Неприятные предположения

Мадлен принесла на террасу два холодных чая и вернулась в дом. Воздух был наполнен запахом прогретой травы. Птичья стайка приземлилась на кормушку. Солнце, краски и запахи осени окутывали и кружили голову, но Меллери ничего не замечал, погрузившись в свои раздумья.

Потягивая чай, Гурни пытался оценить мотивы и искренность своего гостя. Он знал, что скоропалительные выводы о человеке приводят к ошибкам, но воспринимал это как игру и редко мог удержаться. Он знал: главное — помнить о ненадежности таких выводов и быть готовым их переосмыслить, как только появится новая информация.

Нутром он чувствовал, что Меллери — фальшивка, опытный притворщик, отчасти сам поверивший в свое притворство. К примеру, у него еще в колледже был акцент, но это был акцент из ниоткуда, из воображаемой утонченной культурной среды. Очевидно, он уже давно не изображал этот акцент специально, он действительно с ним сжился, но под его корнями не было почвы. Дорогая стрижка, ухоженная кожа, безупречные зубы, подтянутое тело и маникюр делали его похожим на какого-нибудь популярного телепроповедника.

Всем своим видом он старался показать: все в этой жизни, все, о чем мечтают простые смертные, дается ему без особых усилий. Гурни вдруг понял, что все это было уже тогда, двадцать с лишним лет назад. Просто теперь Марк Меллери стал утрированным вариантом себя самого.

— Ты не думал обратиться в полицию? — спросил Гурни.

— Я решил, что это бессмысленно. Они бы ничего не сделали. Сам подумай, ну что они могут? Прямой угрозы нет, все можно как-то объяснить, преступлением не пахнет. Мне не с чем было к ним прийти. Ну прислали мне пару неприятных стишков. Может, их написал какой-нибудь подросток с дурацким чувством юмора. Следовательно, полиция бы мне не помогла, они, скорее всего, восприняли бы это как шутку — и зачем в таком случае тратить на них время?

Гурни кивнул, но доводы показались ему неубедительными.

— Кроме того, — продолжил Меллери, — я как представлю себе — начинается расследование, полиция заявляется в институт, пристает к нашим нынешним и бывшим гостям с вопросами — а гости у нас зачастую люди нервные… Стали бы совать нос куда не следует, развели бы жуткий бардак… Так и вижу заголовки в газетах в духе «НЕИЗВЕСТНЫЕ УГРОЖАЮТ АВТОРУ ДУХОВНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ» — и все, пошло-поехало… — Меллери покачал головой, как будто слов не хватало описать тот вред, который способно принести вмешательство полиции.

Гурни посмотрел на него с недоумением.

— Что-то не так? — спросил Меллери.

— Твои причины не обращаться в полицию одна другой противоречат.

— Каким образом?

— Ты не пошел в полицию, потому что боялся, что они не сделают ничего. Ты также не пошел в полицию, потому что боялся, что они сделают что-то не то.

— Ах да. Но верно и то и другое. В обоих случаях я боюсь некомпетентного подхода. Можно ничего не делать, а можно действовать как слон в посудной лавке. Некомпетентное бездействие или некомпетентная агрессия — теперь понимаешь, о чем я?

У Гурни было ощущение, что перед ним только что споткнулись и попытались выдать это за пируэт. Что-то тут не сходилось. Его опыт говорил, что если высказывают две разные причины какого-либо решения, значит, существует третья — истинная — причина, о которой умалчивают.

Как будто уловив сомнения Гурни, Меллери внезапно сказал:

