Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Немного портвейна и самую малость «сухенького». 1982
…А пока я несусь по эскалатору на «Пушкинской»: надо успеть, через пятнадцать минут «Елисеевский» закрывается. Сзади глухо постанывает поэт‑математик и по совместительству экстрасенс Володя Меламедов. Ничего удивительного – Вовка уже старый, ему под тридцать, у него усы и солидная еврейская лысина. Он пишет длинные поэмы ясным и очень правильным, хорошим русским языком. Хорошие такие поэмы. Длинные. Скучные… Да и сам редкостный по этой жизни зануда. Но я его все равно почему‑то очень люблю. А насчет экстрасенса – ни фига не шутки: несчастного Володю всегда старались удержать на пьяной вечеринке до утра, несмотря на то, что он, по нашим меркам, всегда был чересчур скучным и правильным. Зато похмелье с утра наложением рук – снимал, ручаюсь. Даже с ни во что не верящего циника Вещевайлова. Сам, правда, – так и мучился до открытия магазинов. Ничего не поделаешь, издержки профессии. Зато остальных – просто спасал: вы, наверное, даже не представляете, как это здорово, когда быстро уходит, утекая между музыкальными Володиными пальцами, злая утренняя головная боль, как проходит накатывающая приливами дурнота. И все это – за какие‑то десятки секунд, хотя даже мне самому сейчас, по прошествии лет, не очень‑то в это верится. Особенно если с бодуна… …Но – было, было. Реально. И свидетелей – как у дурака фантиков. Правда, где они, те свидетели? Никого не видел уже пару десятков лет, как минимум. Ни‑ко‑го. Такие дела… …По напиткам определились просто: в «елисее» давали «Агдам». Будь моя воля, я б его на все и закупил, но Вовка, помявшись, решительно остановил мой молодецкий порыв, – напомнив про сухое «для девушек». Во мне некоторое время боролись желания: как следует выпить под свои и чужие стихи, или, возможно, потрахаться. Под те же самые стихи, но – в более интимной и доверительной атмосфере. На меня эта симпатичная девочка с университетского филфака – не просто так посматривала. Со смыслом. И вообще… …Желание потрахаться, разумеется, перевесило. А как вы хотели?! Возраст… Хотя и было, по перспективе исполнения, – не более чем намеком, миражем, дрожащим жарой мираклем, весенним ночным туманом на не существовавшей еще тогда федеральной трассе «Дон», которую я четверть века спустя изъезжу вдоль и поперек из‑за дурацкой страсти к рыбалке. Ага. А вы себя в семнадцать‑то лет – хорошо помните? Пришлось быстро пересчитывать в уме и заново делить деньги на бутылки уже с учетом этой проклятой кислятины. Вот интересно, почему они и портвейн пьют вроде с немаленьким удовольствием, а все равно выделываются? Типа: «мне, пожалуйста, сухенького»… А ведь потом еще придется волочь эту груду наполненного сладкой дрянью стекла в сторону «Юности», до Маяковской. Потому как даже мелочи оставалось впритык, а проходить в метро по‑«заячьи», отжимая захлопывающиеся рычаги руками, Меламедов стеснялся… …Можно ли сказать, что я в то время жил стихами? Наверное, да. И – просто поверьте – ничего хорошего в этом не было. Причем, сцуко, что самое обидное, – ни для меня в частности, ни для всей русской поэзии в целом. Слова складывались как попало, следил я больше за переполняющими меня стихиями‑эмоциями, чем за холодным смыслом сцепляющихся между собой строк. Играл – с душою и от души. Вот и получалось, по предельно точному выражению Вещевайлова, «говно, изредка разбавляемое удачными строчками и даже четверостишиями». Так, в сущности, и было. Иногда слова самопроизвольно удачно сцеплялись, но я как личность, увы, не имел к этим удачам ни малейшего отношения. Само по себе складывалось. У меня вообще такое ощущение, что удачные стихи получаются тогда, когда мозг у автора отключен или вообще отсутствует. Или когда автор в усмерть пьян либо обдолбан. Кто‑то тупо рукой водит. А ты – типа медиума, ага. То есть существа вроде и уважаемого. Но все одно – марионетки, только и умеющей, что делать красивые театральные жесты. Дерьмо собачье, короче. Поэтому, повзрослев, я и стал писать прозу. Она все‑таки штука куда более «авторская», чем эти рифмованные колебания мирового эфира. Мысли, переживания, выражения, словечки… Вопросы, на которые именно у тебя нет ответа, вот и рисуешь закорючки на бумаге, пытаясь разобраться в происходящем. Да еще и читателей своими проблемами морочишь, что – тоже не бесполезно. Хороший читатель, он ведь в чем‑то – тупо соавтор, потому как нет двух человек в этом мире, которые воспринимают один и тот же текст совершенно одинаково. Такие дела. Короче, там – я точно присутствую. А стихи – я их лучше почитаю, или забьюсь в уголок, когда Шурик Васильев или Глебушка Самойлов после концерта снова возьмут в руки усталую гитару. И – помолчу… …Ребят встретили по дороге, на улице Горького, между «Пушкинской» и «Маяковской». Человек двенадцать, наверное. Перераспределили посуду. Игорь сразу же выбил пробку и сделал огромный, даже по тем меркам, глоток: где‑то на половину бутылки одним махом. Его трясло. Обсуждение его стихов только что закончилось фантастическим по масштабам нашего сообщества провалом – чего, в принципе, и следовало ожидать. И вовсе не из‑за низкого качества текстов: они‑то как раз уровню молодежной литературной студии, даже такой солидной, как при редакции журнала «Юность», вполне соответствовали. Это – очень мягко сказано, «соответствовали». Игорь выделялся на фоне остальных студийцев, типа как выделяется породистый орловский скакун‑жеребец, случайно оказавшийся в одном стойле с холощеными деревенскими тяжеловозами. Пояснений, я думаю, не требуется. Просто так уж сложилось, что именно в «Юности» в те времена собирались люди, не понимающие и не принимающие текстов без какого‑нибудь закрученного и завинченного заковыристого изъебона: метафористы, метареалисты и прочие постмодернисты. А Игорь работал скорее в традиционной манере и, следовательно, – был чужаком. Он вообще для всех был чужаком, – кроме нас с Вещевайловым, наверное. Включая собственную жену и длинный, как хвост у экзотической бразильской змеи анаконды, список случайных подруг и совсем не случайных любовниц. Сильный, красивый, успешный, талантливый мужик. В двадцать пять лет – кандидат каких‑то сложных технических наук. И – на голову талантливее всего этого окололитературного студийного сброда, предел мечтаний которого, – публикация подборки стихотворений в каком‑нибудь толстом журнале второго‑третьего порядка. По крайней мере, в потенциале. Только вот ведь в чем трабл, стосы, – не вписывался он никуда: ни в авангард, ни в арьергард, ни даже в какой‑нибудь, господи прости, андеграунд. Ну и как такого, спрашивается, при случае не схомячить? …Видимо, в моих глазах плескалась тогда такая за него наивная полудетская обида, такая искренняя мальчишеская боль, что Игорь, оторвавшись от пузыря, перехватил мой взгляд, хлопнул по плечу и протянул бутылку, которую мы тут же с Вещевайловым и Меламедовым благополучненько прикончили…
|