Введение. Русская литература до XVIII в

ОБЩИЕ ЗАМЕЧАНИЯ

Русская литература до XVIII в. традиционно именуется «древней». За это время историческая жизнь России прошла древний период своего существования, затем средневековый, а примерно с XVII в., по определению В. И. Ленина, вступает в новый период своего развития. Таким образом, наиме­нование русской литературы до XVIII в. «древней», не согласую­щееся с хронологическим делением русского исторического про­цесса по периодам, в значительной степени является условным, обозначающим лишь то, что она характеризуется существенными качественными особенностями, отличающими её от литературы последующей, которую мы называем новой.

В деле освоения нашего литературного наследства, являющегося частью наследства общекультурного, древней русской литературе принадлежит значительное место, определяемое прежде всего тем, что она была начальным этапом в развитии великой русской ли­тературы, приобретшей мировое значение. Высокая идейность, Присущая новой русской литературе, её народность, живая связь

с насущными вопросами общественной жизни характеризуют и древнюю русскую литературу в её наиболее значительных дости­жениях. Древняя русская литература, как и новая, по своей направленности была в основном публицистична и злободневна в силу того, что она принимала самое непосредственное участие в идейной и политической борьбе своего времени, отражавшей клас­совую борьбу в русском обществе.

Самое понятие художественной литературы как области фор­мально автономной и отграниченной от других областей культуры в древности у нас не существовало, по крайней мере если иметь в виду литературу письменную, а не устное творчество. Это обстоя­тельство особенно ощутительно позволяет нам вскрывать те исто­рические и социальные связи, какие существовали между древне­русскими литературными памятниками и эпохой, их породившей.

Само собой понятно большое познавательное значение древней русской литературы для уяснения нашего исторического прошлого. Значительна и воспитательная ценность многих памятников нашей старинной литературы, развивающих темы патриотизма, государ­ственного строительства, политического единства и героизма рус­ского народа.

Наряду с этим, как ни сильна была в нашей старинной культуре монополия церкви, существенно ограничивавшая художественные возможности древней русской литературы, всё же наша старая литература дала немало очень ценного художественного материала, преимущественно в области повествовательного жанра. Стоит указать хотя бы на «Слово о полку Игореве», некоторые образ­чики летописной повести, а также позднейшей воинской и бытовой, вроде «Повести о Горе и Злочастии». Даже традиционные цер­ковные жанры, как например житийный, давали образцы значи­тельной художественной силы преимущественно тогда, когда они вбирали в себя элементы устной поэзии или заключали в себе черты реального быта. Таковы, например, Повесть о Петре и Фев-ронии и Житие протопопа Аввакума, им самим написанное. Не­даром поэтому многие темы, образы и мотивы древней русской литературы были использованы русскими писателями нового времени.

Мы не можем с точностью определить время возникновения у нас письменной литературы. Есть, однако, все основания пола­гать, что она существовала на Руси ещё до второй трети XI в.— времени, которым мы можем датировать первые дошедшие до нас памятники русской письменности. Такое предположение основы­вается на том, что в эту пору мы имеем дело с образчиками уже значительной по своему качеству литературной культуры, и потому трудно думать, чтобы до этого вовсе отсутствовали у нас памятни­ки письменной литературы,— вероятно, они просто не дошли до нас. Что же касается письменности вообще, то есть все данные — на основании исторических свидетельств — относить её возникновение на Руси задолго до принятия ею христианства. Во всяком случае в IX—X вв. она уже, несомненно, у нас существовала.

Временем, когда можно говорить о конце древней русской лите­ратуры и о начале новой, следует считать конец XVII в. С XVIII в. в России уже совершенно отчётливо определяется возобладание светских начал в культуре господствующего дворянского класса и вместе с тем в его литературе, т. е. основной, ведущей литера­туре. «Мысли господствующего класса являются в каждую эпоху господствующими мыслями. Это значит, что тот класс, который представляет собой господствующую материальную силу общества, есть в то же время и его господствующая духовная сила» ¹.

