Ноябрь 1944: начинаем формировать РОА

Вот уже конец 1944 года. Комитет Освобождения Народов России создан. Гиммлер одобрил формирование двух дивизий. Как я позже выяснил, он (очевидно под давлением безнадежного политического положения) думал о 12 дивизиях, Гитлер допускал только три дивизии. Военная промышленность не была в состоянии в то время изготовить вооружение для большего числа дивизий.

Добровольцев было достаточно. Число военнопленных, начиная с 22 июня 1941 года до конца войны возросло до 5.237.660. Из них за военные годы умерло два миллиона. До начала 1942 года в самой Германии работало пять миллионов остарбейтеров. Из этого числа к концу войны можно прибавить 2 миллиона оставшихся в Германии. В общем, можно определить число русских на территории Германии в 1943 году примерно в 7 миллионов человек, причем главным образом мужчин, и на 80 процентов в работоспособном возрасте. Это поражающее, никогда до этого не случавшееся, число пленных превосходило все ожидания высшего немецкого командования. С немецкой стороны этот факт лживо объяснялся гением Гитлера, его военным искусством и его победами. На самом же деле причиной были настроения советских солдат, которые не хотели сражаться за «Отца всех трудящихся» Иосифа Сталина.

Поначалу возможности для военнопленных приступить к осуществлению похода в Россию были очень ограничены. Их лагеря представляли собой пустое поле, обнесенное колючей проволокой, питание почти отсутствовало, даже воды было мало. Таковы были печальные условия жизни в таких лагерях. Когда стало ясно, что гитлеровские армии несут с собой не освобождение от коммунизма, а новый вид угнетения, — в настроениях советских солдат наступил переворот, который повлек и перемену военного счастья. Число перебежчиков сократилось, больше не было побед. К этому моменту народы России взялись за борьбу под новым лозунгом: «Уж если диктатура, так лучше своя русская, чем немецкая».

До ноября 1944 года из лагерей военнопленных и остарбейтеров поступало ежедневно почти 3000 заявлений. Я сам в этом убедился. Их укладывали в мешки и так хранили, так как нельзя было справиться с таким их наплывом. Ведь Сталин объявил, что каждый солдат, который сдастся врагу, не считается больше советским гражданином: он сам и его семья подлежат строгому наказанию. Другими словами, для этих людей не было возврата, и им не оставалось ничего другого, как присоединиться к власовской армии.

Формирование власовских дивизий все время откладывалось, так как все время преобладало опасение привлекать русских к активной борьбе. Только 14 ноября 1944 года начинается в Мюнзингене, в Вюртемберге, формирование первой русской пехотной дивизии, по немецкой терминологии «600 I.D.russ.» которую пополняют большей частью из расформированной бригады Каминского и остатков действовавшей во Франции белорусской эсэсовской дивизии «Сиглинг». Численный состав определился в 12.000 и в последние дни войны возрос до 20.000 благодаря прибегавшим остарбейтерам. Начальником Штаба связи с Первой дивизией стал майор ген. штаба Швенингер.

В январе 1945 года недалеко от Мюнзингена, в Хойберге, было приступлено к развертыванию Второй русской дивизии, по немецкой номенклатуре «650 I.D.russ». Весьма трудную проблему формирования этих двух дивизий должен был разрешить полковник Генерального Штаба Херре, бывший начальник штаба у Кёстринга, который был для этого задания вызван из Италии.

Полковник Херре после войны написал об этом доклад, который я привожу ниже в сокращенной форме:

«Мое новое задание получило следующее служебное наименование — начальник штаба формирования(R). Отдел личного состава штаба генерала Кёстринга для добровольческих частей обеспечил получение мною обученных чинов, особенно офицеров и солдат, служивших раньше в контролирующих и связных учреждениях при добровольческих частях. Для того, чтобы обеспечить постоянную связь со штабом Кёстринга, была установлена система оповещения, которая каждый вечер между 22 и 23 часами действовала автоматически. В дальнейшем она показала себя особенно полезной.

