О вассальской преданности и ночных горшках повелителей

Из первых воспоминаний детства Варя вынесла убеждение, что ее родители – самые замечательные люди, которые очень любят ее. Поэтому ей, проявляя принятую в таких случаях преданность, не следовало нервировать их младенческими капризами, а необходимо было как можно более радовать, украшать каждый их день своим существованием. И поверьте, не то было странно, что этот ребенок знал, что такое вассальская преданность, добровольно отдаваемая как дар, ведь многие дети долго помнят и не такие странные вещи, а то, что малышка строго следовала этим принципам.

Варя не изводила своих родителей типичными младенческими истериками, она мирно спала каждую ночь, она не болела, развилась четко, как было сказано в маминой медицинской книжке по педиатрии. Маленькая быстро освоилась с горшком и совершенно спокойно переносила одиночество в детской никелированной кроватке с панцирной сеткой – гордости Вариных родителей.

Как‑то папа Толя взялся выполнить какую‑то сложную проектно‑сметную документацию, он сидел с ней дома по ночам, что‑то высматривая на логарифмической линейке. Варя, на самом деле, почти не спала по ночам, ей хватало дневного сна, а ночью она лежала с закрытыми глазами и очень скучала.

Утром она ждала, когда из‑за толстой черной трубы встанет солнце, а потом проснется мама и будет ее кормить. Поэтому ей очень нравилось подглядывать за папой. Правда, после работы теперь папа возвращался измотанный, злой и почти не вынимал ее из кроватки для милых родительских утех. Зато когда папа сдал свой проект, то на полученную премию он купил фотоаппарат «Зенит» и все для печати фотографий! Варина младенческая жизнь теперь тщательно фиксировалась родителями и помещалась в виде черно‑белых снимков в огромный плюшевый фотоальбом.

* * *

Первые проблемы обрушились на ее родителей, когда Варя пошла в садик из ясель, где ее очень любили и ценили за непритязательность нрава, взрослую рассудительность и непоколебимое спокойствие. Началась, принятая в те времена, идеологическая обработка маленького гражданина, к которой Варя не была подготовлена ни Мойдодыром, ни доктором Айболитом.

В каждой группе садика был обособленный ленинский уголок, где стоял бюст Ленина, висели вырезки из журналов с его редкими фотографиями и репродукциями живописных полотен, с изображениями Ильича. Трогать руками эти предметы детям не разрешалось. Воспитательница с жаром рассказывала малышам о замечательной жизни дедушки Ленина и о том, как он любил всех детей.

На этих занятиях Варя вертелась, чесалась, задавала всякие нелепые вопросы, за которые ее ставили в угол темной кладовки. Если она сидела далеко от окна и не могла следить за тем, что происходит на улице, она пялилась на детей, не понимая, как Ленин, даже не видя их, мог любить всех их скопом. А может, он и любил их только потому, что никогда не видел? Посмотрел бы он на Андрейку, который ссытся в тихий час! Или на Аньку, которая потихоньку жрет свои сопли, или на Машку, у которой каждый раз находят вшей…

Варя привыкла раньше слепо следовать воле старших, безоговорочно верить их каждому слову. Но, слушая Галину Ивановну – рыжую, прыщеватую, измотанную жизнью женщину, которая не могла, по виду, знать всей истины, Варька впервые испытала стыд за взрослую ложь.

Девочке с младенчества снились странные сны о чужой малопонятной стране, о сильном желтолицем мужчине в кожаных латах. Варя давно потеряла ту границу, которая разделяла ее сны и реальность. В своих дневных играх она продолжала ночные разговоры, с жаром спорила с кем‑то, сражалась, подолгу в одиночестве размышляла. Желтолицый тянул ее к себе своей житейской историей, своими мыслями, всей жизнью. Так, как знала его по длинным красочным снам Варя, не помнил и не знал никто. Варька многого не понимала в тех снах, в мрачных приключениях, о которых ей рассказывал желтолицый, ей казалось, что она слышит его мысли и смотрит на мир его глазами.