Русская литература в эту пору выдвигает новые темы и новые идеи, связанные с тем, что она становится на службу реформиро­ванному Петром государственному укладу, когда феодально-сослов­ная монархия перерастает в абсолютистское национальное госу­дарство помещиков и торговцев, возвысившее ценой жестокой эксплуатации крепостных крестьян класс помещиков и способство­вавшее развитию нарождавшегося купеческого класса. В это же время получают развитие новые литературные жанры и стили, которых или вовсе не знал XVII в., или знал их лишь в зачаточном состоянии. Тогда же в культурной и, в частности, литературной жизни России наряду с дворянством гораздо активнее, чем это было в XVII в., выступают демократические, третьесословные общественные элементы, и в эту пору уже становится особенно наглядным положение В. И. Ленина, гласящее: «Есть две нации в каждой современной нации....Есть две национальные культуры в каждой национальной культуре» ².

Однако некоторые историки склонны конец древней русской литературы и начало новой приурочивать к середине XVII в. Этот взгляд, вслед за Н. С. Тихонравовым, особенно обстоятельно аргу­ментировал В. М. Истрин, рассматривавший вторую половину XVII в. как начало нового периода русской литературы главным образом потому, что в это время наблюдается усиленное развитие светской литературы³. Это обстоятельство действительно весьма существенно для характеристики того нового, чем отличается рус­ская литература преимущественно второй половины XVII в. от литературы предшествующей. Мы добавили бы ещё к этому также усиленное проникновение в русскую литературу второй половины XVII в. элементов фольклора, обнаруживающееся, впрочем, ещё с начала века. Но при всём том, поскольку в литературе XVII в. ещё значительное место занимают произведения на церковно-рели-гиозные темы и полная победа светской стихии над стихией рели­гиозно-церковной у нас сказывается только в XVIII в., поскольку лишь литература XVIII в. служит непосредственным органическим преддверием к русской литературе XIX в., исторически правильнее стоять на традиционной точке зрения, доводящей древнюю рус­скую литературу до начала XVIII в., т. е. до того культурного перелома в судьбах России, который связан с петровскими рефор­мами.

Итак, древняя русская литература насчитывает приблизительно шесть с половиной веков существования.

Но в той мере, в какой историческая обстановка, обусловившая характер развития русской литературы, за этот длительный пе­риод времени была неоднородна, неоднородна была и древняя ли­тература на всём протяжении своего существования.

Древнейший период развития русской литературы до начала XIII в. связан с Киевской Русью, почему он обычно называется киевским периодом или, менее удачно, по связи с последующими событиями татаро-монгольского нашествия на Русь,— периодом домонгольским.

Киевская Русь представляла собой государство с обширной территорией, включавшей в себя, помимо Киевской и прилегавших к ней земель, также земли Новгородскую, Суздальскую и Ростов­скую. «Как империя Карла Великого,— пишет Маркс,— предшест­вует образованию современных Франции, Германии и Италии, так империя Рюриковичей предшествует образованию Польши, Литвы, балтийских поселений, Турции и самого Московского гусудар-ства» '.

Постепенно к концу XI в. происходит распадение Киевской Руси — «лоскутной империи Рюриковичей», по определению Маркса, на отдельные самостоятельные феодальные княжества — Киевское, Черниговское, Смоленское, Галицкое, Волынское, Ростовско-Суздальское, Новгородское и др. В недрах этих новых об­разований продолжается в дальнейшем тот же процесс феодального дробления. Позднее даёт себя знать начавшееся с половины XII в. экономическое оскудение Киевской Руси; оно было вызвано сепаратистскими тенденциями прочих русских земель, усилено (в результате завоевания крестоносцами Константинополя) поте­рей значения великого водного пути «из варяг в греки» и, наконец, довершено разгромом юга (и в частности Киева) татарами.

Дальнейшее политическое бытие и культурная жизнь отдельных областей древней Руси протекают раздельно, сосредоточиваясь вокруг растущих местных политических образований, характеризующихся своими особыми историческими судьбами. На севере на первых порах в качестве политического и культурного центра складывающейся великорусской народности выдвигается Ростов-ско-Суздальская земля; Южная Русь—будущая Украина, а так­же будущая Белоруссия — входит в состав Литовского, а в XV в.— Польско-Литовского государства.

