Глава 2 4 page. Из Парижа я вернулась в Петербург, где слежка и телефонные угрозы продолжились

Из Парижа я вернулась в Петербург, где слежка и телефонные угрозы продолжились. Все это было невыносимо. Я поняла, что ради своей любви я должна буду жертвовать и своей карьерой, и общением со всеми близкими людьми. С этим я не могла смириться. В нашу жизнь вошли серьезные конфликты. Но после каждой размолвки мой любимый умел совершать такие поступки, которые заставляли меня забывать все огорчения. И слова, которые я так хотела от него услышать, изысканные подарки и море цветов, короткие, но безумно яркие поездки… Его любовь проявлялась в самых невероятных сюрпризах.

В конце концов, окружение S. сочло, что наши затянувшиеся отношения – угроза их общему бизнесу. Им казалось, что он слишком отвлекается на меня от своих дел и перестал уделять бизнесу должное внимание. Мы прожили вместе два с половиной года, которые закончились бесповоротным разрывом. Я приняла решение уйти совсем.

И тогда в моей жизни начался настоящий кошмар. Когда люди по-настоящему близки, происходит слияние душ и сердец, и вместе с тем проживаемая единством жизнь становится откровением – естеством, когда не может быть тайн друг от друга – никаких. И люди открыты во всем! Так случилось и со мной… Я открыла своему возлюбленному как все самые сильные, так и слабые или очень важные для меня стороны… S. знал, когда я буду наиболее уязвима и за какую веревочку следует дернуть, чтобы рухнуло все, достигнутое годами. Так и произошло…

Теперь я знаю, как бесчеловечно может мстить за разрыв отношений любимый мужчина. И в то же время я пыталась оправдать его, подчас не желая верить в его причастность к моим бедам, предполагая, что его поведение продиктовано порывом чувств.

Я не хотела верить, что любовь может приносить такие разрушения, да и мои чувства к S., честно говоря, тогда еще не угасли.

Чтобы спрятаться от страданий, я, как и всегда, с головой ушла в Балет. Мы с мамой уже несколько лет назад стали самостоятельно пропагандировать великое искусство балета. Ведь именно они – божественные музыка и танец – способны серьезно затронуть детскую душу и, возможно, уберечь ее от дурных влияний. Мы приглашали на мои сольные спектакли и концерты учащихся школ, воспитанников детских домов и военных училищ, а также посылали приглашения в детские больницы. Могу сказать, что это были мои самые искренние и самые благодарные зрители. Именно поэтому я с готовностью приняла предложение представителей крупного бизнеса России провести благотворительный бал в Екатерининском дворце Царского Села. Сбор от этого бала должен был поступить на счет Царскосельского детского дома. Организацию вечера взяла на себя моя мама. Я готовила свою большую сольную программу для концерта, а всем остальным занималась мама. Ей удалось создать великолепный, незабываемый праздник. Во всем чувствовалось благоговейное отношение мамы к тому прекрасному историческому месту, где происходил бал, – Тронному залу Екатерининского дворца, Камероновой галерее и парку с его аллеями и прудами.

Распорядителем бала согласился стать Святослав Бэлза. Благодаря его участию праздничный вечер приобрел еще более благородное и изысканное звучание. Главным событием вечера был, конечно, большой концерт, в котором я исполнила семь номеров, из них два – со своим любимым партнером Евгением Иванченко. Для участия в концерте были приглашены замечательные артисты: ведущие солисты оперной труппы Большого театра Елена Зеленская и Владимир Редькин, уникальный голос – контртенор Олег Безинских, обожаемый мною с детства автор-исполнитель Александр Дольский. И, наконец, совсем юная, с изумительной красоты и силы голосом – прекрасная певица Зара. В конце своего выступления она растрогала меня до слез, посвятив песню моей маме.

По окончании вечера нам с мамой довелось услышать столько слов благодарности и восхищения, что мы могли бы чувствовать себя совершенно счастливыми, если бы не пережитый нами накануне сильнейший стресс. Дело в том, что весь этот великолепный бал мог не состояться. За пару недель до намеченного дня, рассылая приглашения гостям, я имела неосторожность послать пригласительную открытку S., с которым рассталась несколько месяцев назад. Своим поступком я хотела выразить ему благодарность за все то хорошее, что у нас с ним было. Однако он расценил это иначе. Мне рассказывали, что моя открытка страшно разозлила его: он воспринял ее как издевательство с моей стороны. И тогда начались совсем уже безобразные события. Прежде всего, исчезли большинство организаторов мероприятия и часть наших спонсоров. А за два дня до концерта я обнаружила, что мой московский офис в Петровском пассаже, где находились сценические костюмы и диски с музыкальными записями моих номеров, все фото– и видеоматериалы, закрыт на новый замок и опечатан, а вывеска с моим именем исчезла.

