I. Повествователъность

Повествователъностъю Перле считал так называе­мую «научную игру», точно так же, как религиозную игру — «долженствованием». В терапевтической ситуации наи­более частыми проявлениями данного отношения являются предложение (диагностическое) информации, поиск обыч­ных объяснений, дискуссия по философским или мораль­ным вопросам или по значению слов. Все это вместе с вежливыми клише табуировано в Гештальт-терапии как «многословие». Как говорил Перле: «"Почему" и "потому что" в Гештальте считаются грязными словами. Они ведут лишь к рационализации и принадлежат ко второму разряду продукции многословия. Я выделяю три разряда подобной продукции: дерьмо цыплячье — это "доброе утро", "как дела?" и т.д.; дерьмо собачье — это "потому что", рацио­нализация, извинения; и дерьмо слоновье — это когда го­ворят о философии, экзистенциальной Гештальт-терапии и т.д.— как раз этим я сейчас и занимаюсь».

Слово «дерьмо собачье», в частности, в Гештальт-тера­пии стало термином технического жаргона из—за своей вы­разительности. Оно указывают на нечто, от чего следует избавиться, что теряет свою весомость при непосредствен­ном переживании.

Действия Гештальт-терапевта часто оказываются до­вольно неприятными для пациентов, ранее прибегавших к психоанализу или читавших психоаналитическую литера­туру, где интерпретация считается широким проспектом к истине. Более того, тенденция к поиску облегчения от психологических напряжений через обычные объяснения является естественной для многих. Должны ли мы назвать подобные психоаналитические и спонтанные попытки не иначе, как стерильными играми «прилаживания», как предлагал Перле?

Лично я убежден в правомерности воздержания от вы­ражения интеллектуальных заключений как о психотера­певтической технике, хотя и не согласен с пренебрежительным отношением многих Гештальт-терапевтов к желанию пациента разобраться на интеллектуаль­ном уровне. Думаю, что это не только совместимо с применением техники, но и более эффективно. Не следует полагать, что «Аристотелевы причинно-следственные иг­ры» всегда является иной техникой избегания (фобийное поведение) в отношении полезности обсуждаемого закона. Достаточно того, что мы знаем, что иногда объяснения яв­ляются избеганием. Если так, то когда пациент должен играть в игру Гештальта, где правилами не дозволяются «почему» и «потому что», он раньше или позже дойдет до точки, где почувствует себя неуютно без привычных «кос­тылей». Другими словами, некоторые из его объяснений будут функциональны, а другие — фобийны. И все же, ког­да его просят полностью отказаться от объяснений, он на­ходит, что иногда не может этого сделать с легкостью и чувствует себя виноватым, пустым, напуганным, начинает «повествовать», а не переживать дискомфорт момента или свою «необходимость» объяснить себя. Если я прав, техника табуирования интеллектуальных формулировок может оказаться подобной проявке фотопленки: высвечи­ванием того, что иначе осталось бы невидимым. Думаю, что это верно для суппрессивной техники вообще.

Признание эффективности техники отказа от интерп­ретации не обязательно должно основываться, с другой сто­роны, на выводе, что все интерпретации стерильны и что желание интеллектуального понимания либо представляет собой симптом, либо отсутствие главного. Уже достаточно того, что мы иногда видим стерильность интерпретации и что ожидание пациента, что данный тип понимания изме­нит его, является в целом его выбором из бессмысленно долгого окольного пути.

Вопрос неинтерпретации видится мне как предпочти­тельный из-за более эффективной техники — он сравни­тельно действеннее, чем вывод священного предписания, согласно которому все интерпретации объявляются в своей сути «плохими».

Гештальт-терапия — это особенно неинтерпретацион­ный подход, поскольку ее целью являются переживания, осознанность, а не интеллектуальная интроспекция. Пси­хоанализ, основанный на поиске интеллектуальной инт­роспекции, может привести к интроспекции эмоциональной. Гештальт-терапия держится на убежде­нии, что интеллектуальная интроспекция чаще становится ловушкой, подменой, «костылями», она навсегда замещает переживание, о котором повествует. В любом случае, осознанность может стимулироваться более непосредст­венно, чем интеллектуальной формулировкой своего воз­можного содержания. Не являясь сторонником подобного непрямого, «просчитывающего» подхода, Гештальт-тера-певт отвергает игру «Я вам сейчас все расскажу», поскольку она включает отношение, не подходящее для развития са­моподдержки или ответственности.

