы медленно вытягивались один за другим. Мы спали по очереди и все время вели наблюдение из устья грота, где нас не могли заметить. Видимость была плохая, а времени у нас будет немного… Волны разбивались о скалы, рычали и с чавкающим звуком грызли зубами черные камни. Пока остальные спали, я следил за морем, сжимая рукоятку шпаги, и думал о том, что ждет меня впереди. Я задремал, проснулся, снова задремал, а когда наконец раскрыл глаза, увидел, что в море темнеет. Опустив оба весла в воду, я вывел лодку через широкий проем наружу. Волны свирепо разбивались на острозубых камнях неподалеку. Высокая, уходящая вверх острым шпилем скала, уже изгрызенная и обглоданная морем, стояла, словно мрачный молчаливый часовой, подставив грудь ветру. Черный Том сел, потом потянулся расправить парус. Глянул на меня и улыбнулся: — Господи, помоги беднягам‑морякам в такую ночь! Пим Берк тоже сел. — Нас могут увидеть с берегового обрыва, — предостерег он. — Да, если они вылезли из‑под крыши и торчат под дождем, то могут нас увидеть, но надо быть последним дураком, чтобы, имея теплый огонь в очаге, стоять на черной скале и пялиться в море. Дураком — или поэтом, так я думаю. — Или женой, чей муж еще не вернулся, — добавил Пим Берк. — Моя матушка не раз и не два высматривала с такой скалы мужа и сыновей… и очень часто высматривала напрасно. — Англия отдала морю немало своей крови, — сказал Том Уоткинс, — не раз и не два отдавала. С тех пор, как люди в первый раз вышли на ее берега, они уходили в море и оставляли там свое сердце — и свои кости на дне морском. Ветер навалился на нас, говорить стало трудно — он плевался брызгами и пеной, и мы умолкли; я вцепился в румпель, изо всех сил стараясь держать лодку носом против высоких волн. Все‑таки это была добрая посудинка и, сколь ни злилось море, эта лодка несомненно видала штормы и похуже. Но когда ее нос вновь залепило пеной, я против воли вспомнил о голых черепах на дне и подумал, уж не добавятся ли к ним и наши три… Всю долгую ночь мы боролись с морем, но так и не увидели на фоне неба ни паруса, ни даже голой мачты. С рассветом мы сдались и направились обратно в грот, и туго нам пришлось, пока пробивались в зев пещеры, но все же удалось — мы прорвались туда на гребне большой волны, которая перенесла нас через последние камни и оставила внутри, сразу за входом. Вода в гроте уже не была спокойна, потому что буря загоняла внутрь высокие крутые волны, они вздымались, черные и сверкающие, и подымали лодку так, что мы опасались, как бы мачта не сломалась, зацепив за кровлю пещеры. Но, конечно, нас вовсе не поднимало так высоко, — это был лишь страх. Но при всем при том теперь пещера была уже не таким удобным местом. И все же так устроен человек, что вскоре мы притерпелись. Я разломил на куски галету и передал ребятам, и мы, лежа в лодке, взлетающей и опускающейся с волнами, под рев моря жевали эту галету и мечтали дождаться конца бури. Наконец ветер переменился, волны стали ниже, и мы смогли снова выглянуть наружу, в бурное море. Ветер завывал, как все баньши[16]Ирландии сразу, но в море не было видно ни одного корабля. Весь долгий день мы вели наблюдение, а с наступлением ночи усталость тяжко опустилась на нас, и лишь луна проглядывала иногда сквозь разрывы в облаках. На следующий день мы снова сражались с морем и учили нашу лодку принимать удары волн, как подобает такому бравому судну. И вот, когда полностью рассвело, мы увидели на горизонте голые мачты — они казались черными на фоне поднимающегося солнца, подпрыгивали и раскачивались, и я узнал их — это был тот самый корабль, которого мы дожидались. — У них будет линь спущен за борт, — сказал я. Они наблюдали, как мы подходим все ближе и ближе, как наши два курса сливаются в один. На судне почти не осталось парусов — ровно столько, чтобы держаться носом против ветра, и когда мы приблизились вплотную, я заметил на палубе по крайней мере двух человек. — Это или они — или Ньюгейт, — сказал я. — И если мы ошиблись, так можем хоть лечь чистенько на дно морское. — Это точно! Лодка накренилась, Пим перенес тяжесть тела на другую ногу, чтобы сохранить равновесие, и обтер руки о