Этот офис пару лет назад я получила в подарок от S. Тогда я думала, что подарок – это навечно. И вот теперь, оказавшись перед запертой дверью, я решила пойти к владельцу Петровского пассажа – известному в Москве человеку, прежде такому любезному и обходительному со мной. Увидев меня, он холодно заявил, что совсем меня не знает и что никакого моего офиса в его Пассаже никогда не было. За два дня до бала я осталась и без костюмов, и без музыки. Чтобы спасти концерт, мы с мамой приняли решение срочно доставать костюмы и реквизит у знакомых артистов. К счастью, у одного из звукорежиссеров в компьютере сохранились нужные мне музыкальные записи. За день и в последнюю ночь перед балом моя портниха Ира успела сшить мне один новый костюм и перешила те, что принесли мои друзья.

Бал, несмотря ни на что, состоялся. Собранные средства были отправлены в детский дом г. Царское Село. Но мои проблемы, связанные с разрывом с S., на этом не закончились.

* * *

На протяжении пяти лет Большой театр был для меня большой опорой. Как мне кажется, это была моя первая и главная нить, за которую не только подергали, но и разом оборвали… Пользуясь влиянием и финансовыми возможностями. Я же не могла предвидеть такого развития событий и просто готовилась к новому сезону. Уже совсем скоро все возможные испытания – от личных до профессиональных – в одночасье сплетутся в один узел, который мне предстоит распутать и, может быть, даже погибнуть как личность.

До начала сезона в Большом театре у меня еще сохранялись иллюзии, что все может наладиться. В афише театра значилось, что пятого сентября спектакль «Лебединое озеро» открывает сезон 2003/04 года, главные партии исполняют: заслуженная артистка России А. Волочкова и Е. Иванченко. На девятнадцатое сентября в афише стояла «Раймонда» с участием Николая Цискаридзе и меня. Кроме того, мы с Иванченко уже были в списках участников гастролей во Францию. Меня очень беспокоило только отсутствие контракта. Все солисты подписали свои контракты еще в конце прошлого сезона. А над моим, по словам дирекции, «все еще кипела работа».

До конца лета я много танцевала: спектакли в Петербурге, фестиваль в Италии, концерт в Монте-Карло и, наконец, в последних числах августа – две «Жизели» в Афинах. Мы с Женей Иванченко были довольны той балетной формой, в которой подошли к началу сезона. Расставаясь в московском аэропорту, мы договорились встретиться на репетиции первого сентября.

Пришла на репетицию, стала разогреваться. А партнера – Жени Иванченко – нет и нет. Звоню – телефоны не отвечают. Ни на второй, ни на третий день он так и не объявился. Волнуюсь ужасно. Женя мой друг и партнер уже десять лет. Что с ним?

Возвращаюсь домой после очередной репетиции, встревоженная мама протягивает газету. На половину полосы – интервью директора Большого театра Иксанова:

– Ты видишь?! Он говорит, что партнер Волочковой сбежал!

Я с отвращением отшвыриваю газету:

– Сбежал? Какая чушь!

Но мама уже протягивает следующую:

– А здесь он заявляет, что Женя в больнице! Ты что-нибудь понимаешь?

Нет, я ничего не понимала и пребывала в не меньшей растерянности, чем мама. Но искать объяснений было не у кого.

Оставалось ждать, как развернутся события, и репетировать. Я приезжала в театр и, все еще надеясь на чудо, все вариации и коды проходила сама. Когда мою работу просматривали на генеральной репетиции, балетный директор Борис Акимов лукаво улыбнулся:

– Вполне можешь одна танцевать «Лебединое». Даже без партнеров!

Но мне было не до шуток.

