Глава IV. Тело человека и его душа, я это говорю с величайшим к ним уважением, в точности похожи на камзол и подкладку камзола; – изомните камзол

Тело человека и его душа, я это говорю с величайшим к ним уважением, в точности похожи на камзол и подкладку камзола; – изомните камзол, – вы изомнете его подкладку. Есть, однако, одно несомненное исключение из этого правила, а именно, когда вам посчастливилось обзавестись камзолом из проклеенной тафты с подкладкой из тонкого флорентийского или персидского шелка.

Зенон, Клеанф, Диоген Вавилонский, Дионисий Гераклеот, Антипатр, Панэций и Посидоний среди греков; – Катон, Варрон и Сенека среди римлян; – Пантен, Климент Александрийский и Монтень среди христиан[132], да десятка три очень добрых, честных и беспечных шендианцев, имени которых не упомню, – все утверждали, что камзолы их сшиты именно так; – – вы можете мять и измять у них верх, складывать его вдоль и поперек, теребить и растеребить в клочки; – словом, можете над ним измываться сколько вам угодно, подкладка при этом ни капельки не пострадает, что бы вы с ним ни вытворяли.

Я думаю по совести, что и мой камзол сшит как-нибудь в этом роде: – ведь никогда несчастному камзолу столько не доставалось, сколько вытерпел мой за последние девять месяцев; – – а между тем я заявляю, что подкладка его, – – сколько я могу понимать в этом деле, – ни на три пенса не потеряла своей цены; – трахтах, бух-бах, динь-дон, как они мне его отделали спереди и сзади, вкось и вкривь, вдоль и поперек! – будь в моей подкладке хоть чуточку клейкости, – – господи боже! давно бы уже она была протерта и растерзана до нитки.

– – Вы, господа ежемесячные обозреватели! – – Как решились вы настолько изрезать и искромсать мой камзол? – Почем вы знали, что не изрежете также и его подкладки?

От всего сердца и от всей души поручаю я вас и дела ваши покровительству существа, которое никому из нас зла не сделает, – так да благословит вас бог; – – а только если кто-нибудь из вас в ближайшем месяце оскалит зубы и начнет рвать и метать, понося меня, как делали иные в прошедшем мае[133](когда, помнится, погода была очень жаркая), – не прогневайтесь, если я опять спокойно пройду мимо, – – ибо я твердо решил, пока я жив и пишу (что для меня одно и то же), никогда не обращаться к почтенным джентльменам с более грубыми речами или пожеланиями, нежели те, с какими когда-то дядя Тоби обратился к мухе, жужжавшей у него под носом в течение всего обеда: – – «Ступай, – ступай с богом, бедняжка, – сказал он, – – зачем мне тебя обижать? Свет велик, в нем найдется довольно места и для тебя и для меня».