Общественный строй Киевской Руси характеризуется развитием феодальных отношений, определявших весь социальный уклад уже с IX в. и получивших законченные формы в XI в. В основе его лежит феодальная собственность на землю, повлекшая за со­бой закрепощение сельского населения древней Руси — превраще­ние некогда свободного смерда в крепостного крестьянина (Ленин пишет о том, как «землевладельцы кабалили смердов ещё во вре­мена «Русской Правды» '). Бывшая племенная дружина превра­щается в феодальное земледельческое боярство, растущее на основе крепостной эксплуатации. Одновременно создание классо­вого феодального общества порождает первичную дифференциацию, выделение раннего феодального города. Наличие в Киевской Руси двух основных антагонистических классов — землевладельцев и смердов-крестьян — при существовании рабского труда опреде­лило собой классовую борьбу. Отражение этой борьбы мы находим главным образом в летописных памятниках.

Основным средоточием литературной продукции в этот период была Южная Русь, преимущественно политический и культурный её центр—Киев, который в XI в., по словам Маркса и Энгельса, «называли вторым Константинополем»². Маркс и Энгельс имели в виду, очевидно, слова известного средневекового историка XI в. Адама Бременского, который называл Киев соперником Констан- * тинополя и «блестящим украшением Греции», т. е. христианского Востока. Ещё несколько раньше хронист Титмар Мерзебургский * писал о том, что в конце X — начале XI в. Киев был очень боль­шим городом, в котором было около 400 церквей, 8 рынков и ог­ромное количество населения. В Лаврентьевской летописи под 1124 г. помещено известие о двухдневном киевском пожаре, во время которого сгорело около 600 церквей. Если эти сведения и цифры и преувеличены, то всё же не может быть сомнения в том, что по своему значению Киев во многом мог соперничать с круп­ными культурными центрами средневековой Европы. Но наряду с Киевом, хотя и в значительно меньших размерах, отдельные па­мятники письменности и литературы зарождаются и в других городах как юга (Чернигов, Туров, Галич), так и севера (Новго­род, Смоленск, Ростов).

Памятники, возникшие на юге, получили широкое распростране­ние на севере и дошли до нас большей частью в севернорусских списках; язык как южных, так и северных памятников, если не считать отдельных специфически фонетических вариантов, был общий — старый литературный язык восточных славян. С этой точки зрения литература киевского периода должна рассматри­ваться как литература общая для великорусов, украинцев и бело­русов. Она представляет собой первый этап в развитии древнерус­ской литературы, совпадающий с начальным периодом феодальной раздробленности.

В дальнейшем, когда «государство распадалось на отдельные «земли», частью даже княжества, сохранявшие живые следы преж­ней автономии» ', наступает период областного развития русской литературы, продолжающийся вплоть до объединения русских земель в Московском государстве. Но с XIV в. внутри этой раз­дробленности намечается и затем углубляется процесс феодальной концентрации, образуется своего рода «порядок в беспорядке» (Эн1 ельс). Итогом этого процесса явилось образование в конце XV в. Русского централизованного государства. Первенствующая политическая роль в борьбе боярства и дворянства окончательно закрепляется за дворянством при поддержке купечества. Уже с начала XVI в. областные тенденции в русской литературе теряют под собой почву. Во второй половине XVI в. и в XVII в. дво­рянская литература как господствующая прочно утверждается. Но в то же время в XVII в., особенно во второй половине его, уже развивается литература и посадская и отчасти кресть­янская.

Изложение истории древнерусской литературы должно предва­ряться разрешением вопроса об объёме её, т. е. о том, какие памят­ники древнерусской письменности вообще мы рассматриваем как памятники специфически литературные. Дело в том, что, как ска­зано выше, древняя русская литература в течение долгого времени в большинстве случаев не выделялась из того сложного целого, в котором элементы литературные и внелитературные находились в слитном, недифференцированном виде.

Ввиду этого при отборе памятников, включаемых в историю древней русской литературы, единственно правильным является привлечение лишь того материала, в котором, при значительности его идейного содержания, имеется в той или иной мере авторская установка на образное выражение, на стилистическое или жанро­вое оформление, отличное от оформления обычных культурно-исторических памятников, чисто публицистических, исторических, церковно-богословских, юридических или прикладных.

