Часть первая 4 page. — ф-фу, — облегченно вздохнул Ренделл

— Ф-фу, — облегченно вздохнул Ренделл. — Слава Богу. Он сразу же обмяк, как будто с плеч свалилась громадная тяжесть. Он склонился к матери и поцеловал ее, затем поцеловал Клер, которая тут же заплакала, и улыбнулся дяде Герману. Повернувшись к врачу, Ренделл схватил его за руку. — Замечательно! Это просто чудо! — заявил он. — Даже и не знаю, как вас благодарить.

Доктор Оппенгеймер понимающе кивнул.

— Спасибо, Стив, но в большей мере тут заслуга вашего отца. Я только что объяснял вашей матери, что быстрота и степень его выздоровления находятся в его собственных руках. Медицина свое сделала. После того, как его переведут домой недельки через три-четыре — мы начнем проводить комплекс физиотерапии. Для этого в доме следует оборудовать место. Если он будет сотрудничать с нами в этом, выздоровление пойдет еще скорее. Наша цель — вернуть ему самостоятельность и способность ходить. И, как я уже говорил вашей матери, решающим фактором остается состояние духа вашего отца, его желание, его воля к жизни.

— Он никогда и не терял их, — заметил на это Ренделл.

— Правильно, — поддержал его Оппенгеймер. — Но следует помнить, что до сих пор с ним ударов не случалось, а его будущее зависит от того, чтобы состояние его духа не изменилось.

— На Кресте Иисус чувствовал себя брошенным всеми, тихонько заметила Сара Ренделл. — И он умер. Но все равно, он восстал из мертвых, чтобы спасти всех нас.

— С Божией помощью, — подпел ей дядя Герман.

Сара Ренделл глянула на брата.

— Господь поможет Натану. Он заслужил эту помощь, Герман.

Смущенный набожным камланием, пусть даже исходящим от его собственной матери, Ренделл отделился от нее и подошел к врачу.

— Я бы хотел увидать папу. Можно?

— Ну, вообще-то говоря, ему бы следовало как можно больше отдыхать. Но если буквально на минутку, то можно. Вполне возможно, что вечером вы проведете с ним больше времени.

Ренделл вошел в палату к отцу.

Кислородная палатка была открыта, над кроватью, скрывая отца, склонилась медсестра. Услышав, что кто-то зашел, она обернулась.

— Я только хотел поглядеть на него, — робко начал объясняться Ренделл. — Он спит?

— Он дремлет. Пока с ним все в порядке. Мы им очень гордимся.

Ренделл подошел к кровати. Исхудавшая голова старика лежала на подушке. По сравнению со вчерашним днем, на отца глядеть было не так страшно. Глаза его были закрыты. На лицо вернулся румянец. Отец мирно похрапывал.

— Он выглядит гораздо лучше, чем вчера, — шепнул Ренделл через плечо.

— Значительно лучше, — согласилась с ним медсестра.

Повернувшись к отцу, Ренделл был изумлен, заметив, что тот глядит на него невидящим взглядом.

— Привет, па, это я, Стив. Тебе уже лучше. Ты уже выздоравливаешь.

В глазах старика мелькнуло узнавание, его губы искривились. Ренделл быстро наклонился и поцеловал отца в лоб.

— Ты уже выздоравливаешь, папа, — повторил он. — Мы молились за тебя, и наши молитвы были услышаны. И я тоже буду молиться за тебя…

Голос Ренделла дрогнул, когда он увидал, как уголок отцовских губ поднялся кверху, немножечко, чуть-чуть, но пошел вверх, и дальше Ренделл уже ничего не собирался говорить, так как не совсем был уверен в отцовой улыбке — то ли она была благодарностью за молитвы, то ли знаком сомнения в том, что его сын способен за кого-то молиться. Стивен догадался, что отец видит его насквозь, как это было всегда, и как будет в будущем; что он благодарен за откровенную заботу о себе, но сомневается в неожиданном благочестии.