Начало в Мюнзингене не было особенно ободряющим. Число освобождаемых помещений далеко не соответствовало численности прибывающих транспортов. Питание было обеспечено лишь на очень неудовлетворительном уровне. Местные военные учреждения отнюдь не проявляли особой энергии в предоставлении свободных помещений и налаживании питания. Весьма медленно удавалось убедить людей в том, что власовцы ныне являются нашими союзниками. Местные учреждения и другие служебные места, во главе которых стояли главным образом бывшие военнослужащие из резерва, не имевшие представления о действительности, просто проявляли «страх перед русскими».

Одновременно было приступлено к организации русского штаба Первой власовской дивизии. Ее командиром стал полковник Сергей Кузьмич Буняченко, который при этом был произведен в генерал-майоры. Он был сыном крестьянина из окрестностей Харькова, крупный, мощный человек с лысой круглой головой, с большой долей крестьянской хитрости и необузданной волей, переходящей в самодурство. В советской армии он командовал дивизией. Он окончил школу в Дабендорфе, но был весьма поверхностна знаком с немецкими принципами командования и организации. Был верным сторонником Власова.

Его начальником штаба, что соответствовало немецкой должности дивизионного (Ia), был майор и позже подполковник Николаев, поначалу непроницаемая фигура, который на первых порах часто интриговал против влияния немецкого штаба, но после все чаще проявлял в значительной мере успешное сотрудничество. Среди своих русских сотрудников он пользовался любовью. Параллельно с русским штабом был создан и немецкий штаб формирования, так что главные чины русского штаба дивизии получили немецких партнеров.

Формирование протекало в согласии с предписаниями о боевом уровне и вооружении немецкой гренадерской дивизии. Они в самой незначительной степени подвергались изменениям. В обязанность немецких партнеров при таком формировании входили инструктирование, консультация и заботы о доставке вооружения. Позже к этому прибавилась подача советов — как вести обучение. По вопросу о том, насколько такое сотрудничество приводило к успешным результатам, многое зависело от человеческого такта и способности включиться в русскую ментальность.

Но, невзирая на положительные действия с немецкой стороны, неизбежно возникали трения, которых нельзя было избежать. Они возникали в зависимости от поведения населения вокруг учебного полигона Мюнзингена. На досуге добровольцы уходили в окрестности в поисках водки и встреч с девушками. В поисках водки они наталкивались на сопротивление крестьян, которые, хотя и имели ее, но отдавать не хотели, что вело к спорам, переходившим в рукоприкладство. Это вызывало жалобы местных партийных чинов, шедшие обычно к руководителям гау.

В поисках девушек добровольцы встречались с женскими остарбейтерами. Часто обращение с ними работодателей вызывало недовольство добровольцев, что опять-таки приводило к ссорам и дракам. В таких случаях жалобы шли по двум путям: добровольцы обращались к своему начальнику дивизии, а работодатели — по партийной линии. Все жалобы стекались ко мне, и мне приходилось находить синтез между представлениями об «унтерменшах» и союзниках. Я пришел к решению, по крайней мере в окрестностях Мюнзингена, покончить с тезисом «унтерменш» и поехал к начальнику гау Мурру в Штутгарт. Растолковал ему, что теоретически эти девушки-остарбейтеры должны рассматриваться как сестры наших новых союзников, власовских солдат и хотя бы поэтому с ними нельзя обращаться как с «унтерменшами». Начальник гау усвоил это и предложил мне, чтобы я по этой щекотливой теме сделал доклад партийным руководителям районов и местечек. Я так и сделал и встретил удивленное и значительно запоздавшее понимание.

Постепенно число этих столкновений стало значительно сокращаться, однако совсем не прекратилось. Пропаганда об «унтерменшах» пустила слишком глубокие корни.

