Глава первая 2 page. Он прислушивался еще некоторое время, потом стал одеваться: теплое белье, свитер из мохера, брюки оленьего меха

Он прислушивался еще некоторое время, потом стал одеваться: теплое белье, свитер из мохера, брюки оленьего меха, чукотские унты, оленьего же меха длинная куртка с капюшоном и шнурками, которые туго стягивали ее под ягодицами, меховая ушанка, поверх всего полотняная, пропитанная резиновым клеем самодельная ветровка-балахон и, наконец, белый, по самые щиколотки, просторный маскировочный халат, который в силу своего особого кроя при надобности мог служить палаткой.

Гора подпоясался, сунул саперную лопатку за ремень. В ногах лежал вещмешок. Подвязав бечевку от вещмешка к ремню, замер.

Роженица по-прежнему стонала. Гора вытащил из бокового коллектора козлы, встал на них и уперся спиной в крышку колодца. Крышка поддалась, но не очень охотно - на ней было много снега; и только образовалась щель стенания пурги перешли в вопли. Слышались они вначале приглушенно, как из соседней квартиры... Еще усилие, и крышку удалось сдвинуть.

Колодец был открыт. Пурга голосила. Гора высунул голову, огляделся. Стояла мгла, хоть глаза выколи, вихрь с ревом кружил мириады льдинок.

"Потому ли мрак, что ночь? Или это от черной пурги? Может, и то и другое?.. Белый мрак! Название пришло мне в голову еще на Колыме, когда я шел, держась веревки, протянутой от барака к столовой. Белый мрак!.. Гора, вроде бы можно и вылезать!"

Он выбрался на снег, проследил взглядом за веревкой, свисающей в колодец, и усмехнулся воспоминаниям молодости... В Караганде, на Дубовке, сделали подкоп в сорок три метра. Первым номером, кому по жребию выпало пробить последние две пяди и выбраться наружу, был некто Карпухин; его называли "дураком подкопным", потому как он, хотя и участвовал несколько раз в удачных подкопах, ни разу не смог совершить побег, не хватало решимости на последний шаг - "всего один шаг" - для выхода из надежного укрытия на простор, где, возможно, тебя застрелят! Один за другим ползли Карпухин, Куценко, Ортоидзе, Гора и Богдан. Карпухин пробил лаз на волю, пахнуло свежим воздухом - надо вылезать. Карпухин задеревенел, как труп, он перестал что-либо воспринимать и даже не почувствовал, как Куценко кольнул его в зад острием ножа, лежал - бревно бревном. Шок... Богдан сказал:

– Гора, в Киеве я знаю одного коллекционера. Он презервативы собирает. Штук пятьсот у него, а сам импотент...

"Да-а, импотенция бывает разная. Последний, решающий шаг! Он всегда труден, в любом случае... Снова голосит пурга. Погоду рожает?.. Мать кричит от боли. Ребенку трудно сделать последний, решающий шаг; все сомневается родиться или нет... Что ж, есть от чего. Разве там ему не лучше? В тепле, сытости, покое? Матери, должно быть, самую острую боль испытывают именно тогда, когда их чадо во чреве начинает колебаться - родиться или нет... Пурга рожает тебя, потому и голосит. Колеблешься? Возвращайся, еще не поздно... Что ты стоишь - хочешь доказать самому себе, что спокоен и ничего не боишься?.. Вернуться? Но я уже родился! Я никогда не знал колебаний, были раздумья, да и те остались в колодце! Только пурга выведет меня на свободу, она - единственная возможность. Я родился! Ха-х-а-а, вот приволье, легкие роды! Когда я впервые появился на свет, весил четырнадцать с половиной фунтов, то есть шесть килограммов без двухсот граммов. Тогда считали на фунты. Каково было рожать! Во второй раз мне пришлось пролезать через щель в двери. Она была узкой, настолько узкой, что я протиснулся с четвертой попытки, пришлось все с себя стянуть. Случилось это в Грузии. Хорошо еще, лето было. В третий раз я родился в Караганде, и рождение это больше всех остальных походило на настоящие роды, подкоп был узкий и длинный, еле прополз. И вот сейчас, в четвертый раз, меня родили двое: коллекторный колодец и пурга. Четвертые роды, слышал я от женщин, совсем легкие... В самый первый раз, со слов моей матери, я родился в рубашке. Во второй тоже на мне была серая рубашка. В третий, в Караганде, рубашка была из грубого холста, я едва не задохнулся. В эти, четвертые, роды на мне белая рубашка... Я с головы до пят укутан в меха. Столько мехов ни одной тбилисской красавице не снилось, и, держу пари, никто еще не рождался на свет с вещмешком. Что ж, Гора, тащи свой скарб и пошли на каменоломню... Стоишь тут Бог весть сколько времени и размышляешь о какой-то чепухе. Ведь ты уж доказал себе, что не знаешь страха и все тебе нипочем? Довольно... "Ступай, детка, в школу, а то придет бука и съест тебя!.." Ты прав. Часовых в пургу чаще обходят, не столкнуться бы с разводом! Да здравствует каменоломня - образ надежды и упований, пусть даже ипостась! Что точнее: образ или ипостась? Собственно, можно и "лик" сказать... Эх, Гора, опять суд да пересуд, как хочешь, так и говори. Занялся бы делом!.."