С каждым днем мое беспокойство за судьбу Жени все возрастало. Он все так же не отвечал на наши звонки. Все так же молчали и домашние, и мобильные телефоны. За день до спектакля я обратилась с письмом в дирекцию театра с просьбой назначить мне другого партнера. В этом же письме я просила выяснить судьбу Евгения Иванченко. Я уже не сомневалась, что с ним случилась беда. Меня очень удивляло спокойствие балетной администрации, которая не предпринимала никаких мер ни для поисков Жени, ни для срочного назначения другого партнера на спектакль, открывающий сезон.

Я сидела в гримерке и решала, к кому из ребят обратиться, когда раздался звонок:

– Анастасия? Это из балетной канцелярии.

– Как раз собиралась вам звонить по поводу партнера, – обрадовалась я.

– Можете не беспокоиться, – ледяным тоном перебили меня, – спектакль вы не танцуете.

Я замерла, сжимая в руках телефонную трубку. Объяснений не последовало.

Позже выяснилось, что все это время параллельно со мной к спектаклю готовилась другая пара. Все было продумано и решено администрацией театра, возглавляемой генеральным директором Иксановым, заранее.

О том, что случилось с Женей Иванченко, я узнала благодаря анонимному звонку.

– Настя, вы меня не знаете, – сказал незнакомец. – Женя Иванченко просит передать, чтобы вы не обижались. На него напали в подъезде, пригрозили, что если будет танцевать с вами в «Лебедином озере» – ему не поздоровится. И вообще запретили приближаться к вам.

Я не успела даже спросить: «Как Женя?» – трубку бросили. Мне стало очень страшно. Я поняла, что некогда любимый мною человек не простил меня, и следующий удар будет нанесен в самое больное, самое главное для меня – мое искусство.

Уже с первых дней сентября директор балетной труппы Геннадий Янин всячески пытался подсунуть мне на подпись какие-то бумаги, которые он называл контрактом. При этом он прекрасно знал цену этому документу. Вот уж действительно надо было думать все лето, чтобы составить для меня такую пустышку. Во-первых, в ней не было гарантировано ни одного спектакля; во-вторых, действие этого «документа» ограничивалось четырьмя месяцами (только до нового, 2004 года). Спустя этот срок руководителем балета вместо Акимова должен был стать Алексей Ратманский. Подписывать такой контракт было равносильно смертному приговору. Я чувствовала, что от меня хотят избавиться. В контракте даже не было пункта, гарантирующего предоставление спектаклей на указанный срок. Мне не дадут танцевать, а потом придет Ратманский и вынесет вердикт: «Вы нам не нужны. Уборщица тетя Таня нужна, а вы нет». И я отказалась подписывать контракт «на выход».

– Не хотите – как хотите, – сказали в канцелярии и вырвали контракт из моих рук.

– Мне необходимо поговорить с директором…

– Господин Иксанов не хочет с вами встречаться, – с видимым удовольствием ответила бледная сотрудница с вытянутым лицом. – Решать, нужны ли вы театру, будет Ратманский.

– Дайте мне лист бумаги, пожалуйста, я напишу Иксанову письмо.

– У нас нет для вас бумаги, – заявили мне, хотя целая пачка лежала тут же, возле принтера.

Тогда я сама, обнаглев от отчаяния, взяла два листка и, положив их на подоконник, написала: «Прошу предоставить мне контракт на равных со всеми условиях. На звание заслуженной артистки России меня выдвигал директор Большого театра. Странно, что теперь та же дирекция не желает подписывать со мной стандартный контракт».

Пятого сентября 2003 года, в день открытия сезона, я специально пришла в театр, чтобы зрители видели: Волочкова жива и здорова. Везде висели афиши с моим именем, и в кассах продавали билеты под мое участие. Объявление о замене разместили в фойе: извините, мол, сегодня танцует другая балерина.

Многие из зрителей вышли обратно на улицу и сделали самодельные плакаты: «Верните Волочкову на сцену!» Балетоманы – люди мирные, но руководство Большого усмотрело в их действиях некую угрозу и… спешно вызвало милицию.

Я пыталась как-то защитить их, но меня никто не слушал. Когда демонстрантов разогнали, я вошла в театр.

– Настя, – кто-то дернул меня за руку и затащил за колонну.

– Привет…

Я смотрела в глаза своему коллеге по театру и не могла понять его беспокойства.

– Иксанов вчера собрал всех солистов, – зашептал он, оглядываясь, – и потребовал, чтобы мы все подписали письмо, что отказываемся с тобой танцевать.

– Как это?

– Ну, что, мол, с тобой работать невозможно. Только, ради бога, не рассказывай никому, что узнала об этом от меня, а то сожрут.