Прежде чем был достигнут численный состав Первой власовской дивизии, пополнения из бывших самостоятельных русских добровольческих батальонов значительно сократились. Стало необходимо искать пополнение из добровольцев в лагерях военнопленных. Однако это способствовало проникновению не заслуживавших доверия элементов. Естественно, что в период формирования это приобретало повышенное значение. С немецкой стороны Рейхсзихерхейтсамт, конечно потребовал для себя осуществление этого контроля. Генерал Кёстринг это требование, исходящее от Калтенбруннера, с такой же ясностью отклонил. Благодаря этому вся ответственность легла на меня. Полная защита от советского проникновения оказалась невозможной.

Самые главные трудности возникали из-за доставки нужного вооружения для формируемых отрядов и для их содержания. Изо дня в день я дожидался вечернего планового разговора. Я торопил штаб генерала Кёстринга, а оттуда торопили те места, которые должны были доставлять вооружение и оборудование. Приходилось также оказывать давление на учреждения, заведовавшие транспортом. Им же приходилось бороться с громадными трудностями, с задержками, вызываемыми постоянными разрушениями при налетах… Это была изматывающая борьба, от успеха которой для моего штаба формирования зависело сохранение престижа и оправдание потери доверия в глазах штаба Власова.

Буняченко был очень склонен говорить: «Андрей Федорович (так они называли меня), вы, конечно, нам не доверяете. Вы просто не хотите дать нам мортиры!» Он также не стеснялся такого рода подозрения доводить в своих докладах до сведения Власова.

Крайне неприятные последствия вызывал недостаток топлива, несмотря на все требования. Власовские солдаты конечно, перешли к тому, что стали жечь мебель, что вызывало самые острые жалобы и столкновения с местными властями.

Буняченко все время возражал против разбивки на подразделения и на организацию дивизии по схеме немецкой гренадерской дивизии. Это было меньше всего по существенным основаниям, а главным образом потому, что русские отвергали вообще все немецкое, что им навязывалось. Такая причина сопротивления была весьма характерна.

Длинные разговоры с Буняченко по этому поводу всегда сводились к одному и тому же. Я сговаривался с ним — когда приду. И как только я появлялся в его бараке, мне предлагали закуску и водку: толстые куски колбасы с луком из военных консервов и военного размера стакан, наполненный до краев водкой: «На здоровье, Андрей Федорович!» Было бы обидой, если бы я после этого не закусил толстым куском колбасы с луком и не выпил бы залпом полный стакан водки. Только после этого могли начаться переговоры.

При этом Буняченко всегда начинал с вещей, которые ставили меня в трудное положение. Он перечислял ошибки, которые были сделаны немецкой стороной по вопросу о добровольцах. Иногда это были ошибки принципиального значения, относившиеся к прошлому, иногда — небольшие технические ошибки, которые были только что допущены. Буняченко умел всякий раз приводить новые примеры или повторял старые по-новому, причем эти примеры редко включали неправду.

Поэтому мне всегда приходилось маневрировать, чтобы занять более выгодную для меня позицию при переговорах. Я перечислял ошибки, которые допустили сам Власов, Буняченко или их люди, причем стаканы по несколько раз наполнялись водкой и опустошались. Только после этого мне удавалось перейти к убеждениям добиться того, чего с точки зрения технической или другой можно было достичь в данный момент. Необходимость спешить и сомнение «Не поздно ли все это!» были также препятствием для выполнения моей задачи.

Я полностью вошел в жизнь власовских людей. Приходил есть с офицерами и садился на разные места, чтобы познакомиться с возможно большим числом их. Я разговаривал с ними, конечно, на их языке об их литературе и музыке. Я посещал их собрания культурной самодеятельности, пел и танцевал с ними. Все это ясно подтверждало им, что «Андрей Федорович» не смотрел на них как на унтерменшей. Власовские офицеры в самые горькие часы катастрофы продолжали доверять мне.

Обучение власовских солдат употреблению немецкого оружия не представляло никаких трудностей. Когда к нам поступали самые современные виды оружия, они радовались как дети новой игрушке. На самоходных артиллерийских орудиях они целый день ездили кругом, так что мне было трудно доставать горючее. Также они проявляли большое умение привести в готовность два трофейных танка Т-34.

