Выход из гор

Спускаться с горных высот – не развлечение, а труд. Но чем дольше отряд одолевал крутые спуски, тем реже Перрину требовалось обороняться от холода своим плащом, подбитым мехом. Час за часом путники гнали своих коней, оставляя позади снега зимы, врываясь в наступающую весну. Вот раздроблены лошадиными копытами последние наледи на тропе; по высокогорным полянам, где держали путь всадники, уже проклевываются к свету травы и цветы – нежно‑алые или белолицые, как девичья краса. Потом одинокие деревья ниже по склону превратились в густолиственный лес с песнями жаворонков и малиновок, укрывшихся в кронах. Были в лесу и волки. Под взгляды людей они не являлись, даже Лан не заметил ни одного, но Перрин знал: серые где‑то близко. Он заслонил от них свой разум, и все же изредка чувствовал где‑то в затылке, будто кто‑то касается его ума нежным перышком: не забывай, мы рядом с тобой…

Следы Ранда отыскивал Лан, проводивший почти все время за разведкой. Изредка мелькал впереди его вороной боевой конь Мандарб, а спутники следопыта ориентировались по знакам, что оставлял для отряда Страж. Выложенная во мху стрелка из камушков, на развилке – еще одна, несколькими легкими царапинами начерченная на валуне. Свернуть сюда. Через седловину. Вот этот поворот, затем – по оленьей тропе, за мной, сквозь перелесок, дальше, вдоль узенького ручейка, хотя порой ничто не указывало, что здесь кто‑то проходил раньше. Ни единого следа, только знаки Лана. Вырванный корешок или пук диких трав, по‑особому перевязанный, молвил: за обочиной слева – медвежья берлога, иной символ указывал, что зверя можно найти справа, в буреломе. Согнутая ветка. Горка из камней означала – впереди крутой подъем; два листа, наколотых на шип, – далее будет обрывистый спуск. Перрину подумалось: Стражу известен не один десяток условных знаков, ведает их все и Морейн. Лан возвращался к отряду лишь затем, чтобы в часы общего отдыха присесть рядом с Морейн где‑нибудь подальше от общего костра и спокойно обсудить дела. За пару часов до рассвета он уже покидал лагерь.

Розовое сиянье еще лишь начинало освещать восточный край небес, а Морейн уже восседала в седле, готовая скакать вслед за Ланом. Обычно Айз Седай не спускалась на землю со своей белой кобылы, Алдиб, пока не наступали сумерки или даже позже, да и то только потому, что Лан отказывался вести по следу дальше, так как становилось совсем темно.

В ответ на понукания Лан отвечал Морейн, что задержка выйдет куда дольше, коли лошадь ногу сломает. Однако Морейн твердила свое:

– Если ты не в силах двигаться побыстрей, мне придется отправить тебя к Мирелле, не ожидая, пока ты состаришься. Ладно, с этим можно погодить, но быстрее нам надо, быстрее!..

Слова ее могли показаться и шуткой, и раздраженной угрозой. Да, проскальзывала в них тень угрозы или же предостережения Лану, как полагал Перрин, наблюдая, как углубляются складки у губ Стража, когда после этих слов Морейн улыбалась и похлопывала следопыта по плечу, подбадривая.

– Кто же такая Мирелле? – спросил у Айз Седай Перрин, впервые услышал ее разговор с Ланом. Лойал в ту минуту покачал головой, бурча что‑то себе под нос насчет того, какие беды ожидают тех, кто сует свою носопыру в дела рода Айз Седай. Лошадь под огир, с мохнатыми щетками над копытами, была огромная и тяжеловесная, точно жеребец дхуранский, однако украшали ее длиннющие ножищи Лойала, свисающие вдоль кобыльих боков, а потому гужевая тварь казалась росточком не выше, чем пони.

– Мирелле – это Зеленая сестра, только и всего! – Морейн напустила на свои губы колдовскую улыбочку. – Та самая, кому Лан должен в определенный день и час вручить на сохранение некую посылку.