Гора подтянул веревку, вытащил мешок. Стал толкать колодезную крышку она была тяжелая. Пришлось потрудиться, чтобы закрыть люк. Лопатой нагреб снег на крышку, разровнял его, тщательно приладил к лицу маску и двинулся в путь.

"Работа сделана, больше ничего не требуется - метель доделает остальное. Минут через пять самый расчудесный и распроницательный Дед Мороз ни в какую не найдет место, откуда вылез Гора Мборгали... Наплечные ремни широковаты. Сузить бы... Пустое... А каково идти в кромешной тьме да с эдаким грузом!.. Направо - до дороги, а затем дорогой - три километра.

Прощай, преступная братия,

На хлеб беспечный падкий род;

И вы, погоны золотые,

И ты, покорный жребью сброд.

Это шедевр Анатолия Ивановича Шульца, он сочинил его во время среднеазиатского побега... Белый мрак! Коль скоро вы только-только родились, уважаемый Гора, то знайте же, что прозреете вы, как и всякий новорожденный, несколько позже. Поэтому сперва двести шагов прямиком на запад. Пятьдесят уже пройдено. Проверим направление... Стрелка компаса нервничает сверх меры, но это не магнитная буря. Направление правильное. Давай считать шаги".

Гора шел, преодолевая вихрь ледяных снежинок, не глядя на дорогу, а если б и взглянул, все равно ниже пояса ничего не увидел бы. К рукавице был пристегнут компас, и он поминутно сверялся с ним. Может, такой точности и не требовалось, потому как дорога на каменоломню пролегала перпендикулярно взятому им направлению, и он, даже двигаясь наискось, все равно не сбился бы с пути и достиг цели, нужно было только определить, где дорога. А определить ее можно было лишь по глубокой колее, оставленной грузовиками в распутицу, других ориентиров не было. Последние двадцать шагов Гора шел как слепец, потерявший палку, - пытаясь нащупать колею ступней. Отсчитав двести шагов, он остановился, включил фонарь, взглянул на компас.

"Я шел правильно, где-то здесь должна быть колея. Я же все здесь замерил-перемерил и пургу учел - в пургу шаг короче. Значит, даже если ошибся, значительное отклонение исключается. И потом, снег неглубок. Я должен нащупать колею. Ну-ка, Гора, десять шагов вперед!.. Есть!.. Снег-то, снег весь повымело, земля почти голая... Ветер северный, будет подталкивать в спину. Пошли! Эти три километра я наверняка за час пройду... Просчитаем еще раз?.. Давай!.. Я родился на свет сегодня, то есть двадцать третьего октября, в двадцать часов. К двадцати одному часу мною будет пройдено три километра, после придется тащить сани с барахлом. В тундре, по бездорожью, пусть даже ветер попутный, с санями больше двух километров в час не сделаешь. Завтра утром к восьми часам, или через двенадцать часов после побега, я буду в двадцати пяти километрах от лагеря. Допустим крайний вариант: пурга утихнет нынче ночью и при утренней поверке, когда зэков поведут в рабочую смену, одного не досчитаются. На новый пересчет уйдет еще два часа. К десяти примутся выяснять, кого именно недостает.

Горы!

