Я буду жить у тебя во рту

Ему выпала невероятная удача, подумал он. Каждый миг его смерти увидят эти прекрасные глаза – и это было все равно что родиться для смерти под нежным благоухающим бризом.

Юкио Мисима

Впервые это произошло во время кормления в 4:00, но Кагоме подумала, что ей снится сон. И в этом не было ничего необычного: она почти не спала в последнее время, и большая часть жизни казалась ей теперь сном. Она уже промыла катетер Джои, осторожно промокнула гной, постоянно сочащийся из опухоли, полностью захватившей его верхнюю губу, и заменила пакет с питательным раствором на стойке капельницы. А теперь просто тихо сидела, держа его за истощенную руку с ледяными пальцами.

Брини, бирманская кошка, свернулась клубком в постоянном своем гнезде у бедер Джои. Пару раз она открывала глаза, моргала и начинала бить обрубком хвоста, словно обводя комнату внутренним радаром, затем засыпала снова. Где‑то за настилом, в тени качающихся на зимнем ветру дубов, окружающих Сан‑Гэбриэлс, не умолкал красноголовый дятел, которому даже снег не мешал стучать по облюбованной сосне или столбу.

«Я буду», – услышала, то есть почти услышала Кагоме, поглаживая пальцем хрупкие косточки Джои.

Все как в тот год с интерфероном. Вот только смотреть на него тогда было больнее. Джои спал еще больше, иногда по тридцать часов кряду, но никогда не меньше двенадцати. Однако его сон был более беспокойным, его мучили приступы дрожи и странные кошмары о демонах, которые Джои отлично помнил, но редко о них рассказывал. «Высокие существа, – бормотал он. – Шептуны».

В тот год бывали моменты, когда Джои не спал и не дрожал, но это пугало Кагоме еще больше. Его лицо тогда не покрывали шрамы, но… Болезнь превратилась в болото, и эта топь засасывала то, что делало этот ястребиный нос, эти оттопыренные уши, эти черты лицом ее Джои. И смотреть на него тогда было все равно, что смотреть на тень дома, источенного термитами.

Но все же… Тогда еще была абсурдная, но все же надежда. На то, что интерферон поможет. Убьет смертоносные клетки внутри Джои, оставив Джои жить.

Сейчас же, за несколько часов или дней до конца – не недель, уверяли ее, даже не одну неделю, – Джои вздрагивал лишь изредка. Иногда, когда она наклонялась к нему, его веки дрожали от удовлетворения. Так, по крайней мере, убеждала себя Кагоме. Иногда, когда он действительно просыпался и смотрел на нее, как сейчас, она видела, что жуткий мотор в нем снова работает, что за сетчаткой его глаз скрыто место, где он до сих пор ведет свой бесполезный бой. Однажды Джои сказал ей, что любит ее, что она – единственная причина, по которой он все еще борется. В основном же он смотрел на прозрачный пакет с питательным раствором и говорил: «Пирожок для почек. Прямая доставка». Или, если к ним заходил химиотерапевт или онколог, подмигивал: «Пристрелите меня».

«Я буду жить…»

Она гладила его рукой свое запястье. Ощущение было похоже на прикосновение бумаги, и, задев рукав халата, Кагоме услышала бумажный шелест. Словно во сне, она поднесла его руку к своей щеке. Прижалась к ней. Медленно, осторожно опустила ниже. Еще ниже. И еще, в вырез халата, чтобы его рука коснулась соска. И второго. Сколько прошло с тех пор? Два года? Три? Восемнадцать месяцев назад их ласки были такими нежными и – хотя оба знали, что их ждет, что возвращается и чем это закончится – неторопливыми. Такими неторопливыми, словно у них в запасе было все время мира. А теперь его кожа – то, что от нее осталось, – была шершавой и жесткой, как сухая мочалка.

«Я буду жить у тебя во рту».

Кагоме вскинулась и уронила руку Джои на больничную койку, установленную там, где раньше была их постель, обернулась…

«Закричать… Я должна закричать».

Она не видела его лица. Он стоял в углу, куда падала тень самого высокого дуба, рассеянная стеклянной ширмой.

