О звучании слова

(1961 г.)

(...) Можем ли мы говорить о звучании того или иного слова, о красоте его и благозвучии в отрыве от смысла? Только чеховская акушерка Змеюкина могла упиваться и кокетничать словом «атмосфера», не зная толком, что оно значит.

Возьмем, к примеру, слово амур. По-французски оно означает «любовь», а по-русски этим именем называют только крылатого божка любви. У нас оно отдает литературой, XVIII веком и звучит несколько слащаво и архаично или же насмешливо: «дела амурные».

Зато совсем иным кажется нам то же самое слово Амур, когда оно относится к могучей, полноводной сибирской реке. В названии реки нет ничего слащавого и кокетливого. Оно сурово и величаво. В нем есть нечто азиатское, монгольское, как в имени Тимур. Так неразрывно связано звучание слова с его смысловым значением.

Что общего между русским словом соль и музыкальной нотой? В названии ноты нет ни малейшего соленого привкуса, хоть оно по своей транскрипции и звучанию вполне совпадает с названием минерала.

Никто не думает о пушке, произнося фамилию величайшего русского поэта. А между тем та же фамилия, если ее носит какой-нибудь мало кому известный Иван или Степан Пушкин, в значительно большей степени напоминает нам пушку. (Впрочем, великий поэт в какой-то мере помог и своим однофамильцам освободиться от ассоциации со словом пушка.)

Звуки, из которых состоит фамилия поэта, приобрели новое качество потому, что в сознании миллионов людей возникло новое автономное понятие, новый интегральный образ. И в зависимости от этого нового смысла и нового образа по-новому воспринимаем мы и самые звуки фамилии Пушкин. Она звучит для нас громко, как его слова, радостно, величаво и просто, как его поэзия.

Всякий настоящий писатель, а поэт в особенности, тонко чувствует неразрывность значения и звучания слова. Он любит самые звуки слов, отражающих весь реальный мир и запе­чатлевших столько человеческих чувств и ощущений. Он пользу­ется звуками не случайно, а с отбором, отдавая в каждом данном случае предпочтение одним звукам перед другими. Вспомним отрывок из стихов Пушкина:

О, как милее ты, смиренница моя, О, как мучительней тобою счастлив я, Когда, склонялся на долгие моленья, Ты предаешься мне, нежна, без упоенья, Стыдливо-холодна, восторгу моему Едва ответствуешь, не внемлешь ничему...

Можно с уверенностью сказать, что все эти десять м и девять л подобраны поэтом не случайно, но и не искусственно, не преднамеренно.

Это не бальмонтовские стихи, вроде:

Чуждый чарам черный челн...

Музыкальной основой этих пушкинских аллитераций было, вероятнее всего, слово милый (милее), с которого начинается приведенный отрывок стихотворения, столь богатый звуками м и л.

Простой и нежный эпитет милый привлекал поэта не только своей мелодической прелестью, но и тем глубоким и чудесным значением, которое придал этому ласкающему слову создавший его народ. (...)

Проникновенные строки пушкинских стихов меньше всего похожи на рукоделие, на преднамеренный, искусственный подбор звуковых красок.

Поэт настолько строго и сдержанно пользуется теми или иными звукосочетаниями, так называемой «инструментовкой», что многие чтецы, декламирующие его стихи, даже и не замечают преобладаю­щих в том или ином стихотворении звуков.

Читая «Графа Нулина», известные и опытные актеры так мало обращали внимания на совершенно явную и очевидную неслучай­ность повторения звука л в лирическом отступлении поэмы.

Это л, — то мягкое, звучное ль, то более твердое и глухое л — как бы врывается в стих вместе с долгожданным колокольчиком, о котором говорится в поэме.

Казалось, снег идти хотел... Вдруг колокольчик зазвенел.

Кто долго жил в глуши печальной, Друзья, тот, верно, знает сам, Как сильно колокольчик дальний Порой волнует сердце нам. Не друг ли едет запоздалый, Товарищ юности удалой? Уж не она ли?.. Боже мой! Вот ближе, ближе... Сердце бьется... Но мимо, мимо звук несется, Слабей... и смолкнул за горой.

Это, несомненно, тот самый колокольчик, которого поэт так нетерпеливо ждал в уединении, в ссылке, в своей «ветхой ла­чужке».

Громко, заливисто звенит колокольчик в строке, где мягкое л повторяется трижды:

Как сильно колокольчик дальний...

И совсем слабо, глухо, как-то отдаленно звучат последние л в заключительной строчке лирического отступления:

Слабей... и смолкну л за горой.

Если чтеца не волнует, не ударяет по сердцу строчка Как силь­но колокольчик дальний, — то это говорит о его глухоте, о его равнодушии к слову. Для такого исполнителя стихов слово только служебный термин, лишенный образа и звуковой окраски.

К сожалению, людей, воспринимающих слово как служебный термин, не мало среди чтецов, да и среди литераторов.

Народ — простой, близкий к природе — умеет говорить звучно и образно. Он ценит и чувствует,— иной раз даже сам того не сознавая,— звуковую окраску слова. Это видно по народным песням, сказкам, пословицам, поговоркам, прибауткам, частуш­кам. Устная народная речь звучна, свежа, богата.

Печатается по изданию:Маршак С. Собр. соч. в восьми томах.— М., 1971.— Т. 7: Воспитание словом (статьи, заметки, воспоминания).— С. 136—139.

Date: 2015-10-18; view: 814; Нарушение авторских прав