Думается, что если мы попросим пациентов следовать правилу не интерпретировать себя и принять наше правило неинтерпретации, понимая это как технику, а не вопрос морали, наш контакт с ними только улучшится, чем если мы будем считаться со всеми их «потому что» в виде избе­ганий или «саботажа». В моей практике я основываюсь на выводе, что эффект необходимости интерпретации может иметь под собой ошибочность посыла, и я приглашаю своих пациентов поэкспериментировать в ситуации, где нет ин­терпретации. Когда пациенту не удается следовать прави­лу, которое он уже принял, можно заключить, что:

1. В этот момент он переживает что—то, что он должен избегать.

2. Его желание разыграть «смотри, какой я умный» или другую подобную игру сильнее, чем желание поделиться своим переживанием.

3. Он не доверяет терапевту и/или применяемому им методу.

В любом из этих случаев неудача пациента вести себя по предписанию (простой вербализации своих пережива­ний) по крайней мере так же важна для терапевта, как и успех. Если он не вдается в интеллектуализацию, то рано или поздно:

1. Поймет, что она и не нужна, чтобы обрести самосознание.

2. Споткнется о «дыры» своей личности — зоны слабости, паралича, неспособности принять переживания и т.д., которые способствуют возникновению ощущения пустоты. Как мы уже видели, как раз это-то и нужно.

А если пациент начинает объяснять или ищет объясне­ний у самого себя или у терапевта, то терапевт может по­ступить следующим образом:

1. Настоять на правиле;

2. Направить его внимание на переживания момента: необходимость избежать скрытого до сих пор дискомфорта, стремление объясниться или высказаться о прошлых событиях, желание, чтобы его приняли как толкового пациента, его выбор собственного подхода, а не предложенного терапевтом и.д.

В приведенных примерах неудача пациента следовать правилу воспринимается как ключ, а правило опосредован­но выступает в функции проявителя этого ключа. Частично успех терапевта в любом подходе зависит от его способно­сти подобрать ключи к существенным вопросам, выраже­ния таких аспектов в его личности, которые предполагают конфронтацию. Суппрессивные правила Гештальт-терапии представляют собой ценные средства по выявлению таких моментов в переживаниях пациента, которые необ­ходимо высветить. В основном это моменты, когда, несмот­ря на установленную терапевтом структуру, пациент предпочитает не выражать свои текущие переживания, но повествовать о себе или других.

Правило недопущения повествовательности, влеку­щее за собой правила недопущения объяснений или поиска объяснений, правило нефилософствования или недопуще­ния поиска истины иначе чем свидетельством, правило не­допущения диагностики личности или сбора информации с целью ее интерпретации (прибавим сюда дискуссию о по­годе, об утренних новостях и т.д.), не только применимо к индивидуальному пациенту, но тоже особенно эффективно в ситуациях групповых взаимоотношений. При индивиду­альной терапии объяснения представляются случайными потерями времени. В групповых же ситуациях одно объяснение влечет за собой другое, третье, то есть при таком процессе ничего существенного не происходит. Простое правило суппрессии или подавления вербализации мне­ний, идей, мнений о чувствах других членов группы и т.д., с другой стороны, является само по себе гарантией, что нечто существенное произойдет, поскольку поделиться пе­реживанием — значит запустить переживания, а в атмос­фере неизбегания выражение «манорных» чувств увлекает, подобно искрам, вырастающим в пламя огня, в драматиче­ские перипетии.

Правило неинтеллектуализации применимо не только по отношению к вербализации. И в индивидуальной, и в групповой терапии им можно пользоваться в отношении всего, о чем мы думаем. Это, в свою очередь, не значит, что лишенное мыслей состояние рассудка идеально подходит для любого момента жизни. Это значит, что большую часть времени мы предпочитаем просчитывать, а не осознавать себя, при этом даже не сознаем, что делаем какой—то выбор. Прием выключения нашего «компьютера» может способст­вовать контакту с текущими переживаниями, который мо­жет вовлечь желания просчета будущего, а может и не вовлечь. И в самом деле, многое в нашем мышлении похоже на репетицию, обусловливает необходимость управлять будущим. В поисках такой «обеспеченности» мы можем избегать потерь и болезненности, но, превратившись в «компьютер», мы вообще перестаем полнокровно жить.

