Глава VI. Хотя семейство наше было в известном смысле машиной простой, потому что состояло из немногих колес, – все-таки надо сказать

Хотя семейство наше было в известном смысле машиной простой, потому что состояло из немногих колес, – все-таки надо сказать, что колеса эти приводились в движение таким множеством разнообразных пружин и действовали одно на другое при помощи такого большого количества странных правил и побуждений, – что машина хотя и была простая, но обладала всеми достоинствами и преимуществами машины сложной, – и в ней было столько же причудливых движений, сколько их когда-либо было видно внутри голландской шелкопрядильной фабрики.

То, о котором я собираюсь говорить, было, пожалуй, совсем не таким странным, как многие другие; оно состояло в том, что какое бы оживление: споры, речи, разговоры, планы или ученые рассуждения – ни поднималось в гостиной, в то же самое время и по тому же поводу обыкновенно происходило другое, параллельное ему, оживление на кухне.

А чтобы это осуществить, каждый раз, когда в гостиную доставлялось письмо или необыкновенное известие – или разговор приостанавливался до ухода слуги – – или замечались линии недовольства, проступавшие на лбу отца или матери, – словом, когда предполагалось, что в гостиной обсуждается вещь, которую стоило узнать или подслушать, – принято было не затворять двери наглухо, а оставлять ее немного приотворенной – вот, как сейчас, – что, под прикрытием скрипучих петель (и это, может быть, одна из многих причин, почему они и до сих пор не поправлены), устраивать было нетрудно; при помощи, описанной уловки во всех таких случаях оставлялся обыкновенно проход, не столь, правда, широкий, как Дарданеллы, но все же позволявший заниматься при попутном ветре этой торговлей в достаточных размерах для того, чтобы избавить отца от хлопот по управлению домом. – В настоящее время им пользуется моя мать; а перед ней воспользовался Обадия, после того как положил на стол письмо, извещавшее о смерти моего брата; таким образом, прежде чем отец вполне оправился от изумления и приступил к своей речи, – Трим был уже на ногах, готовый выразить свои чувства по этому предмету. Любознательный наблюдатель природы, принадлежи ему даже все табуны Иова, – хотя, к слову сказать, у наших любознательных наблюдателей часто гроша за душой нет, – отдал бы половину их за то, чтобы послушать капрала Трима и моего отца, двух столь противоположных по природе и воспитанию ораторов, в то время, как они произносили речи над одним и тем же гробом.

Отец – человек глубоко начитанный – с хорошей памятью – знавший Катона, и Сенеку, и Эпиктета как свои пять пальцев.

Капрал – которому нечего было припоминать – начитанный только в ведомости личного состава своего полка – и знавший как свои пять пальцев только имена, которые в ней заключались.

Один переходил от периода к периоду посредством метафор и иносказаний, попутно поражая воображение (как то свойственно людям остроумным и с богатой фантазией) занимательностью и приятностью своих картин и образов.

Другой, без всякого остроумия, без антитез, без игры слов, без замысловатых оборотов, оставляя образы по одну сторону, а картины по другую, шел прямехонько, как вела его природа, к сердцу. О Трим, зачем небо не послало тебе лучшего историка? – Зачем не даровало оно твоему историку лучшей пары штанов? – Ах, критики, критики! ужели ничем вас не разжалобить?

Date: 2015-10-18; view: 288; Нарушение авторских прав