— Мне надо быть с тобой честным до конца, говорить более откровенно. Ты, конечно, не сможешь мне помочь, если у тебя не будет полной картины происходящего. Понимаешь, сорок семь лет я живу двумя разными жизнями. Первые две трети своего жизненного пути я шел неверной дорогой, стремительно ведущей куда не надо. Все началось в колледже, а после колледжа усугубилось. Я стал больше пить и превратил свою жизнь в бардак. Я продавал наркотики богатым клиентам и заводил с ними дружбу. Один такой клиент настолько впечатлился моей способностью красноречиво всучивать людям дерьмо, что устроил меня работать на Уолл-стрит — и я впаривал бессмысленные биржевые сделки по телефону всяким жадным идиотам, которые верили, что за три месяца можно удвоить их вклад. У меня отлично получалось, и я стал очень неплохо зарабатывать, а уж эти деньги вымостили мне дорогу к полному безумию. Я делал все, что мне вздумается, и практически ничего из того времени не помню, потому что почти всегда был мертвецки пьян. Я угробил десять лет ради обогащения выводка ловких, бессовестных ворюг. Потом умерла моя жена. Ты вряд ли об этом знаешь, но я женился на следующий год после окончания колледжа.

Меллери потянулся за стаканом, сделал глоток и задумался, как будто этот глоток пробудил в нем какую-то новую мысль. Когда стакан был наполовину пуст, он поставил его на ручку кресла, секунду посмотрел на него, затем продолжил:

— Ее смерть меня потрясла. Она повлияла на меня сильнее, чем все, что произошло за пятнадцать лет нашего брака. Честно говоря, жизнь моей жены стала для меня что-то значить, только когда она умерла.

Гурни показалось, что эта аккуратная ирония и последовавшая пауза были хорошо отрепетированы.

— От чего она умерла?

— Это описано в моей первой книге, но я вкратце тебе перескажу. Мы поехали в отпуск на полуостров Олимпик. И вот как-то вечером сидим мы на пустынном пляже, смотрим на закат. Эрин решила искупаться. Обычно она отплывала метров на тридцать и плавала взад-вперед вдоль берега. Она вообще любила всякого рода зарядку.

Он помолчал, прикрыв глаза.

— Тем вечером было то же самое?

— В каком смысле?

— Ты сказал, что обычно она так плавала.

— А, ну да. Да, в тот вечер все было как обычно. По правде говоря, я точно не помню, потому что был пьян. Эрин зашла в воду, а я остался на берегу с бутылкой мартини. — Уголок его глаза нервно дернулся. — Она утонула. Те, кто нашли ее тело недалеко от берега, также нашли меня, валявшегося в пьяном беспамятстве.

Снова выдержав паузу, он слегка натужно продолжил:

— Видимо, у нее свело ногу… или что-то в этом роде… но в любом случае она наверняка звала меня на помощь… — Он замолчал, зажмурился и потер дергающийся глаз. Когда он снова открыл глаза, он оглянулся, как будто впервые увидел, где находится.

— У тебя здесь очень красиво, — сказал он с грустной улыбкой.

— Ты сказал, что ее смерть сильно на тебя повлияла?

— Очень сильно.

— Сразу или потом?

— Сразу. Это звучит банально, но у меня действительно случилось прозрение. Оно было болезненнее и живее всего, что я когда-либо испытывал. Я впервые в жизни осознал, как я живу и насколько разрушительным было все, что я делал. Не хочу сравнивать себя со святым Павлом, которого настигло озарение по дороге в Дамаск, но это был момент, когда я твердо решил жить по-другому. — Последние слова он произнес с убийственной убедительностью и явно не в первый раз.

Гурни подумал, что Меллери мог бы вести семинары по Убийственной Убедительности.

— Для начала я сдался в реабилитационный центр для алкоголиков. После курса детоксикации я пошел к психотерапевту, чтобы убедиться, что я действительно нашел истину, а не сошел с ума. Терапевт меня поддержал. Я снова отправился учиться и получил два дополнительных образования — по психологии и по психологическому консультированию. Моим сокурсником оказался один пастор из унитарианской церкви, и он предложил мне поговорить о моем «обращении», как он это назвал. Мы хорошо пообщались. В результате я стал читать лекции в разных унитарианских церквях, и из этих лекций сложилась моя первая книга. По ней сняли трехсерийный фильм для канала «Пи-Би-Эс», а потом выпустили его на кассетах. Такого рода событий произошло множество — череда случайностей как будто вела меня от одной удачи к другой. Меня пригласили провести несколько частных семинаров для знаменитых и сказочно богатых людей. В итоге я основал Институт духовного обновления. Те, кто ко мне приходит, в восторге от того, чему я учу. Понимаю, что это звучит как бахвальство, но это правда. Некоторые из года в год возвращаются послушать одни и те же лекции и пройти через те же духовные практики. Мне трудно это произнести — слишком претенциозно выходит, — но из-за смерти Эрин я заново родился и зажил удивительной жизнью.