Тогда будут доискиваться, сбежал я или меня кто-нибудь порешил и сунул в сугроб или куда еще. Допустим, установили, что сбежал. Как, откуда и куда? Если вообще поверят, что я в конце октября подался на юг. Словом, раньше двух часов вряд ли погонятся. К этому времени я оставлю позади тридцать семь километров, пройденных за восемнадцать часов... Надо отдохнуть!.. Поспать часов шесть. Допустим, мои поимщики пойдут быстрее три километра в час - и за время моего сна сделают километров восемнадцать. К тому времени как я продолжу путь, расстояние между мной и ими составит девятнадцать километров, на которые погоне понадобится шесть часов, и она сделает за это время тридцать семь километров, зато я пройду еще двенадцать. Значит, погоня длится уже двенадцать часов без передышки и в тяжелых условиях. Понятно?! Я, свежий после сна, опережаю их на двенадцать километров, а пройдено целых сорок девять. На эти двенадцать километров у них уйдет четыре часа, я сделаю еще восемь, и на пятьдесят восьмом километре разрыв между нами составит восемь километров... Тьфу ты, черт, разболтался, как Глаха Чриашвили[2], не остановишь! Сколько можно талдычить одно и то же! Ладно. Точно просчитано, что погоня настигнет тебя на шестьдесят шестом километре, если будет двигаться без остановок все восемнадцать часов. Не на танках же она за тобой увяжется? Ладно, скажем, настигли. А дальше что? Как нынче с беглецами расправляются? Не знаю. Раньше, если беглеца брали там, где был какой-нибудь транспорт, доставляли обратно и тут же расстреливали у лагерных ворот. Труп так и валялся для показа несколько дней. Зависело от климата, в жару мертвец быстро разлагался. Ну а если в тайге ловили, в отступе от лагеря, то раздевали догола, накрепко привязывали к дереву и оставляли. Мошкара и зверь довершали дело. А в тайге изловят зимой, подойдут на ружейный выстрел, подстрелят - и с концами. Во всех трех случаях составлялся акт "убит при попытке к бегству". Теперь иные времена, такого исхода избегают, но бывают случаи, подбрасывают оружие - сопротивлялся, мол, вынуждены были убить!

А все-таки, что они со мной сделают?.. Не знаю... Да это и не имеет значения. Главное, что буду делать я!..

Об этом я не думал, ни к чему, ничего подобного со мной не может случиться. И вот почему: ходить по Заполярью в октябре ночью в пургу вообще невозможно. Существует стереотипное представление о погоне - беглец в ходьбе вымотается, вздремнет, замерзнет, помрет, и это на самом деле так. Оперативники убеждены, что в таких условиях единственное спасение для беглеца - найти убежище неподалеку... Скажем, беглец уцелел и, переждав пургу, продолжил путь. Куда он пойдет? Конечно же, к Енисею, поскольку к югу на восемьсот километров нет ни одного населенного пункта. На пути к Енисею беглеца легко настигнут, а если и не настигнут, кордона ему не миновать, это доказано практикой. Теперь допустим, что беглец чокнутый, душевнобольной, тогда он, как уймется пурга, двинет на юг. Далеко ли уйдет? Самое большее, опередит погоню километров на десять - пятнадцать. Изловят. Допустим и то, что он, не убоявшись пурги, все же двинется. Ха... тут и летом никому уйти не удавалось, что о зиме и пурге говорить. Так или иначе, погоня все равно будет - правило есть правило. Пусть, я и это учел. Добавлю лишь: я беглец, и промедление будет стоить мне жизни; как бы ни был велик энтузиазм или служебное рвение оперативников, они все равно выдохнутся. Двадцать - двадцать пять часов идти без остановок, да еще в пургу! Попробуй! А не наплевать ли им, собственно, возьмут они беглеца или нет? Вернемся к тому, что предусматривалось с самого начала: пурга уймется, кончится, и все тут! Тогда я смогу делать примерно три, а не два километра в час. Я крепок, поимка слабее, ну и что ж, что разница в возрасте солидная. Они все больше на караульной службе топчутся, у них ноги задеревенели. На этом я выиграю хотя бы три часа и успею уйти за Горячие Ключи. На юг из нашего лагеря бежали всего пару раз, и оба раза дальше сорока километров погоня не шла. Это в рапорте написали, что шли семьдесят пять километров, до Горячих Ключей. Туфта все это. Вынужденная. Через тридцать километров из собак дух вон, что о людях-то говорить! Рухнут, отдышатся и поплетутся туда, откуда пришли. Выходит, все зависит от меня, от моей выносливости и воли. Выдержу - оторвался; упаду - прощай, любовь... Теперь возьми вариант получше... Чутье подсказывает, что пурга продлится два дня и у меня будет перевес самое малое в сорок часов, не считая шести часов сна и отдыха. Они не погонят солдат в пургу, запрещено уставом, а я воспользуюсь именно пургой, и к тому времени, как они только тронутся в путь, я в избушке на Горячих Ключах, обозначенной на карте Миши Филиппова, буду предаваться любовным воспоминаниям. Нет, не только воспоминаниям, я, пожалуй, поразмышляю, как же мне все-таки сесть на Дальневосточной железнодорожной магистрали. Прямо на рельсу!..