Улыбка, такая же таинственная, как и на лице Моны Лизы, исчезла, но причины ее появления, равно как и значение, так и остались невыясненными. И вообще, была ли она улыбкой сожаления? Сожаления не к сыновнему фальшивому благочестию и набожности, но сожаления (и это от человека, знающего Ренделла как облупленного, а так же знающего, что вера, преданность и убежденность в чьем угодно всегда одерживали победу) к ребенку, у которого не было ничего, кроме безбожного скептицизма, который никогда не познает страсти любви, мира и понимания.

Ренделлу так хотелось поговорить об этом, попробовать как-то объясниться, но отцовы веки закрылись и послышался храп.

Не говоря ни слова, Ренделл отошел от кровати и возвратился в коридор. Доктор уже ушел, ведь у него имелись и другие обязанности. Все остальные собрались кружком возле входа в комнату ожидания, улыбаясь и оживленно болтая.

Ренделл спросил у Клер о своей жене и дочери. Оказывается, те приходили рано утром, услышали добрые новости, проведали папу и ушли куда-то с полчаса назад. Когда мать перебила их, чтобы пригласить сына домой на ланч, Стивен объяснил ей, что уже договорился с Джуди, но пообещал прийти домой на обед, после которого все должны были вновь приехать в больницу.

Так как домой возвращаться было не нужно, Сара Ренделл с дядей Германом решили задержаться в больнице. Клер сказала, что ей лучше всего будет поехать на работу, но пообещала матери, что отпросится пораньше, чтобы помочь ей с обедом дома.

— Подбросить никого не надо? — спросила Клер.

Ред Период Джонсон сказал, что ему будет лучше возвратиться в редакцию газеты. Там всем заправлял его старший сын, но Ред сам любил приглядывать за работой. Сама редакция находилась неподалеку, так что ехать было не нужно. Что же касается Тома Кэри, то он решил возвратиться в церковь. Там его ждали какие-то дела с прихожанами, письма, на которые следовало ответить, недописанная проповедь.

— Я предпочитаю пройтись и подышать свежим воздухом, — сказал Кэри. — Так что, спасибо, Клер, я пойду пешком, — и обратился к Ренделлу:

— А ты, Стив? Как ты насчет того, чтобы немножко пройтись? Ты же помнишь, что церковь буквально в паре кварталов от гостиницы.

Ренделл поглядел на часы. До ланча с Джуди у него еще оставалось сорок пять минут (конечно, если она получила его записку).

— Ладно, — сказал он. — Присоединяюсь к обществу Анонимных Пешеходов.

* * *

ВСЕ ТРОЕ ШЛИ УЖЕ МИНУТ ДЕСЯТЬ, и прогулка доставляла им удовольствие. В воздухе уже не чувствовалось сырости, светило яркое солнце. Высокие вязы и раскидистые дубы были покрыты раскрывшимися почками и молодыми листьями, которые радовали глаз различными оттенками зелени. Ребятишки носились на велосипедах, собаки гонялись за кошками; полная женщина, обвешанная гирляндами прищепок, вывешивала белье на дворе, она приветливо помахала рукой Джонсону и Кэри.

По контрасту с мрачным каменным каньоном центрального Манхеттена, где жил Ренделл, это место, небольшой городок в штате Висконсин, казалось ему раем — Элезиумом. Только так казалось сердцу, подернутому налетом ностальгии. Разум был не настолько затуманен, это Ренделл понимал хорошо. Окружающее напомнило Ренделлу, что он бывал в различных далях, многое видал и прожил, чтобы оценить монотонность жизни и ограниченность возможностей провинциальной общины. Вся жизнь здесь проходила среди компромиссов. Сам он мог бы выжить в тех или иных экстремальных ситуациях, но только не здесь. Его беспокойный характер мог найти выход в Нью Йорке, в условиях миллионной толчеи, или же уединиться — один или с другими людьми, где-нибудь в совершенно немодной французской провинции, чтобы высоко парить со своими овеществленными мечтами, и такие представления вскоре сделаются реальностью, лет через пять, когда «Космос» и Тауэри выдадут ему чек на два миллиона долларов.