Его глаза бегали без остановки, как будто рассматривая какой-то ему одному видимый ландшафт.

Мадлен пришла забрать их пустые стаканы и спросила, хотят ли они добавки. Они отказались. Меллери снова сказал, что у них дома очень красиво.

— Ты сказал, что хочешь быть со мной откровенным до конца, — напомнил Гурни.

— Да. Речь о времени, когда я пил. Я был запойным алкоголиком, с провалами в памяти. Некоторые провалы были длиной в пару часов, а некоторые дольше. Под конец провалы стали случаться всякий раз, как я напивался. А это уйма времени и уйма поступков, о которых я ничего не помню. Будучи пьян, я водил компанию с кем попало и не задумывался о том, что творю. Честно говоря, упоминание алкоголизма в этих гнусных записочках меня сильнее всего расстраивает. Последние несколько дней я только и делаю, что расстраиваюсь или ужасаюсь.

Гурни, невзирая на скептический настрой, уловил в голосе Меллери нотки искренности.

— Расскажи поподробнее, — попросил он.

За следующие полчаса стало ясно, что Меллери больше ничего не может или не хочет рассказать. Он вернулся к тому, что его мучило.

— Боже мой, но все-таки как он мог знать, какое число я загадаю? Я перебрал в памяти всех, с кем был знаком, все места, где я бывал, все адреса, почтовые индексы, телефоны, даты, дни рожденья, номерные знаки машин, даже стоимость некоторых покупок — и ничто даже отдаленно не связано с цифрой 658. Это сводит меня с ума!

— Может быть, имеет смысл сейчас сосредоточиться на вопросах попроще. К примеру…

Но Меллери не слушал.

— Мне кажется, что 658 вообще ни с чем не связано. Но что-то оно, видно, означает. И кому-то это значение известно. Кто-то в курсе, что 658 — настолько значимое число, что оно первым придет мне на ум. Это в голове не укладывается. Это какой-то кошмар!

Гурни сидел молча и ждал, когда Меллери сам успокоится.

— Упоминание алкоголя означает, что автор записки — кто-то, знавший меня в недобрые старые времена. И похоже, что у него на меня зуб, причем давно. Наверное, он потерял мой след, а потом увидел мою книгу, что-нибудь почитал обо мне и решил… что он решил? Я даже толком не понимаю, о чем эти записки.

Гурни продолжал молчать.

— Знаешь, каково это — сто, а то и двести дней твоей жизни, о которых ты напрочь ничего не помнишь? — Меллери покачал головой, будто не веря себе, что такое могло приключиться. — Единственное, что я знаю про такие дни, — это что я был в том состоянии, в котором человек способен на что угодно. Когда пьешь столько, сколько я пил тогда, о последствиях не заботишься. Твой рассудок отключается, как и твоя память, и тебя несет — ты ведом сиюминутными импульсами, инстинктом, не ведающим преград… — Он замолк и снова покачал головой.

— А что, по-твоему, ты мог совершить в момент такого затмения?

Меллери уставился на него:

— Да что угодно! Господи, в том-то и дело, я мог натворить что угодно!

У Меллери был вид человека, только что обнаружившего, что тропический рай его грез, в который он вложил все свое состояние, населен скорпионами.

— Так чего же ты хочешь от меня?

— Не знаю. Может быть, я надеялся на твою дедукцию. Что ты разгадаешь ребус, разоблачишь автора записок и придешь к выводу, что дело яйца выеденного не стоит.

— Тебе должно быть виднее, в чем тут дело.

Меллери покачал головой. Затем снова взглянул на Гурни, с внезапной надеждой:

— Может, это все просто шутка?

— Если так, то уж больно она жестокая, — ответил Гурни. — Какие у тебя еще предположения?

— Шантаж? Например, автор знает про меня что-то ужасное, чего я сам не помню? И просьба выслать $289.87 — это только начало?