Из этого надо сделать идефикс - сесть на рельсу! Людям, вполне нормальным, без комплексов, с холодным рассудком, не дано свершить ничего выдающегося ни для себя, ни тем более для человечества. Надо быть блаженным, одержимым. Превратить цель в идефикс. Только тогда воля проявится во всей своей мощи, и только тогда интуиция подскажет способ, средство, минуту, миг, когда воображение станет реальностью. Это особенно касается политиков и вождей революций, все они в какой-то мере были одержимыми, иначе не достигли бы цели... А гениев?.. Да. Гениям свойственна одержимость, но быть только одержимым недостаточно, одержимость должна слиться с талантом, особым талантом. Об этом потом, времени хватит.

Да, конечно, мне следовало начать с того, что в этом направлении за мной не погонятся по нескольким причинам. Во-первых, выбрать этот путь и оторваться - такое трудно представить даже при самой буйной фантазии. Даже если предположить, что удастся пройти по сибирской тайге две тысячи километров, на это уйдет два-три года. Не было случая, чтобы кому-нибудь удалось отсюда выбраться на магистраль. Есть два трупа - Чурбана и ингуша Сейсалама. Охотникам велено сообщать, если где по весне им случится наткнуться на труп... Поимщикам невдомек, что у меня есть карта Миши Филиппова, срисованная химическим карандашом на полотно, и кой-какое нужное снаряжение... Во-вторых, они знают, что я беглец, бегу для того, чтобы выжить, и, значит, в эту сторону не пойду. В-третьих, по их документам, я инвалид второй группы. Не пойду на такой риск... Словом, в этом направлении они возьмутся за поиски лишь весной, когда исчерпают все надежды, а тогда... Откуда им знать, что я лауреат везунчиков заочного чемпионата мира? О своей везучести я всегда объявляю во всеуслышание, потому как везение отпущено мне Богом, и как я могу выразить ему свою благодарность, если не признанием во всеуслышание?! Есть доводы и противные: пурга, возможно, не замела мои следы, и они определят, в какую сторону я подался. Если еще и мороз ослабнет градусов до десяти - двенадцати - пустят собак. Что еще? Наверное, ничего больше, если вдруг не возникнет что-то от меня не зависящее. Чего под солнцем не бывает!.."

Буря набирала силу. Гора бежал. Несколько раз, завязая в сугробах, падал. Тогда он сверялся с компасом, лежа ничком, так даже было удобнее. Потом колея пошла по небольшому возвышению, снега здесь не было, идти стало легче.

"Сказать по правде, на такую милость благословенной матушки-природы я не рассчитывал!.. Когда в деле тебе с самого начала очень уж везет, добра не жди... В молодости я увлекался игрой в покер и, если вначале карта шла, всегда проигрывал... Покер, вероятно, единственное, в чем тебе никогда не везло... Так и есть, но я же уделял ему слишком мало времени и всегда был слабее партнеров. Может, не было способностей..."

Колея снова пошла по ложбине, и снова стали попадаться большие сугробы. Гора продвигался с трудом. В одном из сугробов снегу оказалось по самое горло. Решившись обойти его, Гора рассмеялся своим воспоминаниям. Как-то в лагере от барака к бараку брел доходяга.

Поперек дороги лежало толстенное бревно. Зэк подошел к нему, долго разглядывал. Поняв, что недостанет сил перешагнуть, обошел бревно и поплелся дальше...