– Не скоро ударит сей час! – молвил Лан с обнаженным, ко всеобщему удивлению, гневом в голосе. – А если судьба сыграет мне на руку, он не пробьет никогда! Ты переживешь меня надолго, Морейн Айз Седай!

Что‑то многовато у дамы секретов, отметил в тот миг Перрин, но расспрашивать на эту тему, способную разбить в прах железный самоконтроль Стража, он не стал.

К седлу леди Айз Седай был приторочен позади обмотанный одеялом сверток – знамя Дракона. Из‑за этого флага, постоянно и тайно осеняющего отряд, Перрин ощущал смутное беспокойство, но Морейн мнения Перрина не спрашивала и не вслушивалась в его советы. Однако вовсе не потому, что кто‑то мог вызнать подлинную его суть; Перрин надеялся, что Морейн с не меньшим умением станет хранить секрет и от других людей, а не только от него.

Начало пути для всех было весьма утомительным. Каждая из гор, увенчанных облаками, в точности походила на свою соседку, всякий перевал нимало не отличался от предыдущего. На ужин обычно жарили кролика, подбитого Перрином камнем из пращи. У парня в самом деле не было лишних стрел, чтобы стрелять ими в кроликов. И Перрину на завтрак обыкновенно предлагали отведать такого же кролика, какой был на ужин, только остывшего за ночь, и на обед тоже, но обедать полагалось не вылезая из седел.

Лишь изредка, когда лагерь разбивали у речки, а свет дня не тускнел еще совсем, Перрин и Лойал, лежа на животах на берегу, запустив руки по локоть в леденящую воду, принимались вылавливать горную форель, таившуюся на дне, выманивая зеленоспинных рыбин из пещер в подводных скалах. И пальцы Лойала, оставаясь громадными, как всегда, в подводном труде оказывались расторопней, чем руки Перрина.

В третий день экспедиции к рыболовам присоединилась Морейн. Подходя к ручью, расспрашивая двух добытчиков о тонкостях рыбалки, она уже расстегивала жемчужные пуговицы и поднимала рукава платья. А потом и растянулась подле ловцов. Перрин и Лойал обменялись удивленными взглядами. Огир вдобавок пожал плечами.

– Вообще‑то дело нехитрое, – проговорил Перрин. – Просто‑напросто нужно подвести руку сверху и сзади, а пальцы снизу, будто хочешь пощекотать ей брюшко. Хватайте ее и вытаскивайте. Половите – научитесь! Хотя поначалу, Морейн, удачи не будет…

– Прежде чем первую форелину вытянул, я целыми днями набивал себе руку, – добавил Лойал. Он уже с осторожностью запускал огромные лапищи в воду, стараясь не испугать рыбу своей тенью.

– Но почему все у вас делается с таким трудом? – Морейн усмехнулась. Руки ее скользнули в воду – и через мгновенье шлепнул всплеск: в пальцах у женщины выгибалась жирнющая форелина, хлопая хвостом по воде. Бросив рыбищу на бережок, Морейн засмеялась, страшно довольная.

Перрин воззрился на громадную рыбину, что билась в траве под лучами заходящего солнца. Веса в ней было фунтов примерно на пять.

– Повезло же вам! – сказал он. – Такая крупная форель за маленьким камнем упрятывается нечасто. Следовало бы нам пройти немного вверх по течению ручья. Ждать, пока следующая добыча вновь запрячется за этот мелкий камешек, нельзя: солнце скоро зайдет.

– Ты думаешь? – спросила Морейн. – Вы с Лойалом идите вперед. А я, пожалуй, снова здесь же попытаю счастья.