Гурни кивнул:

— А еще?

— Месть? За что-нибудь, что я натворил, но автор хочет не денег, а… — Его голос многозначительно оборвался.

— Но ты ничего конкретного не помнишь, за что кто-то мог бы на тебя так озлобиться?

— Нет. Я же говорю. Я ничего не помню.

— Хорошо, я тебе верю. Но нынешние обстоятельства таковы, что нелишне было бы ответить на несколько простых вопросов. Записывай, дома подумаешь день, посмотрим, что вылезет на поверхность.

Меллери открыл свой элегантный портфель и достал небольшой кожаный блокнот и ручку «Монблан».

— Составь несколько списков, как можно более подробных. Первый список: возможные враги, связанные с работой, — люди, с которыми ты когда-либо конфликтовал из-за денег, контрактов, обязательств, субординации, деловой репутации. Второй список: нерешенные личные конфликты — бывшие друзья, бывшие любовницы — словом, те, с кем у тебя не сложились отношения. Третий список: непосредственные враги — те, кто тебя в чем-то напрямую обвинял или угрожал тебе. Четвертый список: психи — неуравновешенные или спятившие люди, с которыми тебе приходилось общаться. Пятый список: персонажи из прошлого, с которыми ты недавно вновь столкнулся, — даже если эта встреча показалась тебе совершенно незначительной и невинной. Шестой список: любые связи, какие у тебя могут быть с Вичерли, поскольку там находится ящик Х. Арибды и там проштампованы все его марки.

Меллери записывал, но качал головой, как будто отрицая возможность вспомнить хоть какие-то имена по таким спискам.

— Я понимаю, что это кажется очень сложным, — терпеливо объяснил Гурни, — но это нужно сделать. А записки оставь пока у меня, я их еще поизучаю. Но учти, частными расследованиями я не занимаюсь, и есть шанс, что я не смогу тебе помочь.

Меллери уставился на свои руки.

— А кроме этих списков я могу что-нибудь сделать?

— Хороший вопрос. У тебя есть какие-то идеи?

— Ну… например, может быть, с твоей помощью я мог бы что-то узнать про этого мистера Арибду из Вичерли, раздобыть какую-нибудь информацию про него.

— Если ты имеешь в виду что-то большее, чем номер ящика, почтовое отделение тебе этого ни за что не сообщит. А вмешательства полиции ты не хочешь. Можешь, конечно, поискать в интернете, но раз имя, скорее всего, вымышленное, ничего особо не найдешь. — Гурни задумался. — Странная история с чеком, не правда ли?

— Ты про сумму?

— Я про то, что его не обналичили. Зачем указывать такие подробности — сумма с точностью до цента, имя получателя, — если не собираешься обналичивать чек?

— Ну, если Арибда — это не настоящая фамилия и у него нет документов с этим именем…

— Тогда зачем вообще предлагать возможность прислать чек? Почему не потребовать наличные?

Меллери шарил взглядом по земле перед собой, как человек, боящийся наступить на мину.

— Может быть, ему просто нужно было увидеть мою подпись.

— Да, я об этом думал, — ответил Гурни, — но тут возникают еще две загадки. Во-первых, он оставлял за тобой возможность расплатиться наличными. Во-вторых, если целью было получить чек с подписью, то отчего бы не попросить сумму поменьше? Двадцать или хотя бы пятьдесят долларов. Разве это не сделало бы твой ответ более вероятным?

— Может быть, Арибда не слишком умен.

— Отчего-то мне кажется, что дело не в этом.

У Меллери был такой вид, словно в каждой его клетке усталость яростно борется с беспокойством и их силы равны.

— Как ты думаешь, мне что-то угрожает?

Гурни пожал плечами:

— Большинство таких писем — дурацкие шутки, их действие ограничивается самим посланием. Но все-таки…

— Это не совсем обычные записки, да?

— Мне так кажется.

Меллери судорожно сглотнул.

— Понятно. Значит, ты их еще поизучаешь?

— Да. А ты займись списками.

— Это ничего не даст, но я, конечно, попытаюсь.