П. Долженствование

Говорить себе или другим о том, что должно быть, подо­бно повествовательности является еще одним уходом от переживаний того, что есть. Чтобы проиллюстрировать это, Фритц Перле приводит такой анекдот: «Мойша и Аб­рам играют в карты. Мойша: "Абрам, ты жульничаешь!" Абрам: "Да, я знаю"».

Фритц — он повествователь, рассказчик. Мойша — долженствователь. Абрам признает то, что есть.

Оценка является шагом из переживания, поскольку в оценке мы пытаемся приложить модель, заимствованную в прошлом переживании, к настоящему или экстраполиро­вать ее в будущее. Если, согласно нашим рассуждениям,

Отношение и Практика Г'ешталът -терапии

степень приложимости достаточна, мы «принимаем». Но это принятие не является раскрытием внутреннего значе­ния. Это не стремление к уникальности переживания, удо­вольствие от раскрытия. Да это и не раскрытие, а лишь отметка о пробе, основанная на соответствии установлен­ным ранее стандартам. Но так безопасней. Статус кво мо­жет держаться сколько угодно. Когда же степень соответствия стандартов и реальности недостаточна, мы обращаемся к тому, чего недостает, а не к тому, что есть. Большинство из того, что мы называем «переживаниями», является неприятными чувствами, вызванными крушени­ем наших ожиданий, а не осознанностью того, что происхо­дит.Это переживание не чего-то, а «ощущение» несущественного.

Можно на время отказаться от рассуждений по поводу реальности, как мы поступили со своим «компьютером». Сделать это — означает, например, покончить с игрой в «самоистязание» или в «самосовершенствование». Если мы это сможем, то обнаружим целый ряд истинных чувств, о которых и не подозревали, поскольку они были скрыты нашим простоватым механизмом принятия — отвержения.

Тот, кому известно трансовое состояние психоделиче­ского переживания, знает, что значит жизнь без «принуж­дения». Когда засыпает чудовище долженствования, все становится таким, какое оно есть. Игра в «сравнения» пре­кращается. Все оборачивается к нам своим истинным ли­цом добра во всем своем совершенстве.

Я обнаружил некоторую разницу между истинным пе­реживанием и долженствованием через осознание пробы. Много лет тому назад однажды все утро я провел на сеансе Гештальт—терапии и вышел оттуда с чувством открытости всему миру, когда не нужно защищать себя ни от чего, ни от кого, не боясь даже встретить саму смерть. Войдя в сто­ловую, обнаружил, что на обед будет рыбный суп. С самого детства мне до тошноты не нравилась пища из морских продуктов. Но как же стало смешно мне, только что готово­му встретить даже смерть, отказываться от тарелки с су­пом. Чувство открытости и защищенности, которое еще жили во мне, я перенес в ситуацию с супом. И тут я впервые по-настоящему попробовал этот суп, в нем не оказалось ничего из того, что мне приходилось «пробовать» много раз до этого. Раньше, когда подобное варево оказывалось у ме­ня во рту, я был настолько поглощен неприятием, что и не обращал внимания на информацию, которую мне давал мой язык. Я «пробовал» фантазию плюс мою собственную активность по возведению барьера между едой и собой. Теперь, раскрывшись, я понял, что суп не имеет ничего общего с тем, что я о нем знал. Стараясь описать его вкус, я пришел к тому, что это «добрая старая протоплазма».

Целью Гештальт—терапии как раз и является способ­ность жить в настоящем (по крайней мере, когда мы этого хотим) так, чтобы никакие стандарты прошлого не тумани­ли нашего сознания, чтобы мы были теми, кто мы есть, чтобы облака долженствования не закрывали нашу суть. А все-таки можем ли мы жить уже сейчас так? Если нет, то правило недопущения долженствования скорее всего нере­ально.