Простая в употреблении немецкая базука была легко освоена власовскими солдатами, коэффициент попаданий заслуживал достойного признания. Последствием этого было одобрение штаба ОКХ создать несколько противотанковых подразделений, которые потом были использованы под командой доблестных молодых офицеров в боевых действиях на фронте к северо-востоку от Берлина. Они там оправдали себя в ряде боевых схваток.

Для того, чтобы принять добровольцев, которые еще не соответствовали поставленным требованиям, была создана резервная бригада под началом власовского полковника Койды. В нее поступали вновь прибывающие добровольцы после того, как численный состав Первой дивизии был пополнен.

В начале 1945 года поступление добровольцев из лагерей военнопленных настолько возросло, что можно было приступить к формированию Второй дивизии Власова (650.I.D.russ.). Это началось в Хойберге, недалеко от Мюнзингена, и сопровождалось такими же начальными затруднениями, как и с Первой дивизией. Начальником был назначен полковник Зверев, позже произведенный в генерал-майоры, настоящий солдат прямо прусского образца.

Кроме того, в Хойберг прибыл военный штаб Власова. По существу он был поделен, в соответствии с немецким штабом армии, однако со значительно большим личным составом и обозом. Самыми выдающимися лицами в этом штабе был начальник штаба генерал Трухин и начальник Оперативного отдела полковник Нерянин.

Трухин отличался своим твердым характером и основательными военными знаниями. Ростом почти в два метра с обхождением по западному образцу и ясно анализирующим умом, сильно импонирующая личность с абсолютным авторитетом в своем штабе.

Поначалу Нерянин, небольшого роста, производил мало заметное впечатление, но его ясные глаза как-то сразу внушали доверие. Очень скоро подтвердилось, что он полностью заслуживал доверия и был военным знатоком.

В остальном штаб состоял из множества менее замечательных лиц, в большинстве выпускников из школы в Дабендорфе. Этот штаб привлек к себе множество ловчил опортунистов, а, возможно, и несколько провокаторов. Особенно подозрительным мне казался в этом отношении Отдел разведки, хотя за время формирования только в одном случае были основания к возбуждению дела о советском проникновении.

Только уже после катастрофы выяснились основные подозрения, показывающие, что именно Разведывательное отделение военного штаба было насыщено советскими провокаторами.

Офицерская школа находилась в Мюнзингене. Так как число наличных офицеров превосходило предусмотренный штат, то эта школа рассматривалась как резерв для возможных будущих формирований. Начальником школы был полковник Меандров, один из самых ценных людей во власовском руководстве. Еще в августе 1941 года после сражения под Уманью, где Меандров, будучи начальником штаба корпуса, попал в плен, я разговаривал с ним и спросил его, что наверно русское сопротивление в скором времени закончится, после уничтожающих поражений летом 1941 года.

Меандров мне тогда ответил: «Я отношусь с большим уважением к немецкой армии, к ее ударной силе, основанной на людском составе, материальном оборудовании и ее военном руководстве. Но, несмотря на это, немецкая армия никогда не будет в состоянии победить Россию… разве только ей удастся мобилизовать русский народ против Сталина».

Я подружился с Меандровым, который жил в Мюнзингене в соседнем с моим бараке. Он был одухотворенным человеком, который на первых порах был увлечен социализмом в марксистском духе, а потом еще сильнее разочаровался в злоупотреблениях большевистского режима. Он был идеальным начальником офицерской школы, так как в нем объединялись серьезные военные способности и выучка с умением руководить людьми. В школе он не терпел сомнительных людей и ненавидел ловчил. Он твердо был намерен предлагать для руководства во власовских дивизиях только идеалистов. Против изменников он действовал решительно, предавая их военному суду.»

Несмотря на сумятицу при формировании двух дивизий, чувствовалось особое доверие к Власову. Говорили: «Он знает, что ему нужно делать, он справится с положением даже в последний момент».