Сейчас же он не спеша шел с Редом Периодом и Томом Кэри и прислушивался к оживленному монологу Джонсона. Тот вспоминал о первых днях своего знакомства с преподобным Натаном Ренделлом, о лучших временах их дружеских отношений и славных рыбалках на озерах.

Сейчас же Ред Период Джонсон распространялся о некоторых начинаниях Натана по творению добрых дел.

— Знаете, большинство людей задумывают творить добро, но по ходу дела увязают в болоте повседневности, — говорил Джонсон. — Но только не отец Стива. Нет, джентльмены. В этом плане наш преподобный отец — личность уникальная. Как только у него появляется идея совершить какое-нибудь доброе дело неважно, каким бы странным или непривычным оно не было, клянусь Господом, он берется за него и действует. То есть, хочу сказать, он всегда находил способ его сделать. Натан один из немногих, которые делают то же, что и проповедуют.

— Ну да, Натан в особенности, — вступил в разговор Кэри.

— Так произошло и в том случае, когда ему как-то вздумалось посоперничать со мной в деле издания газеты. Ты помнишь те времена, Стив? Помнишь этот его еженедельник — черт, как же он назывался? — сейчас подумаю…

— «Добрые Вести на Земле» — подсказал Ренделл.

— Правильно, сынок. Он назвал его «Добрые Вести на Земле», именно так переводится слово «евангелие», которое означает «благая весть». Теперь, спустя какое-то время, видно, какая это была прекрасная идея, как это было здорово. И у него ведь был кураж, смелость; впрочем, ее Натану не занимать. Так ты помнишь отцову газету, Стив?

— Да, помню.

Они неспешно шли под теплыми солнечными лучами, и теперь Джонсон обратился уже к Кэри.

— Это все правда, Том, клянусь жизнью. Стив может подтвердить. И это скажет тебе о моем друге Натане больше, чем что-либо остальное. Было это уже лет и лет назад, однажды мы слушали радио. Была такая программа, одна из многих, о малоизвестных религиозных деятелях в истории, которые совершали необычные вещи. Эта конкретная программа рассказывала о жизни доктора Чарльза М. Шелдона из Центральной Конгрегациональной Церкви в Топеке, штат Канзас. Ты когда-нибудь слышал о нем, Том?

— По-моему, да. Имя знакомое.

— Я бы не удивился, даже если бы ты о нем и не слышал, — продолжил Джонсон, — потому что в тот день ни я, ни Натан о нем тоже не знали. Только доктор Шелдон существовал на самом деле. Если не веришь мне, можешь справиться в библиотеке. Он приехал в Канзас и основал свою церковь в Топеке. Где-то в 1890 году, когда, насколько мне помнится, Шелдону исполнилось тридцать три года, он задумался о воскресных вечерних службах. И вот тут в голову ему пришла идея. Вместо проповедей он придумал историю в двенадцати частях, каждая из которых заканчивалась в самом напряженном моменте, и начал читать их своим прихожанам одну за другой, раз в неделю. Впоследствии идея эта превратилась в книгу, по-настоящему великую.

— Разумно, — прокомментировал его слова Кэри. — О чем же в ней рассказывалось?

— В ней говорилось о молодом священнике, который был шокирован творящимся в мире беспределом, тем, как ведут себя люди, и который попросил у своей паствы пообещать ему в течение года поступать так, как в подобных обстоятельствах поступил бы Иисус. Эта его история сделалась очень популярной, и в 1897 году доктор Шелдон издал ее в виде романа, называвшегося «По Его следам». По некоторым сведениям было продано тридцать миллионов экземпляров этой книги, включая сюда и переводы на сорок пять языков. Роман сделался крупнейшим бестселлером в истории после Библии и Шекспира.