Литература древней Руси, как и литература европейского сред­невековья вообще, на первых порах была в большой степени про­никнута церковной идеологией. О преобладающей роли церковной идеологии для всего европейского средневековья Энгельс писал:

«А это верховное господство богословия во всех областях умствен­ной деятельности было в то же время необходимым следствием того положения, которое занимала церковь в качестве наиболее общего синтеза и наиболее общей санкции существующего фео­дального строя» '. Церковно-религиозные тенденции характерны и для немногочисленных древнейших памятников переводной ли­тературы со светской тематикой. Однако уже в древнейшую пору у нас возникает историческая литература, вызванная интересами в первую очередь светскими, государственными. В ещё большей степени эти интересы нашли выражение в «Слове о полку Игоре-ве». Письменность, как и литература, в древней Руси была глав­ным образом в руках высшего духовенства и феодалов, так как, будучи господами положения, они обладали всеми средствами для их развития и культивирования, но есть все данные для того, что­бы утверждать факты пользования письменностью и участия в ли­тературном процессе, притом преимущественно светского направ­ления, и демократических слоев русского общества — городского населения, купцов и ремесленников². Но поскольку церковь была теснейшим образом связана с государством, в значительной сте­пени осуществляя его политические задачи, постольку и церковная по форме литература служила не только интересам церкви самим по себе, но и интересам государства.

Ещё Добролюбов в статье «О степени участия народности в раз­витии русской литературы» писал о том, что «почти при самом же своём начале письменность не ограничивается уже, однако, исклю­чительно религиозными интересами: она служит также орудием власти светской, хотя всё ещё не выходит из круга духовных пред­метов» ³. Покровительство, оказывавшееся государством церкви и церковной литературе, было совершенно естественно, так как борьба за укрепление строя складывавшегося русского феодального государства определяла роль церкви как крупного политического и идеологического фактора в этом процессе. Церковь принимала деятельное участие в политической жизни общества, стоя на стра­же интересов преимущественно его феодальных верхов.

«Мирские» вкусы светского человека, стоявшего как на вер­хах, так и особенно на низах социальной лестницы, удовлетворя­лись главным образом устной поэзией, лишь с половины XVII в. нашедшей себе наиболее широкий доступ в книжную литературу. Навстречу «мирским» интересам древнерусского читателя шли также и исторические сочинения (летопись) и литература повество­вательная, оригинальная и переводная.

Характер древней русской литературы определялся и тем, что церковная среда в старину была не только большей частью сози-дательницей, но и монопольной хранительницей литературной тра­диции, сберегавшей и множившей в списках лишь тот материал, который соответствовал её интересам, и безучастно или враждебно относившейся к материалу, этим интересам не удовлетворявшему или им противоречившему. Существенным препятствием для раз­вития светской литературы на первых порах было то обстоятель­ство, что до XIV в. в качестве материала для письма употреблялся пергамент, дороговизна и дефицитность которого исключали воз­можность сколько-нибудь широкого расходования его на рукописи, не преследовавшие прямых целей религиозно-назидательного ха­рактера. Но и религиозно-назидательная литература находила себе свободное обращение лишь в той мере, в какой она одобрялась церковной цензурой: существовал значительный отдел так называе­мой «апокрифической» литературы, «ложных», или «отречённых», книг, не одобрявшихся официальной церковью и запрещавшихся ею для чтения, хотя в иных случаях церковные деятели, сами плохо разбираясь в литературе, подлежавшей запрещению, тем самым бессознательно попустительствовали её распространению.

Если принять ещё в расчёт гибель в результате всяких бедствий (пожары, разграбление книгохранилищ во время войн и т. д.) отдельных литературных памятников, особенно обращавшихся в незначительном количестве списков, то станет совершенно оче­видным, что мы не обладаем всем некогда существовавшим мате­риалом древней русской литературы, и потому самое построение её истории по необходимости может быть лишь в большей или мень­шей степени приблизительным: если бы не случайная находка в конце XVIII в. в провинциальной монастырской библиотеке единственного списка «Слова о полку Игореве», наше представле­ние о древней русской литературе было бы значительно беднее, чем оно составилось в результате этой находки. Но у нас нет уве­ренности в том, что в древности не существовали однородные со «Словом» памятники, судьба которых оказалась менее счастливой, чем судьба «Слова».