Поведение солдат было образцово. Часто они являлись на службу, не имея полного обмундирования. Каждый усвоил, что здесь он обучается и вооружается в собственных русских частях и что им предстоит в собственной независимой армии начать под командой Власова борьбу за родину и добиться лучшего признания со стороны немцев. После окончательного поражения немцев к ним на помощь придут союзники. Все знали советчиков и не верили в их дружбу с западными державами. Власовские солдаты еще будут нужны и им окажут помощь в предстоящей борьбе за освобождение родины. В общем, было принято считать, что западные союзники после окончательного подавления Германии, в союзе со всеми антикоммунистическими силами, продолжат войну против Советского Союза… Однако тут приходится говорить только об иллюзиях.

10 февраля 1945 года генерал Кёстринг передал Власову командование обеими дивизиями. Первая дивизия полностью сформирована и состоит из трех пехотных полков, одного артиллерийского полка, разведывательного подразделения, противотанкового подразделения, саперного батальона, подразделения для связи, запасного полка и обоза. Передача была ознаменована парадом. Об этом полковник ген. штаба Херре также пишет:

«Большой парад имел целью подтвердить возглавление Власовым его частей и объяснить это его солдатам.

Власов с узким кругом приближенных поселился в бараке для генералов вблизи полигона в Мюнзингене. В день парада при холодной зимней погоде он поехал на покрытое снегом поле для парада вблизи лагеря. На возвышении он был встречен генералом Кёстрингом, командующим всеми добровольческими отрядами; уполномоченным по формированию военно-воздушных сил власовской армии генералом Ашенбреннером; командующим военным округом 5, на территории которого находились места формирования Мюнзинген и Хойберг, генералом Фейелем; начальником полигона Мюнзингена генералом Вейнингером и, наконец, мною. Власов в коричневой шинели без портупеи и оружия приветствовал нас немногими словами. Затем он пошел к фронту части. Буняченко вышел ему навстречу и рапортовал от имени дивизии. Власов поблагодарил его в торжественном тоне. Потом решительно и даже быстро стал обходить фронт полков и подразделений, останавливаясь то там, то здесь, чтобы задать вопросы офицерам и солдатам.

После этого Власова повели к трибуне, украшенной елками и с двумя пушками по сторонам, пока части перестраивались для церемониального марша. Началась легкая поземка. Время ожидания было заполнено моим докладом Власову, в котором я передал Власову мою оценку последних недель формирования. Он расспрашивал меня о подробностях и в конце концов спросил меня — оправдает ли себя дивизия в боевом отношении. Я подтвердил ему это с оговоркой, что для этого ей надо дать правильный тактический шанс. Власов кивнул мне головой.

Потом двинулись маршевые шеренги, вперив взгляд в своего главнокомандующего. Власов пропускал их, обращаясь к каждой роте, как это было принято в России, с несколькими ободряющими словами: «Вперед, молодцы!» или «Смело, сыны мои!». Он настаивал, чтобы генералы Кёстринг, Ашенбреннер и я, поскольку мы говорили по-русски, тоже приветствовали проходившие части такими же подбадривающими словами. Мы это и делали. Под конец прокатили танки Т-34, как некие советские призраки.

День закончился большим банкетом. Портрет Власова больше человеческого роста украшал главную стену зала, украшенного в белые, синие и красные цвета. Все выдающиеся присутствовавшие выступали с речами. Звучали тосты за общую победу над большевизмом, за традиционный русский боевой дух, за победоносную немецкую армию, за командующего добровольными частями и его штаб, за власовские части и, конечно, за самого Власова. Власов говорил особенно серьезно, Кёстринг ободряюще, а Буняченко — коротко и весело в стиле вождя войск и фронтового бойца. Алкоголь постепенно развязывал языки. В сердцах участников первоначальные искорки надежды разгорались пламенем.

За днем парада последовала поездка Власова к его войскам и военному штабу в Хойберге. При этом несколько машин застряло в снегу. С юмором Власов принял участие в устранении препятствий. Когда я с ним шагал километра два, пока машины могли опять двигаться, мы говорили о покорности судьбе. Как сильно было это чувство у Власова!»

Date: 2015-10-18; view: 349; Нарушение авторских прав