— Фантастика! — воскликнул Кэри.

— Ты прав, фантастика. Но потом случилось еще нечто более фантастическое. Через три года после выхода книги к Шелдону пришел хозяин «Топека Кэпитал», ежедневной газеты, выходившей тиражом около 15000 экземпляров, и спросил его: «Не желали бы вы в течение недели издавать „Кэпитал“, как мог бы это делать Иисус Христос?» Доктор Шелдон принял вызов. Он хотел доказать, что газета может быть порядочной, честной и предлагать читателям добрые новости вместо дешевых сенсаций, оставаясь при том коммерчески успешной. И вот, на целую неделю доктор Шелдон занял место главного редактора в качестве доверенного лица самого Иисуса Христа.

Ренделл покачал головой.

— Мне всегда казалось, что уже одно это отдает сенсацией.

— Вовсе нет, — живо возразил Джонсон. — Ход был необычный, но лишь как проявление добродетели.

— И что же было дальше? — заинтересовался Кэри.

— Ну, понятное дело, доктор Шелдон видел все стоящие перед ним практические проблемы, — продолжил Ред Период. Он понимал, что Иисус никогда не видал автомобиля, паровоза, телефона, парового пресса, электрического освещения, газет, печатных книг. Он прекрасно понимал, что Иисусу были неизвестны и сама Христианская Церковь, воскресные школы, мировое сообщество или же демократия. Но доктор Шелдон знал про то, что никогда не менялось с времен Христа. Ему пришло в голову, и он принял это как руководство к действию, что в своем мире Христос видел и понимал стремление к доброте, точно такое же, как и во времена Шелдона. Вот почему играющий роль Иисуса Христа — издателя Шелдон установил в газете несколько новых правил. Все скандалы, обманы и преступления газетой игнорировались. Все редакторские и репортерские материалы теперь следовало подписывать. На первое время все материалы о добрых поступках и добрых намерениях должны были выноситься на первую полосу. Но все это было еще цветочки! Доктор Шелдон заявил, что мог бы отказаться от рекламы спиртных напитков, табака и аморальных развлечений. Более того, сотрудникам газеты в пределах города было приказано не пить, не курить, не ругаться. Ага, Том, ты вот спрашивал, что же было дальше? А дальше случилось, что ежедневный тираж «Топека Кэпитал» под конец экспериментальной недели редакторствования доктора Шелдона возрос до 367 000 экземпляров. Шелдон доказал, что добрые, благие вести могут продаваться так же хорошо, как и плохие.

Ренделл положил руку на плечо Джонсону и обратился к Тому Кэри:

— Но это еще не конец истории, Том. В газетном бизнесе эксперимент был воспринят как неудача. Говорили, что газета в те дни была излишне религиозной, глупой, напыщенной, в материалах была сплошная вода, а временное повышение тиража случилось только из-за того, что это было новинкой. Опять-таки, дополнительный тираж печатался в Нью Йорке и Чикаго. Если бы Шелдон занимал редакторское кресло еще пару недель, газета непременно бы обанкротилась.

— Все это лишь рассуждения, — не теряя доброй веры, заявил Джонсон. — Фактом остается то, что это сработало. Читатели не воспротивились тому, что впервые морали придали большее значение, чем разврату. И вот тут я возвращаюсь к сути дела. Конкретно же, когда Натан Ренделл услышал про Шелдона, он вдохновился и самому сделать то же самое.

— И он сделал? — спросил Кэри. — Что-то я такого не помню.