Впереди у меня еще был афишный спектакль «Раймонда». Я начала репетировать его с Колей Цискаридзе, который взял на себя также и обязанности педагога-репетитора, поскольку мои педагоги (на всякий случай) отказались со мной работать, почувствовав нестабильность моего положения в театре. У нас с Колей все получалось, и мы были очень довольны совместной работой.

Неожиданно, в самый разгар репетиции, меня вызвали к Иксанову. В течение последних семи месяцев я безуспешно пыталась попасть к нему на прием. И вот он вызывает меня сам, причем делает это за три дня до «Раймонды».

В своем кабинете Иксанов предложил мне выбирать: либо пустышку, называемую контрактом, либо приказ об увольнении. Я выбрала увольнение. При этом я надеялась, что по закону смогу в течение двух недель приходить в театр для ежедневных занятий классом, без которых не может существовать артист балета. Но я недооценила восточное коварство этого человека.

– Можно узнать, по какой причине вы меня увольняете? – Хоть я и чувствовала, что так будет, но к удару оказалась все-таки не готова.

– Ваш контракт истек. – Церемониться со мной явно не собирались.

– Насколько я знаю, по закону вы должны были предупредить меня об этом за две недели! – Я попыталась себя отстоять. – Можно мне хотя бы в течение положенных двух недель, пока я не подыщу другое место для репетиций, приходить в театр и заниматься классом, чтобы не выйти из формы?

С явным злорадством Иксанов заявил, что моей ноги уже два с половиной месяца не должно быть в театре, и продемонстрировал мне дату увольнения – оказалось, что уволили меня задним числом, еще тридцатого июня.

Как такое может быть? Ведь мое имя значилось в афише театра и пятого, и девятнадцатого сентября? Стало очевидно, что Иксанов даже не пытается соблюсти закон и приличия, – приказ был состряпан совсем недавно, причем на скорую руку. Помню, что у меня тогда даже голова закружилась и слезы подступили к глазам. Но я подняла голову повыше и сказала как можно спокойнее:

– Не думаю, что наш разговор окончен.

Выйдя из дирекции, я немедленно приняла решение подать в суд на директора Большого театра, чтобы отстоять свою честь и достоинство в глазах зрителей. Обращаясь в суд, я защищала не только свои права – мне было важно создать прецедент, чтобы и другие артисты могли бороться с самоуправством театральных начальников. Я отлично понимала, что все происходящее не является инициативой Иксанова, догадывалась, от кого именно шли телефонные звонки с требованием убрать меня. Однако, подавая в суд именно на директора театра, я считала, что отвечать за решения должен тот человек, который их принимал. То есть директор театра. Причем отвечать публично. Большой театр – это государственный театр, а не частная лавочка, где любой олигарх может указывать директору, как ему поступать, кого уволить, кого принять на работу.

Я бросала вызов той гнилой конструкции, в которую превратился Большой театр, гордость многих поколений России. Я бросала вызов той унизительной обстановке, которая возникла по отношению к артистам Большого театра во время правления Иксанова. Я считала недопустимой ситуацию, когда имеющий деньги и власть может внедряться в творческий процесс театра, диктовать его репертуар, распределять роли среди артистов или указывать директору, какая балерина театру нужна, а какая нет. Я глубоко уверена, что в бытность Юрия Николаевича Григоровича художественным руководителем подобное никогда не могло бы случиться.

Дело было не только во мне. Большой театр Иксанова стал жить по законам, далеким от искусства. Чего стоят постоянные тусовки со «спонсорами» или другими нужными людьми! Балеринам предлагают добровольно-принудительно их посещать, предупреждая, что после мероприятия обязательно состоится банкет. Если девочка отказывается, ей объясняют, что на гастроли она больше может и не поехать. Если проявит характер еще раз, у нее есть все шансы вылететь из театра. Балерина Волочкова с ее особенно острым ощущением собственного достоинства не вписывалась в эту систему.

Сумму компенсации за причиненный мне Иксановым моральный ущерб, я определила в один рубль, потому что боролась не за деньги, не за право вернуться в Большой театр. Мой иск был направлен лично против директора театра. Против самого театра я никогда ничего не имела.