Перрин засомневался: действительно ли он должен направиться вверх по берегу ручья к другому рыбному месту. Морейн явно задумала что‑то, но что именно? Неясность не давала ему покоя. Наклонившись над речкой, стараясь не накрыть рыбку собственной тенью, он с берега всматривался в воду. Слегка покачивая плавниками, чтобы удерживаться на одном месте, поддерживаемые водой, как пушинки – воздухом, вдоль течения парили с полдюжины стройных силуэтов. Если бы взвесить их всех, рыбинки сии вместе не потянули бы больше, чем форелина, пойманная Морейн, и Перрин тяжко вздохнул. Тени деревьев на другом берегу ручья уже притягивались к воде, но если Лойалу и ему, Перрину, поможет удача, каждый из них еще успеет выхватить из потока по паре хороших рыб. Да любая добыча была бы сейчас удачей! А кроме того, у Лойала столь здоровый аппетит, что великан без труда заглотил бы и четырех вновь пойманных рыбок, и добрую половину той самой крупной, с еще большим удовольствием. Тем временем руки Лойала, усмотревшего знатную рыбулю, уже погружались в лоно реки.

Однако не успел Перрин опустить и свои руки в воду, как услышал восклицание Морейн:

– Трех рыб нам достаточно, я думаю! Кстати, последние две поувесистее будут, чем первая!

Перрин с удивлением посмотрел в глаза Лойалу:

– Не могла она столько наловить!

Огир выпрямился, махнув рукой вслед уплывшей своей славе.

– Морейн – как‑никак Айз Седай, – молвил он.

Оба рыбаря приблизились к Морейн. Три солидные рыбищи вполне убедительно возлежали на берегу речки. Начинающая рыбачка уже застегивала свои рукава на пуговицы из жемчуга.

Перрин подумал, не напомнить ли госпоже, что и вычистить рыбу как полагается обязан сам же ловец, но тут он встретился с ней взглядом. На гладком лице ее не являлось никакое выражение, но темные немигающие глаза Айз Седай уже узнали, о чем он хотел сказать ей, и выбили у кузнеца из рук его клинок. Она тотчас же от него отвернулась, и говорить что‑либо язвительное он опоздал.

Хмуро бурча себе под нос, Перрин вынул из ножен свой нож и стал соскребать с рыб чешую и вспарывать им животы.

– Она, наверно, забыла о том, что трудиться у нас обязан каждый! – ворчал Перрин… – Захочет, я думаю, чтобы и стряпней занимались, и прибирались после тоже мы…

– Так она и устроит, не сомневайся, – не переставая возиться с рыбой, отвечал ему Лойал. – Она же Айз Седай!

– Вроде я где‑то такое слышал! – Нож Перрина так яростно обдирал рыбину, что чешуя разлеталась во все стороны. – Шайнарцев, ладно, хлебом не корми, им бы лишь ей что‑нибудь подать‑принести, но теперь‑то нас всего четверо! Вот нам и придется пошустрее поворачиваться, крутиться белками в колесе. Все по‑честному, все справедливо!

Хохот Лойала прогрохотал, точно тяжкий обод.

– Не смеши меня, Перрин! – сказал он, утихомирившись. – Вряд ли она так смотрит на это дело. Сначала она сносила, как Ранд вечно с ней спорил, а теперь и ты готов строптивцем стать. Но вообще‑то Айз Седай никогда не любили спорщиков. Нет, Перрин, я уже чую: как ни крути, а не успеем еще и с гор спуститься, как вернется в нас верная привычка – слушаться Морейн да исполнять ее приказы побыстрей.

– Да! – проговорил Лан, отбросив полу плаща за плечо. – Хороших привычек не станем терять!

Он словно бы возник из ниоткуда, облитый тускнеющим светом закатного солнца.

От удивления Перрин утратил дар речи, а у Лойала уши встали торчком. Ни один, ни другой не расслышал шагов Стража.

– Отбросим другие привычки, – продолжал Лан, – но лучшую сбережем!

И Страж пошел туда, где стояла Морейн. Сапоги его даже по каменистой почве ступали неслышно, а через несколько шагов облегающий его плащ вновь стал обманывать глаза, и казалось, будто от ручья отдаляются лишь голова и руки, без тела.