— В это время ты находился в Калифорнии или где-то еще, — ответил Джонсон. — Ага, Натан долго вынашивал свою идею, и, в конце концов, как всегда деятельно, начал выпускать еженедельную газету под названием «Добрые новости на Земле», объявив при этом, что станет ее редактировать и издавать, как это мог делать Иисус Христос. Натан принялся за дело используя мое оборудование, некоторых моих сотрудников, приняв помощь родителей, чьи дети посещали воскресную школу — и адресовал газету всем желающим. Знаешь, он довел тираж до, погоди, дай-ка вспомнить — приблизительно сорока тысяч экземпляров. Он получал письма издалека: из Калифорнии и Вермонта, некоторые были даже из Италии и Японии. Это было большое дело, а могло бы стать и большим, только вот у Натана не хватило сил и времени исполнять роль Христа-редактора, выполняя при том свои обязательства перед семьей и общиной.

Они дошли до остановки на углу улицы. Ред Период Джонсон развел руками:

— Здесь я вас оставлю. — После этого он повернулся к Ренделлу:

— И все равно, Стив, когда я думаю о всех тех вещах, которые твой отец совершил за всю свою жизнь, в которые вкладывал всю свою душу, я вспоминаю «Добрые новости на Земле» и тот успех, который они имели. Он мог добиться успеха в любом деле. Сейчас же самая благая весть на Земле это та, что он, слава Богу, собирается остаться с нами еще на долгое время, и каждый из нас — любой человек в Оук Сити вынесет из этого пользу. — Он крепко пожал руку Ренделла. Я так рад видеть тебя снова дома, Стив. Вечером увидимся в больнице. И с тобой, Том.

И он пошел своей раскачивающейся походкой вверх по улице, направляясь к красному кирпичному зданию, где помещалась редакция. Некоторое время Ренделл и Кэри следили за ним, потом перешли улицу и продолжили свой путь к центру и гостинице.

Они молчали, потом Кэри заговорил:

— Забавную историю про твоего отца рассказал Ред.

— Все это самая настоящая ерунда, — заметил на это Ренделл без тени злости.

— Ерунда? — не понял Кэри. — Ты хочешь сказать, что Ред Период все это сочинил — про твоего отца и «Благие новости на Земле»?

— Да нет, не выдумал, — терпеливо объяснял Ренделл. Это правда, что мой отец издавал эту прибацанную газетенку. Только вот его последние слова, про то, что она имела ошеломительный успех, то это — как говорят здесь, в Оук Сити — он пудрит тебе мозги. Да, тираж достиг сорока тысяч. Только ведь это было бесплатное издание — отец раздавал его задаром. Не думаю, чтобы эту смешную газетку по всей стране купила хотя бы сотня человек. И в редакцию никто не обращался. Тех немногих, которые действительно хотели как-то помочь, отец отправлял восвояси, ведь Иисус ни в чьей помощи не нуждался. И никто не хотел читать только лишь хорошие новости, да они и не были такими. Потому что реальный мир крутится совершенно иначе. В отцовой газете было полно людей, возлюбивших других людей, занимающихся благотворительностью, чьи молитвы получили отзыв. Жвачка с блевотиной! Черт, ведь и сам Христос не стал бы делать газетку подобного рода в своей Галилее. И апостолы бы не стали, и евангелисты! Все эти древние иудейские и христианские авторы жили в мире падших женщин, насилий в храмах, бичеваний, распятий, тяжкого, рабского труда — короче, обычной жизнью с ее темными и светлыми сторонами, а не с одним только благом и добром. Что же касается бюджета нашей семьи, то для него «Благие новости на Земле» были вовсе не благими. После пяти или шести номеров газета перестала выходить вообще. Но вовсе не потому, что отец был настолько занятым, как романтизировал это Ред Период Джонсон, а потому что это разоряло семью. На этот проект отец выкинул все семейные сбережения, до последнего цента.

— Но ведь эти деньги, — обеспокоено переспросил Кэри, были его собственными?

— Нет, — ответил Ренделл. — Это были мои деньги.

— Понятно.

Ренделл глянул на приятеля.