Его грязный плащ был слишком длинным, из‑под него виднелись лишь мокрые галоши – блестящие и мокрые, хотя стояла осень и снаружи в это время мог быть разве что туман. Голову он держал низко опущенной, и поля фетровой шляпы полностью скрывали его лицо.

– Убирайся из моей… – начала Кагоме, но его голос затопил ее сознание, и вместо крика получился еле слышный шепот, словно шипение кислорода в клинической маске.

«Я буду жить у тебя во рту. Потому что тебе всегда будет нечего сказать».

И вот тогда она закричала:

– Вон! Убирайся отсюда! ВОН!

Фигура в углу даже не подняла головы, но продолжала говорить, точнее, слова отдавались в ней, словно эхо, и были слышны даже сквозь крик. «Буду жить… всегда будет нечего…»

– Господи, да что случилось? – гаркнула с лестницы миссис Тиел, и Кагоме обернулась, поперхнувшись тишиной и эхом чужих слов.

По крайней мере, она сбросила маску, подумала Кагоме, глядя, как тонкие, словно лезвия, брови матери Джои сходятся над переносицей клешнями лангуста. Несколько секунд Кагоме смотрела в глаза миссис Тиел, затем опомнилась и вскочила на ноги, оборачиваясь.

У стеклянной ширмы‑двери дрожала тень высокого дуба, потревоженного, наверное, вороном. Чистый пол. Коробки со стерильными иглами и запасными комплектами для капельниц стояли у стены. Ничего больше.

«Я буду жить у тебя во рту».

Кагоме снова обернулась и заметила, что мать Джои улыбается. Ее брови вернулись на место, словно нарисованные. Маска была на прежнем месте.

– Жасмин? – радостно прозвенел голос миссис Тиел. – Он поможет встретить новый день с улыбкой.

Она подошла к плите и, демонстративно игнорируя изысканный тэцубиновый чайничек Кагоме, стоящий на полке, налила воду в металлический чайник, который привезла с собой, когда переехала к ним несколько недель назад. Чайник отвратительно задребезжал, нагреваясь.

– Как думаешь, газеты принесли? Я дам тебе кроссворд. Или ты предпочитаешь по утрам судоку?

Вместо ответа Кагоме вновь посмотрела на то, что осталось от ее мужа. Ее крик не разбудил его. Будет ли этот день последним? Неужели он сегодня в последний раз откроет глаза? Боже, или последний раз уже был? Когда? Она не помнила.

Кагоме не отрываясь смотрела на его грудь. Неподвижную.

Неподвижную.

Неподвижную.

Неподвижную.

И наконец, наконец грудная клетка приподнялась, словно маленький ребенок толкнул ее изнутри. Рот Джои больше не открывался, но оставшаяся часть нижней губы дрожала, когда изо рта выходил воздух. Он булькнул, гной потек на зубы и язык. И грудь снова опала.

Кагоме посмотрела в угол. И коротко, незаметно погладив пальцы мужа, обернулась к миссис Тиел, нацепив на лицо вежливую улыбку. Она надеялась, что гримаса ей удалась.

– Судоку, пожалуй.

И, даже не потрудившись набросить теплый плащ поверх халата, вышла на ледяной воздух, чтобы проверить почтовый ящик, хотя и знала наверняка, что газеты не принесут еще как минимум час.

Однако холод не помог. Как и душ, который Кагоме приняла позже. И коронное блюдо миссис Тиел, вареные яйца и сальса, тоже не оказали никакого эффекта. Последнее доказательство того, насколько ее выбил из колеи утренний эпизод, явилось, когда миссис Тиел мыла тарелки после завтрака, оглядываясь на Кагоме, которая постукивала резинкой карандаша по незаполненным клеткам кроссворда вторничной «Таймс».

– Муллинер, – сказала миссис Тиел, и Кагоме посмотрела на вопрос.

«65 по вертикали: старая шляпа, у Энглера». В клетках были зашифрованы имена персонажей Вудхауза. Когда это миссис Тиел стала разбираться в кроссвордах? На памяти Кагоме она ими даже не интересовалась.

– Принесите суперклей, – сказала миссис Тиел, и Кагоме схватила ее за руку.

Она чувствовала, как напрягаются плечи миссис Тиел – упаси боже каждую из них проявить любые эмоции, кроме улыбчивой уверенной надежды, – но и миссис Тиел вцепилась в нее. На секунду, не больше.