Гора посветил на компас, силясь разглядеть стрелку, и двинулся в обратном направлении, точно на север прошел через злополучный сугроб. Потом по колено в снегу отсчитал десять шагов на запад и снова продолжил путь на юг.

"Интересно, есть, кроме меня, хоть одна живая душа в этом аду?.. Пурга выдалась свирепая. Забавно, что в пургу никто носа не высовывает... На это есть свои причины. Прежде всего, легко сбиться с пути, дальше вытянутой руки ничего не видно. Потом одежда: если оставить хоть какую щелочку, пусть в миллиметр, пурга тут же задует в нее ледяную пыль, и не успеешь ахнуть, как обморозишься. А лицо? Мороз нынче двадцать градусов, и скорость ветра, должно быть, около двадцати метров. Считай, все сорок градусов. Ладно, пусть тридцать пять - отморозить уши и щеки пары минут достаточно. Местные почему-то не признают защитной маски... Пришлые тоже... А вещь, между прочим, практичная - если иметь при себе две-три штуки для смены... Впрочем, зачем человеку выходить из дому в пургу? Распогодится, тогда и выйдет... Это еще что такое, тьфу, черт?! Колючая проволока! Вот тебе и маска - без нее я изодрал бы лицо об эту штуковину... Ладно, теперь направо. Одна половина ворот, по слухам, должна быть завалена. Хоть бы и не завалена, все равно пройду!.. А вдруг в тайнике не окажется саней?.. Теоретически такая возможность существует, конечно, но не стоит заранее убиваться, этот приятный сюрприз еще успеет сделать свое дело... Э-э-э, и в самом деле завалена... Постой-ка, обе половины сорвало ветром..."

Гора шагнул через заснеженный порог и, оглядевшись, прямиком направился к дощатому бараку. Каменный фундамент был в пояс высотой. Гора обошел его с юга. Стену не занесло, но снег все же лежал. Гора разгреб его лопатой и взялся за доски, приживленные для видимости. Снял пять досок, сложил их в определенной последовательности, чтобы без хлопот прибить обратно, когда вынесет сани. Вещмешок он оставил снаружи, влез в проем. Посветив фонариком, тщательно осмотрелся. Кладовка была завалена лопатами, кирками, ломами, заступами. Расчистив угол, Гора разобрал пол, лег ничком и посветил вниз.

Сани были на месте!

Ухватив сани за лямки, Гора выпрямился. Попытался вытащить, но тщетно. Тогда Гора спрыгнул вниз, взялся за сани и поднял их наверх, еще раз тщательно осмотрел. К саням был пристегнут ремнями мешок из непромокаемой рогожи с карманами. Гора присел на корточки, проверил условные метки - не шарили ли чужие руки. Метки были целы на всех шести карманах и на горловине мешка. Гора вынес сани на двор, вернулся. Достал из ящика припасенные с лета ржавые гвозди с молотком, приладил доски к полу, вбил гвозди и сложил в прежнем порядке отложенные в сторону инструменты. Еще раз обвел кладовку лучом фонаря в поисках ветхого кресла, опустился в него и замер. На дворе по-прежнему неистовствовала пурга.

От поры до поры вьюга волком врывалась в проем, кидалась во все углы, исчезала, словно ее ждали неотложные дела.

Гора встал, выбрался наружу приколотить доски. Приколотил, зашвырнул молоток. Взвалил вещмешок на спину, пригнал к плечам санные лямки и двинулся. На санях было двадцать килограммов груза. Вещмешок весил еще двенадцать! Гора вышел со двора, повернулся лицом к лагерю и гаркнул что есть мочи:

"Э-гей, жабы, за мной, в ком душа держится и кого ноги носят!.. Ну, ну, кричи, давай, захочешь докричаться - не сможешь... Я сам себя не слышу, черт побери! Крикнул что было сил, а не услышал... Очень хорошо. Теперь два километра до реки, потом еще семьдесят по руслу до Горячих Ключей... Господи, помоги! Я, правда, вспоминаю о тебе, когда трудно, но мы же договорились, что так оно и будет. Святой Георгий Атоцкий[3], помоги мне довести до конца дело, выведи! Между нами, я что, недостоин? Разве всю жизнь не ходил твоими путями? Когда я говорю "твоими путями", то, ясное дело, имею в виду пределы своих возможностей... Какие жуткие звуки! Хохот, хохот радости... А теперь вроде новорожденный плачет... Миша Филиппов, человек опытный, предупреждал тебя - не поддавайся голосам пурги!.. Разве звуки не напоминают крик новорожденного?.. Это я сам, вероятно, кричу, я же новорожденный, кто же еще...