— Не пойми меня превратно, Том. Я вовсе не выражал недовольство этим его предприятием. Просто, в своей жизни к этому времени я прошел такую стадию, когда если кто-то выдает сказку за действительность, у меня это вызывает лишь досаду и зевоту. Я устал от вранья, полуправды, излишней восторженности и преувеличений. Черт, а ведь всем этим я и сам занимался половину своей жизни. И вот теперь, все больше и больше, подобно обращенному в пуританство своднику, я все сильнее интересуюсь верностью фактической информации, хотя бы ее правдоподобием. Я стремлюсь к разоблачению слухов и жульничества. При этом мне много кое-чего приходиться узнавать о других, и потому-то долгое время я одинок. Поэтому я пробую измениться и сам.

— А не слишком ли ты жесток к себе?

— Нет. Как не был я жесток и к своему отцу. Я очень уважаю своего старика, честное слово. Я знаю его добрые стороны так же хорошо, как и ты сам. Просто в нем нет пресловутого стержня. Он честный и порядочный человек, каким я сам в чем-то быть никогда не смогу. Но в то же самое время мой отец является — и всегда был — самым непрактичным человеческим существом. Он живет в особом состоянии, называемом эйфорией, и может отвечать лишь за нечто великое — ты уж прости меня, Том — за какое-нибудь громадное райское дерьмо, пренебрегая при этом множеством имеющихся у него возможностей, чтобы помочь детям здесь, на земле.

— Я извиняю тебя, — улыбнулся Том, — но…

— Погоди. Только не говори мне, что у преподобного Натана Ренделла имеется нечто такое, чего нет ни у кого из нас — будто он обладает секретом счастья и умиротворения — в то время как все мы — остальные — отверженные. Впрочем, в каком-то смысле, так оно и есть. Он всегда был удовлетворенным, а его сын, к примеру, не был. Но почему? Потому что у отца всегда была его вера, не задающая вопросов преданность и доверие — вот только во что? — в невидимого Священного Автора Благих Вестей, Всепрощения и Хэппи-Эндов? Но я не могу играть в подобный самообман. В ранней юности меня до живого достало высказывание Менкена, который насмехался над всеми мифами, после чего я уже всегда следовал его сокращенной версии Символа Веры и Заповедей: «Я верю, что лучше говорить правду, чем лгать. Я верю, что лучше быть свободным, чем рабом. И я верю, что лучше знать, чем оставаться в невежестве». С тех пор я верил в то, что мог видеть сам, или в то, что другие могли доказать, что видели — после чего я и сам мог поверить в это. Это стало моим кредо, и признаюсь тебе, Том, такое не всегда приятно. Но в этом смысле я уже не смогу изменить себя. Скажу тебе еще кое-что — хотя и не собирался — я завидую своему отцу. Уж лучше слепо верить…

Он повернулся к другу, чтобы проследить за его реакцией, но тот глядел прямо, по его лицу было видно, что он глубоко задумался.

Ренделлу хотелось знать, что же такое — невысказанное — лежит у товарища на душе. Хотя по окончанию колледжа они избрали в жизни столь разные пути да и вообще имели мало общего, отношение Ренделла к Тому Кэри не менялось. Вместе они готовились к поступлению в Висконсинский университет и какое-то время делили комнату в общежитии. После получения дипломов Ренделл отправился в Нью Йорк, а Том Кэри, подчинившись зову свыше, продолжил свое обучение в Фуллеровской Богословской Семинарии в Калифорнии. Через три года он закончил ее, получив степень бакалавра богословия. Впоследствии, после дополнительной учебы, он женился на красивой брюнетке из Оук Сити, за которой в годы обучения в колледже ухаживал еще Ренделл, и сделался пастором в небольшом приходе южного Иллинойса.

Поскольку Кэри часто бывал в Оук Сити, навещая овдовевшую мать и родственников, его связи с семьей Ренделла только укрепились, в особенности же — с отцом Стива, которым он прямо-таки восхищался. А затем, года три назад, в связи с тем, что паства пожилого священника увеличилась, а силы его убывали, преподобный доктор Ренделл вызвал молодого Кэри и предложил ему должность второго священника с оплатой намного большей, чем тот получал в Иллинойсе. Кэри взял на себя некоторые из самых рутинных обязанностей, тем более, что Первая Методическая Церковь расширила свою социальную деятельность среди неимущих. Помимо этого, Кэри было обещано, что когда старый священник уйдет в отставку, молодой богослов займет его место.