Поле боя не ограничилось залом заседаний суда. Я прекрасно понимала, что возможности влиятельных людей не ограничиваются Театральной площадью. В травлю Волочковой стали включаться самые принципиальные деятели, известные своей «твердостью» и «принципиальностью». Особенно нелепо выглядел ныне бывший министр культуры Швыдкой. Еще года не прошло, когда он, удостаивая меня звания заслуженной артистки России, произносил слова, о которых мечтает каждый артист: «выдающаяся балерина» и «честь и гордость России». Теперь же он направо и налево в интервью стал утверждать, что мое место – «четвертый лебедь в кордебалете в самом последнем ряду».

Можно только гадать, так ли сильно ненавидели меня Иксанов и Швыдкой или они только исполняли волю могущественного кукловода. Между тем число желающих попинать Волочкову стало расти. Автор и ведущий программы «К барьеру» Владимир Соловьев пригласил меня и генерального директора Большого театра Иксанова на дуэль в прямом эфире. Наше противостояние приобрело национальный масштаб, всем надоело читать отдельные комментарии действующих лиц конфликта, и только теледебаты могли бы продемонстрировать зрителю, на чьей стороне правда.

Я была уверена в своих силах и была готова силой ЗАКОННЫХ аргументов разбить любые нелепые и оскорбительные реплики по поводу моего веса, роста, характера и отсутствия партнеров. Какое разочарование – вместо струсившего Иксанова в студии появился Александр Гафин – тогда вице-президент «Альфа-банка» и член Попечительского совета Большого. О его роли в жизни Большого театра, да и о Попечительском совете я тогда ничего не слышала. Позже я узнала, что туда входят люди из числа состоятельной промышленной и банковской элиты. И вот теперь Гафин заявил, что пришел вместо директора театра не случайно. Оказалось, что Иксанов не имеет права без согласования с Попечительским советом делать никаких заявлений в СМИ. Какое своевременное замечание после десятков заявлений Иксанова обо мне!

Не будучи в теме юридических сторон моего конфликта с Большим, Гафин за всю программу не смог ответить конкретно ни на один мой вопрос, укрываясь статусом «попечителя». Из его слов никто так и не понял, кто, за что и ради кого меня уволил из Большого театра. Гафин утверждал, что «бренд Анастасия Волочкова вошел в противоречие с коммерческими интересами Большого театра». Попечительский совет якобы усмотрел для себя вред в том, что публика стала ходить не только на мои сольные концерты, но и в Большой театр – на Анастасию Волочкову. Вы что-нибудь поняли? Я – нет. Вместо разъяснений Гафин предлагал всем соблюдать закон, но, как вскоре доказал суд, закон был не на его стороне. А тот эфир «К барьеру» доказал всем, что мои профессиональные данные не имели никакого отношения к моему увольнению.

Эту дуэль я уверенно выиграла, а сама программа показала всем зрителям, что решения о том, какой балерине танцевать на сцене Большого, а какой нет, принимают толстосумы, а не люди искусства.

* * *

Судебные заседания освещались в прессе каждый день. Я пыталась не унывать, но в душе очень переживала. Потому что видела: в борьбе с несправедливостью я осталась совсем одна.

Адвокаты Иксанова очень старались в процессе отбеливания своего клиента, цеплялись за несущественные мелочи, иногда загоняя самих себя в нелепые ситуации. На одном из документов, присланных моей стороной, значилось не «А. Ю. Волочкова» – Анастасия Юрьевна, а А. О. Волочкова. Это была сделанная на ксероксе копия, и палочка от буквы «Ю» элементарно не пропечаталась, однако юристы Большого не отступали – требовали не принимать документ из-за якобы неправильно написанного отчества. В конце концов, они сами напросились. Я встала и сказала, что в таком случае все документы за подписью Иксанова нужно признать недействительными, потому что по паспорту он никакой не Анатолий Геннадьевич, а Тахир Гадельзянович. Все присутствующие чуть не упали со стульев от смеха. Все в Большом театре знали, как зовут директора, но лишь немногие удивлялись – зачем он скрывает свое настоящее имя?

Процесс я все-таки выиграла. Решение суда было однозначным: он постановил восстановить меня в Большом театре в прежнем статусе ведущей балерины. На работе меня восстановили. Но я понимала, что танцевать в Большом театре мне больше не дадут. Убедилась я в этом в Дании, куда приехала в гости к своему партнеру и другу, солисту Королевского датского балета Кеннету Гриву. Как-то случайно мы встретились там с Алексеем Ратманским – будущим балетным директором Большого. Кеннет нас познакомил. И я спросила:

– Скажите, Алексей, смогу ли я и впредь танцевать в Большом те же балетные партии, что и раньше?