Давай, Гора, тяни лямку, ниспосланную Богом!"

Он стоял на льду, но в русле ли реки? Если в устье весна запаздывала и река оставалась в ледяной броне, то талая вода в верховье, не находя прохода, скапливалась и в тех местах, где сейчас стоял Гора, выходила из берегов, размывая границы, затапливала тундру на много километров по обе стороны. Случалось и так: пока под напором воды и тепла не начинался взлом льда в низовье, затопленные пространства среднеречья и верховья прихватывало морозом, - и образовывался плотный гололед. В такие годы очень трудно определить русло, но нынче весна выдалась ранняя, воды успели ко времени стечь, река унялась, улеглась в свое ложе, довольно глубокое, и только потом замерзла. Гора об этом знал.

Он побродил взад-вперед, пока не убедился, что находится между отвесными берегами. Подвернув полы балахона, достал из накладного кармана штанов складную палку. Она была составлена из дюралюминиевых трубок. Трубки входили одна в другую, при надобности раздвигались на нужную длину и служили опорой, на которую натягивался маскхалат вместо палатки. Один конец палки представлял собой стальное острие, на другой был надет стальной же набалдашник. Гора лег на лед, постучал по нему палкой, прислушался. Пурга по-прежнему выла, было плохо слышно. Он стучал, пока в промежутках между порывами ветра не расслышал отчетливый отзвук. Лед был речной - он издавал чавкающий звук, чавкала пустота между льдом и водой. У затопленной почвы звук был резкий, звенящий, поскольку тут не было пустоты, вода и почва застывали единой массой.

Гора посмотрел на часы, сунул их обратно в карман и пошел.

"Я, как говорится, сижу в графине. Идти надо до истока реки, то есть до Горячих Ключей. Русло, правда, пойдет дальше извилинами, но ветер будет подгонять меня сбоку, к берегу, и у меня будет ориентир. Через пять-шесть часов река повернет вправо. Тогда я пойду точно на юго-запад. Какая дивная пурга, что ей стоит продлиться еще сутки! Двадцать четыре часа в этом мраке, ну прямо второе пришествие!.. А разве человек всю свою жизнь не во мраке ходит? Всю жизнь? Нет, только в детстве, лет так до девяти одиннадцати. Ходит как с закрытыми глазами. Родители, члены семьи, другие дети... одним словом, среда определяет каждый шаг; среда эта для него и компас, и часы, и посох - все вместе; но есть к тому же еще собственные инстинкты и младенческий разум, который поначалу всегда и всему противится, а потом чаще всего делается податливым и покорным... Ты это запомни - есть над чем поразмыслить, пища для ума... Ладно, потом... Ты только и умеешь откладывать на потом. Помнишь, когда мы из Караганды ушли, я спросил: "Ты свободен, почему не радуешься?" А ты ответил: "Об этом потом поразмышляем", В дни того же побега я как-то спросил: "Отчего ты бежишь, почему?" А ты опять: "Потом". Сколько таких "потом" накопилось! Вот-вот шестьдесят стукнет. Так и отправишься на тот свет, оставив без ответа все эти вопросы? Правильно, тут есть над чем подумать. Уточним направление, а потом поразмышляем обо всем этом".

Гора проверил направление. Снова собрался в путь, но почувствовал, что вспотел. Он скинул с плеч санные лямки и затянул их узлом на ноге, снял белый балахон и, подстелив под себя, лег ничком на лед. Мешок, притороченный к саням, был на шнурках. Он распустил один из них, накрепко привязал к мешку балахон, поднялся, оправил на себе одежду и двинулся дальше.

"В Средней Азии бураном унесло мои очки! Я так и не сумел их найти. Поминай как звали. Там вихрь, вздымая песчинки, кружит их, потому и называют его бураном, а не пургой. В Сахаре такой вихрь самумом зовут... Ну пурга, унесла что-нибудь?! На-кося выкуси!.. "Эгей, грузины-сопляки! Чей во главе человек?" С чего это ты вспомнил вдруг?.. Наверное, потому, что меня переполняет такое же злорадство... Это я на пургу огрызнулся - на балахон мой позарилась... Ладно, теперь об отложенных вопросах: почему и зачем я устраиваю побеги, да? Я размышлял об этом, но так и не доискался начал, не нашел причин. Право, откуда мне знать? Давай порассуждаем методом исключения.