– Без нее нам Ранда не найти, – тихо проговорил Перрин, – но властвовать над моей жизнью я ей не дам! – И он принялся еще яростней чистить рыбу.

Воин‑кузнец намеревался во что бы то ни стало сохранить свою независимость от власти Морейн, но и на следующий день, и через несколько дней он и Лойал вследствие не совсем понятных причин продолжали возиться со стряпней, уборкой, да еще исполняли тысячу мелких хозяйственных дел, изобретенных для них мудрой Морейн. Кроме того, Перрину открылось, что он сам, неясно почему, взял на себя труд присматривать за лошадкой по кличке Алдиб: каждый вечер он расседлывал кобылу, чистил ее, Морейн же в это самое время оставалась наедине со своими важными размышлениями.

Лойал воспринимал свое поведение прислужника как нечто неизбежное, но Перрин смиряться не желал. Он увиливал от навязанной работы, спорил с Морейн, но не знал, как отстоять себя, когда попал в дурацкое положение: Морейн поручила ему новое дело, из которого сами собой посыпались новейшие заботы. Затем из них как бы по собственной воле на плечи Перрину лег дополнительный и постоянный труд. Само присутствие Морейн подавляло воина, не допускало бунтов. Стоило Перрину раскрыть рот – взгляд темных глаз Айз Седай брал его на прицел. Морейн повела бровями – значит, Перрин осмелился нагрубить ей; он протестует против новой просьбы, хотя она для него и несложна, – глаза у Морейн распахнутся от удивления, а то и вопьются взором в лицо воителю, ловя его взгляд темными очами, в которых вся сила Айз Седай; уловки ее заставляли его терять уверенность в собственных силах, а кто засомневался в себе самом – тот погиб! Нет, не погиб Перрин, он обвинил Морейн в том, что против него она наводит Единую Силу, хотя на самом деле он не был в том уверен, тут‑то леди и посоветовала своему рыцарю не валять дурака. Он вдруг ощутил себя тупым куском железа, уговаривающим кузнеца не бить его, не выковывать косу…

Туманные Горы, оставшиеся за спиной отряда, вдруг сменились предгорьями, лесистыми холмами Гэалдана, земля будто бы шла здесь волнами – то вверх, то вниз, но не поднималась ввысь. Олени, что в горах зачастую настороженно следили за всадниками, будто впервые видя человека, теперь стремглав убегали от людей тайными своими тропами; едва они замечали верховых, как сразу мелькали вдали белые хвостики оленей. Зоркий Перрин очень редко вылавливал зрением силуэты серых и полосатых горных барсов, исчезающих в мгновенье ока, будто рассеявшийся дымок. Всадники приближались к земле, заселенной людьми.

Лан уже не носил свой плащ, то и дело меняющий окраску, и в эти дни более часто присоединялся к отряду, рассказывая спутникам, что ждет их на дороге. Нередко тропа выходила на порубки. Вскоре привычным для всадников, хотя и не слишком частым зрелищем стали поля, окруженные стенами, грубо сложенными из камней, и фермеры, пашущие землю у подножия холмов, и рядами шагающие по пашне парни и женщины, достающие из мешков на плечах семена, чтобы разбрасывать их по свежей пашне. На вершинах холмов и по гребням гор виднелись домики фермеров и амбары с серыми каменными стенами.

Здесь уже волков не было. Людных мест волки всегда избегают, но Перрин по‑прежнему ощущал волчий эскорт, невидимый щит серых, окружавший конный отряд. Мучило воина‑кузнеца нетерпение, огромная жажда поскорее добраться до деревни или какого‑нибудь городка, до любого места, где многолюдье вынудит волков оставить Перрина в покое.

Через сутки после того часа, когда всадники впервые выехали к вспаханному полю, в миг победного солнечного заката у них за спиной отряд приблизился к деревне, именуемой Джарра, – она была расположена в нескольких милях к северу от границы с Амадицией.