И все же нечто типичное Гештальт-терапии подсказы­вает нам сделать сегодня то, чего мы бы хотели достичь завтра. Как, например, в предписании по отношению к концентрации на настоящем в идеале: «Живи в настоящем, сейчас», это предписание в отношении идеальной свободы от долженствования выглядело бы так: «Перестань сейчас же ругать или хвалить себя».

Типичный для Гештальт—терапии, этот подход не явля­ется уникальным. Хорошо вспомнить высказывание Ференци в отношении эффекта, когда анализ можно прекратить, если пациент достиг способности к свободной ассоциации. Свободная ассоциация в психоанализе — это и цель, и средство. Более того, то же можно сказать о любом умении. Мы учимся плавать, плавая, а не читая об этом в книгах или анализируя свои «плавательные блоки».

В особом случае не использования самооценки практи­ческим выражением такой установки будет простое при­знание переживания, без критики рассуждений:

Т.: Что вы сейчас испытываете?

П.: Мне хорошо. Я не напряжен. У меня к вам теплое

чувство (улыбается). Великолепно!

(Пауза)

Т.: Думаю, вы занимаетесь саморекламой. П.: Ну да! Я бы хотел, чтобы все увидели, что мне

хорошо. Вот что я испытываю: хочу, чтобы вы меня одобряли, боюсь, если выставлю свое подноготное, если выставлю это опять, вы меня больше не станете терпеть.

Т.: Что вы чувствуете сейчас1?

П.: Вижу вас. Чувствую, как руки лежат на бедрах. Чувствую себя уравновешенным. Слышу шум океана (пауза) — я мог бы слушать его целую вечность.

Моя реплика: «Вы занимаетесь саморекламой»,— в дан­ном случае основана на спорном предположении, т.е. явля­ется своего рода интерпретаций. Что я имел в виду:

1. Отрицательное утверждение: «Я не напряжен». Можно осознавать только, какой ты. Отрицание же ведет к «игре сравнений» и представляется общей оценкой. «Подхожу я под такой стандарт?» «Подвержен ли я тому или этому греху?»

2. Доминирование терминов оценки над содержанием. «Хорошо», «Великолепно», «Теплое» — они не несут ин­формации восприятия или описания. Пациент, кажется, более заинтересован в сообщении о том, что ему хорошо, а не в том, чтобы рассказать, что именно он переживает, с чем он в контакте. И, наоборот, в конце он уже в кон­такте со мной, со своими руками, с океаном, мне видно, что ему хорошо, уже и без его рассказа об этом.

Поворотным пунктом в переживании пациента в приве­денном примере стала его готовность исследовать и выра­зить то, что он ощущал, но решил скрыть под своим «мне хорошо». Осознание страха неприятия, желания комфорт­ности и своей сдержанности, т.е. претензия — а это все было для него совершенно ясно,— вначале заменилось в нем скотомой. Когда же он перестал избегать очевидную реальность момента, он тут же раскрылся окружающему.

Правилу отказа от оценки следовать гораздо труднее, чем правилу отказа от размышления, частично это проис­ходит из—за чрезвычайной утонченности рассудочной дея­тельности. В приведенном примере пациент был уверен, что он лишь выражает переживание, а на самом деле он защищался. Прежде чем прекратить оценивать, нужно со­вершенно четко увидеть, как это делается, для этого может потребоваться подготовительная работа. В Гештальт-терапии одним из путей такого осознания, мы рассмотрим его детально, является преувеличение любых недостатков, от которых мы хотим избавиться. Для того, чтобы жить в на­стоящем, полезно будет отдать долги прошлому или умыш­ленно отследить свои фантазии в будущем. Точно так же, прежде чем перестать судить, нам необходимо судить та­ким образом, с таким умыслом, чтобы разобраться, как мы это делаем. И кроме того, нужно понять, что выбор судить или нет — за нами.

П.: Ничего особенного я не ощущаю. Вижу, как вы сидите на бревне. Чувствую ветерок на лице. Вертится мысль: «Ну и что». Все, что я воспринимаю, чудесно, но мне этого мало. Чего—то не хватает. Знаю, что может быть иначе. Бывало и лучше...

Т.: Вы сейчас играете в игру под названием «Этого недостаточно». Теперь к любому своему высказыванию добавляйте: «Этого недостаточно».