рубашку — пусть будут сухие, ему хвататься за линь. — Давай, подводи поближе. Когда наши курсы выровнялись, корабль оказался рядом и нам бросили оттуда конец. Мы подхватили его и быстро обвели вокруг банки для надежности; затем с борта упал шторм‑трап, и я заметил лицо Сакима — мавра, моего друга. Теперь мы закрепили фалинь на носу лодки — он потащит ее на буксире, когда мы поднимемся на борт корабля, — Пим поймал шторм‑трап за боковую веревку, взлетел наверх как обезьяна и перемахнул через фальшборт. — Том! — Я понимал, что он меня не слышит за воем ветра, скрипом и стонами корпуса, но мой жест говорил сам за себя. Он без всякого расположения глянул на раскачивающийся трап, но все же эта штука была не в новинку для человека, которому не раз приходилось подниматься на суда контрабандистов; Том поймал перекладину, поскользнулся, чуть не сорвавшись, но все же взобрался наверх. В руках у меня был конец линя — его надо потянуть, чтобы освободить лодку, тогда она отойдет за корму и окажется на буксире. Какое‑то мгновение я стискивал в руке веревку, набираясь духу, потом резко дернул и тут же схватился за веревочный шторм‑трап. Одна нога у меня сорвалась, но вторая стала прочно, и я полез по перекладинам; ударился пальцем о корпус, но наконец перевалился через планширь. Когда наша лодка отстала, натягивая фалинь, я подумал, что сейчас она его оборвет, но веревка выдержала и лодка пошла за нами на буксире — отважное суденышко, красивое, стойкое и надежное. Я в душе благословил этот добрый кораблик, а потом повернулся лицом к палубе, положив руку на эфес. — Можешь не беспокоиться. — Рядом со мной оказался одноглазый Джереми Ринг. — Нам удалось отделаться от банды Малмейна в Лондоне. Можешь поблагодарить за это свою леди. — Абигейл? — Ну! Она подсунула им ром из корабельного буфета, мы их всех после сволокли на берег, как бревна. Он подтолкнул меня к кормовой каюте. Я распахнул дверь и шагнул внутрь. А там стояла она, протягивая ко мне руки, яркие губы приоткрылись в улыбке… Позади сидел ее отец. И вот наконец они со мной, Англия — у нас на траверзе, а там, за морем — Америка, и со мной — отборная команда людей, с какими можно начинать строить новую страну… Если они выживут. И я тоже.
* * *
Мы вошли в каюту, и капитан Темпани поднялся нам навстречу из‑за стола, где он разложил свои карты. — Мальчик, мой мальчик! До чего славно тебя видеть! А мы уж боялись, особенно когда они поднялись к нам на борт в Лондоне и мы узнали, что это люди Малмейна. — Но теперь мы в безопасности? Его густые брови надвинулись на глаза. — А о королеве ты забыл? Когда они узнают, что ты сбежал, за нами бросятся корабли. А я‑то думал, все будет позади, как только я поднимусь на борт… Теперь моя самоуверенность исчезла. Но наш корабль полностью укомплектован людьми, здесь мои старые друзья Саким, Джублейн и Джереми Ринг. И целая команда добрых ремесленников, которые смогут обустроить и сделать нашим домом новый свет — Америку. И корабль доверху забит боеприпасами и снаряжением. Абигейл была тихая и явно встревоженная. — Барнабас, если они все же заберут тебя в тюрьму, я просто не знаю уж, что мне делать! — Продолжай свой путь, а мое дело оставь Джереми и Тому Уоткинсу. — А что они смогут сделать? — Людям удавалось сбежать из Ньюгейта, а я думаю, побег будет моим единственным шансом. Понимаешь, никто не поверит в то, как было с этими монетами на самом деле. Подозрительно выглядит — слишком много везения одному человеку. Скажи, мой сундук на борту? Тот, с картами? — Да. Там еще есть несколько других карт и бумаги, которые принес Питер Таллис. Знаешь, Барнабас, говорят, он нечестный, но мне он нравится. — Мне тоже. Абигейл, если что‑нибудь случится, плыви с отцом в Землю Рэли — и жди меня. Я приеду. — Ничего не случится! Она это сказала — но сама не верила до конца. И я тоже. Не будет мне покоя, пока нога моя не ступит на землю Америки. — Мое место — рядом с тобой, Барнабас. Ты что думаешь, только мужчины хотят увидеть новую землю? Я тоже хочу увидеть эти берега снова. И я тоже хочу увидеть, что лежит дальше, за ними. Я молчал, ибо знал: то, что она говорит, — правда, и не хотел переубеждать