Принесите суперклей. Так говорил Джои, посылая шар по дорожке боулинга и тут же отворачиваясь, раньше, чем тот прокатится половину пути. Он говорил так, только когда был уверен в ударе, в том, что наверняка сшибет все кегли. Три, может, четыре раза Кагоме ходила с ним на боулинг, и Джои никогда не ошибался, произнося эту фразу. «Потому что догадки здесь ни при чем», – говорил он. Он нежно касался ее щеки и возвращался на место.

«Я буду жить у тебя во рту…»

Дверной звонок раздался в одиннадцать, когда Кагоме расчесывала свои длинные черные волосы и укладывала их в сложную прическу, которой научилась у матери. Джои обожал эту прическу. Она его завораживала. «Какой‑то дикий узел», – сказал он однажды, запуская длинные пальцы в переплетение прядей. А потом, после того как они занялись любовью, он рассказал ей, что имел в виду. Кагоме знала, что он скажет: это узел бесчисленных последовательностей, с бесконечным числом вариаций. «В нашем мире, физическом, такого не существует», – сказал ей Джои.

И вдруг Кагоме очнулась от грез. Хоспис. Она не хотела о них помнить. Забыла, что они придут. Заблокировала эту мысль. И вот раздался звук открывшейся двери, похожий на бренчание расстроенной гавайской гитары, и впервые за сегодняшний день на ее бледном, изможденном лице появился намек на искреннюю улыбку. Приколов на место последнюю прядь, Кагоме вышла в коридор и мельком заметила галоши, бесшумно скользящие за угол, в гостевую комнату, которой никто никогда не пользовался. Кто же пришел?

Она подбежала к комнате, распахнула дверь – Закрыта? Она была закрыта? – и увидела эргономичный тренажер, который Джои заказал в попытке сохранить мышцы в форме, пока его кожа разлагалась, легкие разрывались, а органы отказывали один за другим. За окном покачивались деревья, растерявшие листву.

Снова звук гитары внизу, и странный лающий смех Райана, карканье его голоса: «Я иду, рыбка. Погружаюсь быстро». И жуткий кашель, похожий на звук рвущейся мокрой ткани – рак ревел, пожирая плоть, – подсказал ей, что Джои проснулся.

Кагоме сбежала вниз, игнорируя желание обернуться, хоть раз, чтобы просто убедиться. Убедиться. Хотя она уже знала.

– Как давно он не спит? – спросила она у миссис Тиел, которая вытирала полки в кухне, вымыв всю посуду и уничтожив даже намеки на их ранний завтрак.

Она позволила себе лишь мельком взглянуть на кровать, где сын пытался дотянуться до пульта «Плейстейшн». Его пальцы соскальзывали. Наконец миссис Тиел посмотрела на Кагоме. И улыбнулась.

Кагоме улыбнулась в ответ.

Они стояли и смотрели.

Райан, в футболке со смешным принтом и кедах, то ерошил свои каштановые волосы, то играл с пультом от телевизора. Внезапно экран расцвел буйством красок, громкая музыка наполнила комнату. Райан вернулся на место и покосился на Кагоме, помахав ей гавайской гитарой, которую держал за гриф. Он пододвинул стул поближе к Джои. На экране две гоночные машины подрагивали у старта. Музыка повторилась, и возникла надпись: «НАЧАТЬ НОВУЮ ИГРУ?»

Глядя на них сейчас, сложно было вспомнить, что когда‑то Райан был другом Кагоме. Он походил на типичного выпускающего редактора еще больше, чем она: очки, нервное подергивание пальцев, постоянный желтоватый оттенок кожи. Компьютерный загар. Он всегда носил дурацкие футболки и кеды, рассказывал анекдоты собственного сочинения без сальных шуточек – в основном о пуделях, – и Кагоме всегда смеялась. А еще Райан занимался кикбоксингом.

Четыре месяца назад, ни с того ни с сего, Райан отвлекся от компьютера и очередной правки и упомянул о том, что мастерски играет в «Буггл». Кагоме ничего не сказала, но на следующий день принесла походный набор Джои и молча поставила его перед Райаном во время ланча. Потребовалось два раунда, чтобы понять, что он не шутил, и семь, чтобы он выиграл. Прежде Кагоме уступала лишь одному человеку. И она не придумала ничего лучше, чем пригласить Райана на обед.