П.: Вижу вас, и этого недостаточно. Чувствую аромат тех кустов, и этого недостаточно. Очень хочу проникнуть в свое сознание и рассказать — и этого недостаточно. А теперь смотрю на небо, и этого недостаточно. Чувствую: но ведь этого достаточно! Ха! Смеюсь, и этого недостаточно. Мне игра нравится, и этого недостаточно. Ну конечно, все одно и то же, что за глупая игра!

Т.: Очень хорошо. А теперь я хочу, чтобы вы

некоторое время делали обратное; после каждого утверждения сознаваемого добавляйте: «Этого достаточно» или «Более, чем достаточно».

П.: Вот, сижу здесь, и этого достаточно — конечно, достаточно. Я знаю, что и вы тут, вы тратите на меня свое время, и этого достаточно. Чувствую свою признательность к вам. Вижу эвкалипт на фоне неба. И этого достаточно — замечательное дерево. Вижу его кору, она такая древняя. И такая мне родная. Я почти чувствую, что я и есть эвкалипт. Ветерок доносит запахи, и этого более чем достаточно! Будто бы дерево отвечает моим мыслям, и этот запах так дорог мне. А теперь я сознаю атмосферу, летнюю жару.

Чувствую воздух, он звенит, подобно рою золотистых пчел, на одной ноте. Сладкий и теплый, как сияние солнца... И большего мне сейчас не нужно.

Если быть достаточно требовательным в таких упраж­нениях, то можно обнаружить, что чувства, такие как тре­вога, вина или стыд, являются не прямыми переживаниями, но результатом оценки: надуманным за­навесом, которым мы отгораживаемся от мира. За каждым проявлением вины стоит идеал, которого не удается до­стичь; за каждым проявлением тревоги — желание мани­пулировать будущим так, как, нам кажется, должно быть, когда мы обращаемся к, кому-то, чтобы он выразил свои переживания и ничего более, мы, в конечном счете, просим его выйти за пределы этого майя (древне—инд. иллюзия.,— прим. перевод.) и раскрыть, как ему все видится, когда он перестает это раскрашивать своим отношением. Мы го­ворим, что тревога, вина и т.д.— это то, что ты сам заставляешь себя испытывать или выбираешь себе, они не являются твоим ощущением мира.

В более узком значении слова, тем не менее, вина, тре­вога и другие такие же чувства являются не только «пере­живаниями», но тем, что лежит очень близко к индивидуальному сознанию.

Насколько далеко заходит правило отказа от оценки в данных случаях — это вопрос, которому я не нашел опре­деленного решения, несмотря на то, что легко разглядеть возможности любой альтернативы; входя в вину, неудов­летворение, страх или, наоборот, не позволяя этим скры­тым играм вмешиваться в переживание очевидного. Перле особо выделял последний подход: увидеть, а не предста­вить, и понять, что то, чего нам не хватает, не есть начало, но, возможно, конец. С другой стороны, как с повествовательностью, неудача в следовании правилу отказа от оцен­ки может рассматриваться в качестве ключа для дальнейшей работы и применения других приемов.

Правило отказа от оценки, подобно отказу от просчитывания, поднимает вопрос пределов своей применимости. Можно ли его принять просто как технический прием, зна­чение которого ограничено терапевтической установкой? Или должны ли мы превратить отношение отказа от суждения в еще одно «долженствование» как в правило для жиз­ни? («Мы должны не долженствовать»). На последний воп­рос невозможно однозначно ответить без прояснения разницы между долженствованием и идеалами или целя­ми.

Идеал — это понятие желаемого, основанного либо на убеждении, либо на опыте. Цель — это установка на при­чинное поведение, наш ориентир, который может быть иде­альным, а может и не быть. Гештальт-терапия, как я ее понимаю, не преследует цель избавиться от понятий жела­тельности или причинности, хотя и стремится к контрба­лансу эксцессов ориентации на будущее при твердой заземленности на настоящем. Если бы Гештальт-терапия заключалась в искоренении целей или идеалов, то уже в самой постановке задачи крылся бы абсурд: цель искорене­ния цели или идеал в отсутствии идеала — это все равно цель и идеал.