В одном из снов она видела своего воина во главе свиты, за которой бежали полуголые узкоглазые ребятишки, которые кричали ему: «Обезьяна! Обезьяна!». Как не молил желтолицый Богов о сыне, детей у него не было, поэтому, смирившись с прозвищем, которое ему дали дети, он испытывал почти физическую боль, глядя на маленьких вертлявых ублюдков. Нет, если не имеешь сына, к чужим детям будешь испытывать только ненависть!

Желтолицый тоже с детства грезил властью, он знал, что такое близость к ней, знал тянущую, никогда не утоляемую жажду собственного величия. И никто, кроме Вари, не подозревал, что на кровавый захват престола после умершего владыки желтолицего толкнула детская мечта. В этом ему было трудно признаться даже себе. Как‑то мальчишкой с многочисленными зеваками он видел торжественную процессию, бережно доставлявшую фарфоровый ночной сосуд, вывезенный для правителя страны из‑за моря. Тогда‑то он и дал себе зарок пользоваться только этой чудесной хрупкой посудиной. К тому, что задумано в детстве, в те времена шли по чужим головам.

А воспитательница говорила, что дедушка Ленин еще будучи, судя по картинке в детской книжке, хорошеньким кудрявым мальчиком с садовой лейкой, решил осчастливить трудящиеся массы земного шара руководством Коммунистической партией и созданием первого в мире государства рабочих и крестьян. Варя сравнивала эти Ленинские мечты с близкими и простыми мечтами человека из снов, что‑то было в них не то, не так…

И по ребячьей наивности, из желания лучше понять, то, что ей внушали, Варька как‑то на показательном занятии, которое проводила их воспитательница в присутствии заведующей садиком, спросила: «Галина Ивановна, а что, дедушка Ленин никогда даже не какал?»

Ее вопрос повис в тяжком молчании, дети от страха перестали колупать носы, а няня у двери замерла с грязной кастрюлей в руках. Все смотрели на заведующую, которая, фыркнув, молча вышла из группы.

Заведующей у них в садике была очень красивая загадочная женщина. Помог ей на это место устроиться ее любовник – крупный военный начальник из Москвы, с которым она познакомилась в конце войны на оборонном заводе. Там она, детдомовская сирота, работала после ФЗО. Она еще помнила своих родителей – молодых интеллигентных людей, канувших в волнах последней предвоенной репрессии. У нее рос такой же, как она, красивый мальчик, совсем непохожий на своего пожилого отца, обремененного семьей и государственными заботами.

После злополучного воспитательного часа Варьку опять наказали. А потом ее вызвала к себе заведующая в свой кабинет для проработки. Если бы она ее не вызвала, то Варя так и стояла бы в темноте кладовки, куда складывали раскладушки и детские матрасики. Она там и так уже простояла очень долго.

Девочка с любопытством глядела, как заведующая жадно затягивается сигаретой у раскрытого окна. Она обернулась к Варьке и со смехом спросила: «Ты что, Варвара, совсем дура?». На этом ее проработка закончилась, но она дала Варе гораздо больше, чем все воспитательные часы вместе взятые.

Дети – самые жестокие создания, особенно, если ими коллективно руководит, науськивает неумный взрослый человек. Варю стали травить дети. Она не могла спокойно сходить в общий с мальчиками туалет с унитазами, выполненными вровень с полом. Обязательно врывался какой‑нибудь озорник и кричал: «Варька! Расскажи, как Ленин какал!». Варина мама, после жалоб Галины Ивановны, опять стала плакать ночами, а утром просила Варю все время молчать.

Варя понимала, что без ее решительных действий ситуация станет вовсе неуправляемой. Поэтому она подкараулила самого ненавистного шалуна, когда он, раскорячив ножонки, присел в туалете. Когда Варя встала напротив него, он по привычке, ничего не заподозрив, натужно спросил: «Варь, а как Ленин‑то срал?» Варя огрела его кулаком по голове так, что он с размаху уселся прямо на содержимое унитаза, и мстительно ответила: «А вот как!» Потом ее заставили вытирать испачканную задницу ревущего мальчугана, что она кое‑как сделала. Целый день дети показывали на него пальцем и, зажимая носы, говорили друг другу: «Вон, Ленька как Ленин посрал!». После этого к Варе никто не приставал, хотя она здорово береглась первое время, посещая туалет.