– Вы не классическая балерина, – ответил мне тогда Ратманский. – …Правда, я никогда не видел вас на сцене… – помявшись, добавил он.

Я, конечно, была в недоумении, как можно заявлять подобное, даже не представляя балерину в работе. Понять логику Ратманского мне было не под силу. Великий хореограф Юрий Григорович считает, что я – классическая балерина, и дает мне танцевать все свои главные партии, а Ратманский вычеркивает меня из балета, даже не видя, как я танцую. Но решила свое удивление ему не демонстрировать. И предложила:

– Приходите ко мне в зал на репетицию и устройте просмотр или экзамен как ученице. Я станцую для вас вариации, фрагменты или целиком балет «Лебединое озеро». Персонально для вас, Алексей. И вы мне как профессионал скажете, могу я танцевать подобные спектакли на сцене Большого или нет.

Ратманский засмеялся:

– Ну что вы, Анастасия, как же я могу вам сказать, что вы не можете?!

Беспечно улыбаясь, этот человек еще раз подтвердил, что я больше ничего не смогу станцевать в Большом театре…

Иксанов не смирился со своим поражением. Мне выдали пропуск в театр, но ни один спектакль мне не был возвращен. Мое имя было вычеркнуто из всех гастрольных поездок. Мне намеренно предлагали партии второго плана, никогда не бывшие в моем репертуаре, в расчете на мой отказ.

Самым болезненным для меня было запрещение работать в репетиционных залах театра, а также отказ администрации пропускать в театр хореографов и партнеров из других театров, приходивших работать со мной.

Все эти драконовские действия администрации театра проходили на фоне неслыханной скандальной шумихи, которую вызвал сам директор театра. В своих телевизионных выступлениях, оправдываясь за проигрыш в суде, Иксанов обнародовал чудовищные размеры уволенной балерины Волочковой. Из его слов я узнала, что за последний месяц выросла на десять сантиметров и теперь мой рост – один метр восемьдесят сантиметров. А вес стал таким, что он, Иксанов, боится за здоровье своих артистов, поэтому не может назначить мне партнера. Отсутствие Евгения Иванченко он объяснял серьезной травмой, полученной им во время танца с Волочковой, что и привело несчастного артиста в больницу. Когда через несколько дней вся страна увидела по НТВ, что Женя благополучно танцует на гастролях в Тбилиси, у Иксанова наготове уже была новая версия – оказывается, Иванченко сам прислал ему еще летом заявление об отказе работать со мной. Но тогда почему г-н Иксанов, как порядочный администратор, сразу не сообщил мне об этом, чтобы я не ждала своего партнера на репетициях?

Продолжая тупо множить прежнюю клевету обо мне как о балерине, невидимые режиссеры управляли неиссякаемым потоком черного пиара. Меня методично уничтожали как личность, тенденциозно комментируя каждый мой шаг, искажая в неблаговидном свете не только мою внешность, но и все мои поступки и намерения.

Большим испытанием для меня стал затянувшийся на долгие годы грубо инспирированный суд по поводу ремонта моей петербургской квартиры. Какой благодатный материал, какую кормушку получила желтая пресса! Всем, кто меня знал, было понятно, что навязанный судебный иск имел целью лишить меня душевного равновесия, истрепать мне нервы и нанести болезненный удар по моему имени и действительно вывести из профессиональной формы.

Телевидение и бульварная пресса всячески смаковали любые подробности этого судебного дела. Самым отвратительным и беззаконным стал факт проникновения в мою квартиру – кто-то заснял на видеокамеру интерьеры и передал их средствам массовой информации. Нисколько не гнушаясь ворованным материалом, телевидение стало демонстрировать эти кадры по своим каналам, снабжая их издевательскими комментариями. Почему-то редакторам телепрограмм не пришло в голову, что их поступок безнравствен и аморален.

Я могла рассчитывать только на здравый смысл. Большинство людей, в том числе и судьи, прекрасно знают, что никто не станет ремонтировать квартиру в долг и годами ждать расчета. После изнурительных трех лет судебной волокиты этот процесс, наконец, исчерпал себя.