Том Кэри немедленно принял это предложение и возвратился в родной город с женой и шестью детьми. Сейчас он уже мог бы занять место преподобного Ренделла. Правда, для слуги Божия он казался очень молодым. Кэри был невысок, но атлетически сложен, с короткой прической, курносый, светлокожий — ходячая картинка Американского Бойскаута. К своим обязанностям от относился очень серьезно, был человеком прямым, начитанным, интеллигентным, всегда готовым помочь. Бог не проповедовал его устами — скорее уж преподобный Натан Ренделл, но не Господь. Кэри от всего сердца ненавидел и презирал адские огонь и серу и всегда оставлял за собой последнее слово.

И вот теперь он заговорил — спокойно, раздумчиво:

— Ты говорил о слепой вере своего отца, Стив, о его вере, не задающей вопросов, и о том, что ты ему завидуешь. Я как раз размышлял об этом — обсуждая эту проблему сам с собой, хотя мог бы поговорить и с тобой. — Он смочил языком пересохшие губы. — Ты заметил, что более всего на свете предпочитаешь истину. Но, может быть… ты просто не хочешь слышать правду…

Ренделл замедлил шаг и спросил:

— Правду о чем, Том?

— О слепой вере твоего отца. Ты же знаешь, как я был близок с ним в эти последние несколько лет. Если быть честным, в его мировоззрении я заметил значительные изменения. Ты-то мог этого и не увидать, так как в последнее время тебя долго здесь не было, но, тем не менее, это произошло. Твой отец никогда не терял веры. Об этом нечего и говорить. Скорее, можно сказать, что за эти несколько лет события в мире и поведение людей его веру поколебали — но не сильно.

Вот такого Ренделл никак не ожидал услышать и потому не смог скрыть удивления:

— Его веру во что? Понятно, что не в Господа и Его Сына. Тогда во что же?

— Это очень трудно объяснить в деталях. Я бы сказал так — поколеблена не его вера в Господа, но в буквалистическую истину новозаветного канона, в церковные догмы, в уместности служения Иисусу на земле в свете нынешних проблем, в возможность применения Христова учения в наше время с его быстрыми переменами и прогрессирующей наукой.

— Том, то есть ты говоришь, будто тебе кажется, ты чувствуешь, что отец потерял веру в Слово, или, как минимум, утратил часть этой веры?

— Это всего лишь мои подозрения, которые я тщательно скрываю.

Ренделл был потрясен.

— Если то, что ты говоришь — правда, то это ужасно, совершенно ужасно. Получается, что всю свою жизнь он посвятил служению чему-то бесплодному, и прекрасно понимает это.

— Может статься, Стив, что сам он воспринимает это не совсем так. Но может быть и так, что твой отец не вполне понимает, не сопоставляет самого себя с подобными нелегкими чувствами. Лично я понимаю это просто — применяя мудрость традиции, твой отец пытался разрешить множащиеся проблемы человека современного, живущего в ХХ веке, обитающего в микрокосме нашего общества. Но, мало того, что сам метод не срабатывает, так все больше и больше людей начинает отворачиваться от Послания Божия. Мне кажется, что в эти последние несколько лет он был сбит с толку, смущен, в чем-то даже напуган — в конце концов, это его обескуражило и заставило сделаться упрямым. Полагаю, что доктор Оппенгеймер с его великолепной наблюдательностью в какой-то степени понял это. Вчера днем, после того, как твоего отца уже поместили в больницу, я пил с доктором кофе. Нас было только двое. Я поинтересовался, был ли удар результатом того, что преподобный взвалил на себя слишком много работы. Доктор Оппенгеймер поглядел на меня и ответил: «От переработки чаще всего случаются сердечные приступы, но не церебральные инсульты. Эти случаются от разочарованности». Нужно ли что-либо прибавлять?