В прошлые отсидки никакой особой причины бежать у меня в лагерях не было. Я никогда не жил с комфортом, не было такой потребности. А если Бог посылал мне радость, было приятно и только, но непременным условием жизни комфорт я не считал. В основном я рос в нужде, служил в армии, прошел войну. Значит, баланда, барак, неустроенность и прочие прелести заключения не могли заставить меня уйти в побег: и не было на мне такого греха, совершенного хоть на воле, хоть в лагере, который, вызывая гнев зэков, принудил бы меня бежать; политзаключенные грузины в войне "мастей" вообще не принимали никакого участия. Напротив, наша роль всегда была - разнимать и примирять. Потому-то и не было у меня тех самых кровных врагов, от которых обычно бегают; возвратиться в семью, общество, восстановить отношения с друзьями-приятелями можно, лишь если тебя освободят законным путем. Побег не мог мне дать этого; что еще исключить? Побег как протест против несправедливости? Тот, кто полагает, что сидит несправедливо, полагает также, что справедливость существует и истина в конце концов всегда торжествует.

Такие сидели и писали жалобы. Вот только с начала тридцатых годов вплоть до самой смерти Сталина оправдание и освобождение политзаключенных случались так же редко, как затмение солнца. Фраза: "Наши славные чекисты никогда не ошибаются!" - действовала. Ситуация и ослу понятна, но политические все равно уповали на истину - писали! Были и исключения, но я не припомню побега в знак протеста против несправедливости. Я не страдал комплексом несправедливо осужденного, я был безгранично благодарен судьбе за то, что меня не расстреляли. Побег как жажда свободы? Во времена Сталина, то есть моих предыдущих побегов, жизнь на воле вообще-то не очень отличалась от лагерной. К тому же жизнь человека в бегах - это постоянная настороженность, подозрительность, страх попасться в лапы сыщиков, и слово "свобода" с этим никак не вязалось... Иное, когда на воле тебя ждет конкретное, значительное дело. В ту пору я думал именно так. Целью моего первого побега была жажда возвращения на родину и возобновления борьбы. Вернулся. Старая организация была разгромлена еще при нашем аресте. Двое-трое Божьей волею спасшихся членов кружка решительно отвергли идею возобновления политической борьбы. Грузия праздновала победу в войне, залечивала раны, оплакивала жертвы, металась в поисках наживы, народ выражал свой патриотизм персональными здравицами Сталину и членам Политбюро, каждому в отдельности...

А меня, кроме борьбы, больше ничего не влекло. Побег оказался напрасным. Я понял, нужно переждать, и покинул Грузию, чтобы найти иной путь.

Я удирал еще дважды, сам не знаю почему. Выходит, ответа я так и не нашел... Тогда поставим вопрос иначе: кто вообще бежит, люди с какой психикой? Причину побега следует искать в особенностях характера, натуры, но никак не во внутренних и внешних обстоятельствах. Какое же свойство характера может вовлечь тебя в смертельную опасность?.. Сталинизм беспощадным террором и разнузданной пропагандой почти искоренил возможность борьбы со строем, сделал систему неуязвимой... Это одно толкование. А вот и другое: институт власти на протяжении нескольких тысячелетий приобрел такой огромный опыт самозащиты и обезвреживания внутреннего врага, что у сопротивления была одна перспектива - поражение... если, конечно, историческая обстановка и процесс загнивания строя сами не содержат условий, при которых он неизбежно рухнет. И все-таки, положа руку на сердце, зачем совершали побеги старые революционеры? В большинстве своем они просто уходили из мест свободного поселения для того, чтобы эмигрировать. Да и сам побег не составлял трудностей: достать фальшивый паспорт было несложно, равно как и пересечь государственную границу жандармы были отменными простаками. Немаловажно и то, что бежавшие революционеры по прибытии в центры, а часто и до того были обеспечены всесторонней помощью и надежным покровительством хорошо организованной группы единомышленников. Беглец же в эпоху Сталина был одинок как перст. У него не только не было проблеска надежды на помощь и покровительство, но если он был совестливым, то подойти не смел к знакомому или другу. Приютить политзаключенного, пусть на одну ночь, протянуть ему кусок хлеба значило в случае доноса подписать себе строгий приговор. К тому же побег при Сталине грозил если не смертью, то опять же тюрьмой. Для беглеца это яснее ясного. Вопрос лишь в том, как долго ты пробудешь на воле, вернее, как долго продержат тебя на воле твоя осторожность, разум и удача... "Мы ж возвратимся к тому, о чем изначала поведать хотели..." Ты что-то подозрительно ходишь кругами, копаешь около, а к основному вопросу подступить не решаешься. Или трудно, братец?.. Трудно. Не стану объяснять, почему я совершаю побеги, получается, вроде как хвастаюсь - не пристало порядочному человеку. Главное, если кто без устали твердит о своих достоинствах или успехах, каков бы ни был его интеллект, им поневоле овладевает мания величия. Это болезнь. Мне же нужно здоровье, душевное и физическое, я должен сесть на рельсу! Поэтому я отмечу только те черты, которые замечал в других беглецах.