В то время как судебный процесс с петербургской квартирой еще продолжался, на меня надвинулась новая напасть. Я была снова вызвана в суд, на этот раз в Москве. Человек, продавший мне квартиру на Петровке три года назад и навсегда уехавший в Израиль, вдруг «вспомнил», что я ему, оказывается, за нее не заплатила. Теперь он требовал вернуть ему эту квартиру. Все документы о покупке были у меня в порядке, на руках был законный ордер на жилье, тем не менее, новое судебное разбирательство длилось почти два года, пока не развалилось само собой. По всей видимости, основной целью всех этих процессов было создание мне репутации скандалистки. Кампания набирала обороты, с каждым днем становясь все более оголтелой. В руках режиссеров были власть, деньги и средства массовой информации – любая клевета распространялась легко и быстро.

Технически я совершенно не боялась судебных процессов. Я была уверена в своей правоте и в том, что все закончится хорошо (так, кстати, и получилось). Меня раздражала и выматывала только необходимость постоянно объясняться с судебными приставами и оправдываться. В народе же как говорят? Нет дыма без огня. А ведь цель любой грязной пиар-кампании и состоит в том, чтобы создать «дым без огня». К сожалению, немногие это понимают. Все эти «квартирные» процессы были направлены на то, чтобы отвлечь внимание общественности от моего иска к Иксанову.

Моим спасением оставался Балет. Каждый день, репетируя и разучивая новые номера, я забывала о дикой травле, которой подвергалась в то время. На сцене я жила другой жизнью. И в этой другой жизни я была счастлива!

* * *

До сих пор, вспоминая эти события, я не могу освободиться от чувства отвращения и презрения. С легкой руки директора Большого театра мой рост и вес стал одной из любимых тем, обсуждаемых в прессе и на всех каналах телевидения. Кто только ни изощрялся по этому поводу. Хочу отдать должное зарубежным журналистам, которые не приняли на веру комментарии Иксанова. Мой телефон разрывался от их звонков с просьбами об интервью. Однажды мне позвонили журналисты из «Нью-Йорк Таймс» и попросили о встрече, желательно где-нибудь в малолюдном кафе. Я назначила встречу в ближайшем от дома маленьком ресторане. Каково же было мое удивление, когда я увидела, что эти журналисты ждут меня с рулеткой и напольными весами. Возмущенная такой бестактностью, я хотела немедленно уйти. Я просто опешила:

– Что это вы задумали?!

– Нам надо вас измерить! – безапелляционно заявил один из них.

– Да вы что, с ума сошли?! Это верх бестактности! Почему меня надо измерять прилюдно в общественном месте!

– Если мы это сделаем сейчас при свидетелях, а потом опубликуем результаты в нашей газете, в информации никто не усомнится, и вы будете реабилитированы. Мы просто хотим разобраться в ситуации. Мы видели вас в «Лебедином озере», «Баядерке», «Дон-Кихоте», вы были в прекрасной форме. Как можно вырасти сразу на десять сантиметров и поправиться на двенадцать килограммов?!

Эти доводы убедили меня. По данным «Нью-Йорк Таймс» мой рост оказался метр шестьдесят восемь. Что касается веса, то он не превысил пятидесяти килограммов. Эти данные считаются очень хорошими для современной балерины. В том же Большом театре есть сколько угодно артисток балета намного выше меня ростом.

Честно говоря, после зарубежных публикаций мне действительно стало жить намного легче. Я ощутила, что в противовес тем людям, которые охотно распространяли обо мне сплетни и лживую информацию, есть не меньшее количество тех, кто готов оказать поддержку, да и просто проявить обыкновенное человеческое сочувствие.

Я благодарна всем иностранным изданиям, которые напечатали правду обо мне и тем самым поддержали меня в глазах своих читателей. Я знаю, что у многих людей и в нашей стране, и за рубежом моя судьба вызывала искреннее сочувствие. Японские тележурналисты, следившие за моим творчеством с первых моих шагов на сцене, и в этой ситуации оказались первыми, кто позвонил и поддержал меня. Олег Михайлович Виноградов рассказывал мне, что, в какой бы части света он ни появлялся со своей труппой, везде его спрашивали о судьбе балерины Волочковой. Помню, что ребята моей труппы, вернувшись с гастролей из Японии, рассказывали, как токийский таксист, распознав в них танцовщиков из России, спросил: «Вы не знаете, как обстоят дела у Анастасии Волочковой?»

Date: 2015-10-19; view: 481; Нарушение авторских прав