С другой стороны, «долженствование» отличается от це­ли и от идеала; «долженствование» представляет собой пси­хологическую активность бытия в связи с реальностью, которая не может быть иной, чем она есть. Когда мы обви­няем себя в чем-то уже прошедшем, мы подставляем себя дисфункциональному чувству, которое ни улучшает наше­го прошлого поступка, ни способствует исправлению ситу­ации в будущем. Вероятно, единственным достоинством нашей вины является то, что на определенном уровне она заставляет нас чувствовать «лучше».

То же самое можно сказать и по поводу настоящего. Наши переживания и действия здесь и сейчас — это то, что они есть и не могут быть иными. Самообвинение или само­превозношение никак на них не влияют. И они, в свою очередь, не делают нас лучше. Если и есть путь к выполне­нию идеала, то он никак не заключается в превращении их в долженствования.

И все же «долженствования» существуют в тех преде­лах, где кончаются наши убеждения. Мы верим, что долж­ны «оттолкнуть реку», что если не исправим ситуацию, она превратится в катастрофическую. В этом смысле должен­ствования являются выражением нашего пунктика на под­контрольности всего, об этом я поговорю в следующем разделе. Ожидания катастрофы обычно принимают такую форму: «Что будет со мной (или с миром), если я (мы) чего-то не предприму?» Люди должны долженствовать, чтобы не волноваться.

Точка же зрения Гештальт—терапии и здесь, и в других вопросах состоит в том, что осознанность уже достаточ­на. Или лучше сказать: осознанность и ориентировка до­статочны, если последнее является аспектом осознанности. Мы имеем понятие желаемого и знаем, где мы есть, то есть это все, что нам необходимо для движения в нужном на­правлении. Неплохой аналогией, возможно, будет ребе­нок, который учится ходить или карабкаться. Предупреждения об опасности и критика, даже из добрых побуждений, будут только отвлекать от поставленной зада­чи и увеличивать его напряжение. Такая «помощь», будучи постоянной, может сделать его беспечным, а умений не добавит. Подобно тому, как у взрослого с его гипертрофи­рованной заботой о ребенке нет уверенности в его возмож­ности научиться и развиться, мы, в наших самоманипуляциях, через тычки и обвинения показываем отсутствие доверия к своему психофизическому организму.

Говоря, что «отталкивать реку» (в форме стараний или попыток) не нужно, Гештальт-терапия не рассматривает осознание границ как выражение неуместного «долженст­вования»: Наоборот, реалистичная оценка того, где мы есть в контексте наших целей и идеалов, единственно возмож­на, когда она не искажается игрой в самонаказание или же противодействующей защитой. Спусковой механизм, в ко­торый мы вкладываем столько энергии, так же отличается от безмятежного восприятия наших чувств, как ненависть отличается от истинной любви. Здравое отношение к своим неудачам лучше всего можно передать примером хорошего учителя в каком-нибудь конкретном деле. «Слишком вы­соко»,— говорит тренер по теннису. «Вот так хорошо», «А теперь ты не собрался», «Больше расслабь плечо». Это все

— утверждение фактов, а не морали. В них подразумевает­ся, что ученик хочет использовать эти наблюдения. Его не заставляют и не контролируют. От него не требуют, чтобы, он исправился, но служат его желанию.

А то, что в Гештальт-терапии называется обвинителем,— это совсем другое: обвинитель налагает свои желания на обвиняемого, манипулирует им, контролирует его.

Было бы слишком упрощенным — даже простоватым — сказать, что этот обвинитель несколько дисфункционален. Думается, что отношение Гештальт-терапии лучше всего выражается тем, что такой обвинитель должен быть асси­милирован. Так называемая «помощь» обвиняемому, удер­жание обвиняемого в ежовых рукавицах может рассматриваться как проекция собственных желаний обви­няемого «Долг», ощущаемый как «долженствование», представляется как пример безответственности. «Мой долг зовет меня» подменяет «Я выбрал», «Я должен» подменяет «Я хочу». Отталкивал реку, мы то же самое делаем с ее энергией. Река нашей жизни играет с собой в плохую игру, она отталкивается, вместо того, чтобы спокойно течь.

Date: 2015-10-18; view: 314; Нарушение авторских прав