Честолюбцы. Они пытаются следовать примерам сильных личностей, снискать себе имя достойного человека, причем убедить в этом и самих себя. Кузнечики - это беглецы, чьи поступки диктуются постылостью формы существования. Они переходят из бригады в бригаду, умудряются перебираться из лагеря в лагерь, меняют друзей, мечутся, им не сидится на месте, и в конце концов они бегут вместе с другими лишь потому, что не могут вынести будничности, однообразия жизни. Есть и такие, которые бегут из чисто практических соображений, они используют славу беглого как средство для того, чтобы вежливо вымогать у поваров побольше еды и устанавливать контакты с теми зэками, у которых есть авторитет и посылки. Это прагматики. Существуют, однако, и идеалисты, которые стремятся к славе беглого лишь для всеобщего признания и популярности. Думаю, и без помощи "Витязя в тигровой шкуре" некоторые из них дошли до истины, что "лучше смерть, но смерть со славой, чем бесславных дней позор". Есть еще одна порода беглецов. Я называю их бегунами-мазохистами. Они ищут острых ощущений. Вершина их счастья и блаженства, когда в них стреляют и промахиваются. Если снова выстрелят и снова промахнутся, у них может сердце лопнуть от душевного сотрясения, и они умрут. Это именно так! Теперь о борцах. Иные исполнены духа противоречия, их хлебом не корми - дай повод поспорить. "Я тебе докажу, что..." - их постоянное душевное состояние. Они бегут потому, что побеги запрещены. Открой им ворота лагеря и предложи уйти, они, может статься, вовсе и не уйдут. Среди борцов есть и такие, которые, совершив побег, спустя несколько дней непрошеными гостями возвращаются к лагерным воротам. Для них главное - отведать запретный плод. Вот так-то, голубчик. Побеги совершают те, кому провидением отпущено одно или несколько из перечисленных свойств. Если я ничего не упустил, то осталось сказать лишь о вершителях. Это серьезные люди. Всю жизнь они берутся за самые трудные дела, их томит неуемное желание творить, созидать новое, побеждать, превосходить. Если обстоятельства складываются так, что достигать и одолевать нечего, они ищут трудностей - и снова и снова с азартом и радостью подставляют шеи под ярмо. Такие люди не долго остаются в заключении, они непременно уходят, если, конечно, здоровье позволяет. Какая у них цель? Перед ними огромная империя с карательными механизмами, налаженными как часы, с сыскными службами, известными своим профессионализмом, строгим паспортным режимом, лагерями, удаленными на тысячи километров от центра и оснащенными последними достижениями охранно-караульной техники, и многочисленной армией с огромным практическим опытом по ее использованию. Возможность противопоставить себя столь могучей силе для вершителя - Эльдорадо, счастливый случай и милость Божья. Они бегут! Процесс побега для них - реализация собственной стихии, а уход с концами - свершение одного из величайших дел в жизни, возможно, самого трудного. Вершитель идет в побег, чтобы жить, испробовать свои силы в самых трудных делах, а не затем, чтобы мужественно умереть, если, конечно, смерть не вызвана нравственной необходимостью.