ее. Тут я был эгоистичен. Мне хотелось, чтобы она была со мной всегда. — Это — земля не для нежных, прекрасных женщин, — вяло возразил я. Она глянула на меня — и расхохоталась. — Барнабас, мне еще и четырнадцати годков не было, когда у берегов Индии пытались взять на абордаж отцовский корабль, а я отстреливалась из пистолета. Позднее я снова заговорил о своих тревогах с капитаном Темпани. — Мы можем сделать лишь то, что в наших силах, — начал я, — а после этого — положиться на Бога. Я не хочу, чтобы вы рисковали, подвергая этот корабль артиллерийскому обстрелу, когда откажетесь выполнить приказ лечь в дрейф. Если они меня схватят, плывите по своим делам. А я уж найду способ добраться до Америки. Он покачал головой. — Мальчик, мальчик! Ты сам не знаешь, чем рискуешь! Я навещал как‑то друга, попавшего в Ньюгейт за долги. Нечистое, омерзительное место, и за каждое послабление тебе там придется платить. Потом мы долго говорили о торговле, об индейцах и товарах, о покупках и продажах, ибо у нас были большие планы. — Эти новые земли — для тебя, мальчик мой, — сказал капитан Темпани, — и для моей дочери тоже, надеюсь. И тут до нас донесся тупой гром. Сердце у меня словно остановилось на мгновение. — Да, надо идти на палубу, — сказал Темпани. — Боюсь я за тебя, мальчик мой. И только мы открыли дверь и вышли на палубу, как сразу увидели его, не далее двух миль впереди по курсу, отчетливо и ясно различимый — крупный королевский корабль двигался нам наперерез. К нам кинулся Джереми Ринг. — Капитан, он дал предупредительный выстрел, что, будем ложиться в дрейф? — Боюсь, придется. Ко мне быстро подошла Абигейл и взяла меня за руку. Лицо ее побледнело — как и мое, должно быть. Мы стояли с ней плечом к плечу и смотрели, как корабль надвигается на нас. — Сорок две пушки, — угрюмо проворчал Ринг. — Не можем мы с ним биться, капитан. — Я не стану сражаться с королевским кораблем, — отозвался Темпани. На волнах уже подпрыгивала шлюпка, и Саким стоял на шканцах со шторм‑трапом наготове. Казалось, прошло всего мгновение — и вот на борту у нас оказался эмиссар. Никем иным он и не мог быть, это я понимал. — Я имею приказ обыскать ваше судно, — сказал он. Это был приятной наружности молодой человек, и Абигейл явно произвела на него впечатление. — Надеюсь, я не причиню больших неудобств, но я должен схватить человека по имени Барнабас Сэкетт, если он на борту. — Я на борту, лейтенант, — спокойно проговорил я, — так что в обыске нет нужды. — Я должен произвести обыск, — сказал он. — Сообщено, что на борту находится сокровище. Он оказался добросовестным, надо отдать ему должное, и устроил нам такой обыск, какому подвергались немногие корабли, но королевского сокровища не нашел. В конце концов я оказался у трапа. — Эбби, — сказал я, — Эбби, я… — Иди, — отвечала она, — но приезжай в Америку, когда сможешь. Я буду ждать. Они стояли вокруг — Брайан Темпани, Джереми, Том Уоткинс, Пим, Джублейн, Саким и остальные. Я обвел глазами их лица, поблагодарил всех, а потом перелез через фальшборт и спустился в шлюпку. С палубы королевского корабля я смотрел, как они уплывают; паруса на моем судне забирали ветер хорошо. — Славное суденышко, — сказал лейтенант, стоявший рядом. — Самое лучшее, — отозвался я; печаль сжимала мне горло. — И народ отличный, верные люди и сильные. — Пошли! — он взял меня за руку. — Вы должны спуститься вниз. Я сожалею об этой необходимости, но вас приказано держать в кандалах и так передать чиновникам королевы. — Подождите, — взмолился я, — дайте хоть посмотреть, пока они не скроются из виду! Он отпустил мою руку и отошел. И я стоял там один, на палубе корабля, увозящего меня в тюрьму, и смотрел, как все, что мне дорого, уплывает в туманную даль продутого ветром моря. Вскоре нельзя было разглядеть даже топа мачты, только серая линия лежала там, где встречались море и небо, и сердце мое заполнила великая пустота. Тогда меня отвели вниз и заклепали кандалы у меня на запястьях и лодыжках. Цепь прикрепили к шпангоуту — и оставили меня там. Меня кормили понемногу. Давали воды. И никто ко мне не приходил.
Date: 2015-10-19; view: 274; Нарушение авторских прав |