Ренделл отрицательно покачал головой.

— Нет, ты и так сказал достаточно. Сейчас же меня беспокоит вот что: сможет ли мой отец выздороветь без этой своей гарантированной на всю жизнь, нерушимой твердыни слепой веры?

— Может случиться так, что выздоровление укрепит его веру. Могу повторить, устои его веры весьма сильны. Кое-какие трещины стали заметны только сейчас.

Вдали уже показалось здание «Оук Сити Ритца». Ренделл достал свою трубку, набил ее табаком, раскурил.

— Ну а ты сам, Том? Есть ли в тебе заметные трещины?

— Только не в моей собственной вере в Верховное Бытие или же в Его Сына. Но имеется и кое-что иное. — Том Кэри потер свой гладковыбритый подбородок и медленно продолжил, как бы взвешивая каждое слово:

— Более всего меня беспокоят, скажем так, представители или посланники Спасителя. Они подкуплены и с потрохами продались идее материализма. Как можно установить Царство Божие на земле, если хранители его сделали своими идолами богатство, власть и материальный успех? Обескураженные священники опустились до того, что стали по-новому интерпретировать, модернизировать, делать пригодной для нынешнего времени веру, рожденную в древние времена. Они очень плохо понимают социальные сдвиги, быстроту мировых коммуникаций, они с трудом воспринимают мир, дрожащий перед лицом водородной бомбы и притом посылающий человека к звездам. В этом новом мире, где Вселенная становится транслируемым по телевидению фактом, где смерть сделалась всего лишь биологической необходимостью, очень трудно сохранить незыблемую веру в некий аморфный Рай. Слишком много взрослых людей познали реальность — как ты сам — чтобы некритично воспринимать жизненное кредо, требующее веры в Мессию, чудеса и все такое прочее. Большая часть современных молодых людей слишком уж независима, они образованы и скептичны, чтобы с уважением глядеть на религию, кажущуюся им такой старомодной, наполненной дурацкими сказками и одурманивающей. Те из молодых, кто желает чего-то сверхъестественного, находят увлечение и развлечение в астрологии, колдовстве, философиях Дальнего Востока. Мечтатели-идеалисты лучшее забвение находят в наркотиках, и материализм городского конгломерата они отвергают в пользу идиллической коммуны.

— Ну хорошо, Том, а где же пресловутое возрождение религии среди молодежи в последние годы? Тысячи последователей «Иисусова Народа» или же «Чудес Иисусовых» вернулись к знакомой вере отцов, обратились к Христовым идеям любви и братства. Я сам видел их, и во всех этих своих рок-операх, мюзиклах, дисках, в книгах, газетах, на всех своих плакатах и знаменах они прославляют Иисуса. Разве это не говорит о чем-то?

— Немного говорит, — улыбнулся Кэри, — но не сильно. Лично я никогда не считался с подобным возрождением. Все это так, будто молодежь — во всяком случае, какая-то часть вступила на какой-то новый путь. Только, боюсь, это ненадолго. Ведь это дорога, ведущая вспять во времени; они ищут мира и покоя в ностальгичной античности — вместо того, чтобы эту древность переделать, модернизировать и перенести из прошлого в настоящее. Этот их путь не имеет ничего общего с долгосрочной верой. Их Христос — это один из «Битлз», это Че и, наконец, Братан. Нет, Стив, нам нужен Христос понадежней, и нам нужна улучшенная Церковь. Любое возрождение может расти в силе и быть осмысленным только тогда, когда оно будет связано с уже имеющейся Церковью.

— Ну хорошо, — задал вопрос Ренделл, — почему ей этого не удается?

Date: 2015-10-19; view: 282; Нарушение авторских прав