Н. К. Никольский в своё время справедливо заметил: «Слово о полку Игореве», «Слово Даниила Заточника», отрывки истори­ческих сказаний в летописях, «Слово о погибели Русской земли» и тому подобные произведения показывают, что в начальные века русской жизни, кроме церковно-учительной книжности, существо­вала и развивалась светская литература, достигнувшая в Южной Руси значительного расцвета. Если бы «Слово о полку Игореве» было одиночным для своей эпохи, то оно было бы, конечно, исто­рической несообразностью» '. А. И. Соболевский соглашался с тем, что произведений, однородных со «Словом о полку Игореве», в древней Руси было много, и объяснял их исчезновение потерей интереса к их содержанию в ближайших поколениях '.

Средством распространения произведений древней русской литературы была почти исключительно рукопись; книгопечатание, возникшее на Руси лишь в середине XVI в. и бывшее вообще фак­том огромного культурного значения, обслуживало преимущест­венно литературу богослужебную не только в XVI в., но и почти на всём протяжении XVII в.

Рукописная традиция древней русской литературы способство­вала изменчивости литературных памятников, часто эволюциониро­вавших в своём идейном наполнении, композиционном и стилисти­ческом оформлении в зависимости от исторической обстановки и социальной среды, в которую попадал тот или иной памятник. Понятие литературной собственности и индивидуальной авторской монополии на литературное произведение в древней Руси отсут­ствовало. Переписчик того или иного памятника был часто одно­временно и его редактором, не стеснявшимся приспособлять текст к потребностям и вкусам своего времени и своей среды. Поэто­му историк древней русской литературы должен иметь в виду не только историю её памятников, но и историю редакций этих па­мятников.

Свободное распоряжение со стороны редактора авторским текстом было тем более естественно, что автор большей частью не считал нужным указывать своё имя, а в иных случаях произ­ведения русских писателей для придания написанному большего авторитета подписывались именами популярных византийских писателей.

В результате — столь обычные в древней русской литературе анонимность и псевдонимность ряда памятников, значительно усложняющие проблему построения её истории.

Иногда на помощь исследователю тут приходят косвенные исторические указания, если они вообще имеются и если они до­статочно вески.

Существенное значение имеет идейный и стилистический ана­лиз памятника, приводящий к более или менее положительным результатам, однако лишь тогда, когда мы располагаем не только произведением с сомнительным авторским приурочением, но и дру­гими произведениями, принадлежность которых данному автору сомнений не возбуждает.

Своеобразная трудность изучения истории древней русской литературы обусловливается ещё и тем, что даже в тех случаях, когда тот или иной памятник несомненно может быть связан с именем определённого автора, мы в большинстве случаев ничего, кроме имени, об авторе не знаем. Таким образом, при построении истории старой русской литературы почти выпадает то существен­но важное подспорье, которым мы располагаем в отношении литературы новой,— знакомство с биографией писателя и с обстоя­тельствами его творчества.

Очень сложно порой обстоит дело и с хронологическим приуро­чением произведений древней русской литературы, в особенности в наиболее раннюю пору. Почти все памятники древней русской литературы дошли до нас не в автографах, а в списках, притом в огромном большинстве случаев поздних, и более или менее при­близительная датировка произведений нашей старой литературы производится на основании косвенных данных, извлекаемых из них самих и далеко не всегда исчерпывающих и надёжных, а также на основании языкового анализа списка, если он сохранил архаиче­ские черты оригинала. Сказанное особенно касается литературы переводной, для хронологического приурочения которой на русской почве мы обладаем ещё меньшими возможностями, чем те, какими мы располагаем в отношении литературы оригинальной.

Отсутствие автографов произведений старых русских писателей в высшей степени затрудняет установление подлинных текстов. Затруднение это тем значительнее, чем в меньшем количестве списков дошёл до нас тот или иной текст, чем менее исправны списки и чем больше они хронологически удалены от оригинала. Количество списков, большая или меньшая их исправность, боль­шее или меньшее их расстояние во времени от подлинника обуслов­ливают собой ту или иную степень достоверности устанавливаемого первоначального текста, в какой-то степени, однако, всегда гипоте­тического.

Развитие древней русской литературы в общем протекало па­раллельно с эволюцией литературного языка. В основу последнего лёг живой русский язык, более всего выступающий в произведениях светского характера. Уже в самую отдалённую эпоху заложены бы­ли основы современного русского языка.

В период Киевской Руси русский язык как в своём словарном составе, так и в грамматическом строе достиг настолько высокой степени развития, что и в оригинальных и в переводных памят­никах способен был выражать сложные отвлечённые понятия, возникшие в связи с новой христианской культурой, и обладал бо­гато развитыми образными средствами, которые использовались и письменной литературой и устным народным творчеством.

В памятниках с церковно-религиозной тематикой сказывается и присутствие элементов церковнославянского языка — языка бого­служебных книг, пришедших на Русь вместе с принятием ею хри­стианства, хотя и тут мы наблюдаем проникновение фонетических, морфологических, а иногда и лексических особенностей живого русского языка. С течением времени, особенно в XVI в., тем более в XVII в., церковнославянизмы в русском литературном языке очень ощу­тительно идут на убыль, и живой разговорный язык становится преобладающим порой даже в произведениях церковно-религиозно-го характера. Вообще же церковнославянизмы, усвоенные русским языком, обогащали его словарный состав и грамматический строй и ни в коей мере не ослабляли его национальной самобытности.

Литературный язык Киевской Руси формировался и развивался преимущественно в её государственном центре— в Киеве. Но язык Киева не был только местным языком. Положение Киева как столицы Русского государства привлекало к нему пришлое насе­ление из различных областей Руси, и южнорусские элементы киев­ского языка пополнялись, в,частности, языковыми особенностями выходцев с севера. С другой стороны, «из Киева этот язык раз­носился и по всем другим местам тогдашней Руси, где только воз­никал какой-либо административный центр и где только являлось духовенство, вводившее христианство и распространявшее письмен­ность... Киевские князья посылали по городам или своих сыновей или посадников, приводивших с собой и дружину, а киевская ду­ховная власть наделяла те же города высшим и низшим духовен­ством, приносившим с собой разнообразного содержания книги. Те и другие, кладя основание высшему слою общества, сливались с местными уроженцами и создавали тот же книжный литератур­ный язык, который существовал и в Киеве... лишь с очень незна­чительными местными особенностями.

Что же касается словарного материала, то он в сильной степени зависел от вращавшейся в каждой местности письменности, а эта письменность... появлялась в одно и то же время всюду — и на юге, и на далёком севере. Разумеется, и в разговорном языке каж­дого местного высшего слоя общества существовали свои провнн-циализмы, которые могли входить в письменность», но таких про-винциализмов было незначительное число. «В общем же книжный литературный язык был один и тот же на всём пространстве Руси. Существенное значение в этом Отношении оказывала книга: про­винциальный русский книжник — ив Новгороде, и в Ростове, и во Владимире, и в Галиче — учился по тем же книгам, по которым учились и киевские книжники, из таких же книг почерпал всю свою книжную мудрость, и естественно, что и писать он должен был на том же языке, на котором была написана вся тогдашняя литерату­ра». Поэтому литературный язык, выработавшийся на киевской почве, стал общим языком древнерусского народа, обслуживавшим литературную культуру всей Руси.

Литературный процесс в древней Руси находился в тесной связи с изменением материала и техники письма. До XIV в. рукописи изготовлялись на пергаменте (иначе — «харатье», «телятине», «коже»), выделывавшемся из телячьей кожи, и писались почерком, который назывался уставом и особенностью которого было тща­тельное выведение букв, написанных прямыми линиями, с правиль­ными углами и овалами; каждая буква в определённый период времени имела в общем однообразную форму.

Совершенно очевидно, что и качество материала и характер почерка в древнейшую пору не способствовали широкому развитию рукописного дела: рукопись стоила дорого и писалась медленно. Со второй половины XIV в. в употребление входит бумага, и устав постепенно уступает место полууставу, более беглому письму, в ко­тором прямые линии сменяются ломаными и косыми, правильность углов и овалов и однообразие в начертании букв исчезают. Тогда же приблизительно появляется и скоропись. Таким образом, руко­пись удешевляется и работа над ней ускоряется; книга становится более доступной, демократизуется, и литературная продукция обна­руживает тенденцию к расширению.

Кроме пергамента и бумаги, в качестве материала для письма употреблялась на Руси с древнейших пор и берёзовая кора (берё­ста). На берёсте в древней Руси писались иногда и книги, но такие книги до нас не дошли, дошли лишь древние грамоты (частные письма и деловые документы). В 1951 —1961 гг. в Новгороде архео­логическая экспедиция, возглавляемая проф. А. В. Арциховским, обнаружила берестяные грамоты XI—XIV вв., на которых буквы были процарапаны костяными орудиями '.