Он появился, напевая «Мелкие пузырьки». Джои потопил его во всех раундах «Буггл», зато вчистую проиграл на приставке компьютерный вариант «Своей игры». Это был последний раз, когда Кагоме смогла пообщаться с Райаном вне работы.

Теперь же, когда Райан бывал в их доме, то есть практически каждый день, все его время было посвящено Джои. Когда болезнь окончательно приковала Джои к постели, Райан стал приходить чаще. Кагоме даже не представляла, что так обрадуется присутствию живого человека.

– Ты наверняка хочешь сказать, что мне повезло, – говорил Райан Джои.

Кагоме видела, что Райан не сводит глаз с язвы на его губах. Брини, лежавшая у Джои на коленях, недовольно покосилась на гостя, спрыгнула и ушла наверх.

– Ееее ооооот, – сказал Джои.

Он не мог поворачивать голову, но Кагоме чувствовала, что муж смотрит в ее сторону.

– Он хочет сказать «и еще повезет», – перевела Кагоме.

Даже миссис Тиел больше не понимала сына.

Райан улыбнулся.

– Тогда признай поражение, и можем не начинать. Всегда хотел от тебя это услышать.

Он запустил игру, и на экране одна из машин рванулась вперед и скрылась за поворотом, а вторая немедленно ткнулась в стену и взорвалась.

– Ннак, – сказал Джои.

Райан улыбнулся шире и продолжил игру.

Кагоме первой испытала панику и тут же бесшумно оказалась рядом. За ней последовала миссис Тиел, а Райан так ничего и не заметил, пока они не оказались у кровати, аккуратно выпутывая трубку катетера и помогая Джои встать.

– Что? Ох… – Райан поморщился от запаха и встал. – Все в порядке, чувак.

– Он знает, что все в порядке, но не мог бы ты принести ведро с водой и губки? – прорычала миссис Тиел.

– Под раковиной, – подсказала Кагоме. – Спасибо, Райан.

Каким‑то чудом Джои смог продержаться в стоячем положении, пока Кагоме и миссис Тиел убирали грязь с простыней. Кагоме вытирала коричневые потеки, забравшиеся под полушку. Они были настолько прозрачные и жидкие, что мозг не опознавал их как дерьмо. Закончив, Кагоме вытерла лоб и посмотрела на мужа. Такой худой, практически двухмерный, бледный, как бумага, он напоминал копию самого себя, сложенную из оригами. И, вот приятный сюрприз, Джои был полностью в сознании. Он смотрел на нее. И улыбался?

– Неее лоооо, – сказал он.

– Мне повезло, – прошептала Кагоме и поцеловала косточки на его руке.

– Как насчет тихуанских тако? – пропела миссис Тиел, вернувшись. – Кагоме, тебе зеленый чили, верно?

– Замолчи, – прошептала она.

Еще несколько секунд щебета, и, к их огромному облегчению, миссис Тиел ушла из дома.

Все силы Джои ушли на попытку самостоятельно стоять, и теперь он дрожал и покачивался сильнее, чем деревья на ветру. Райан и Кагоме уложили его обратно на специальную кровать для домашнего ухода за лежачими больными – Джои решил умереть дома – и обернули покрывалами. Покрывала не помогли, даже во сне Джои продолжал дрожать.

Кагоме смотрела на мужа, стягивая резиновые перчатки. За ее спиной Райан убрал звук в телевизоре, и по щелканью клавиш она поняла, что он заканчивает за Джои прерванную гонку. Через некоторое время раздался тихий звук гитарных струн. Райан медленно перебирал аккорды, и Кагоме не понимала, песня это или просто рассеянный проигрыш, но затем он замурлыкал песню. Странно хриплым и старческим голосом.

«Потому что тебе… потому что тебе всегда… будет нечего…»

Она не хотела его ударить, но эти слова лишили ее самообладания, и Кагоме запаниковала. Она инстинктивно развернулась, все еще сжимая испачканное покрывало, так быстро, что Райан получил им по щеке, а колено Кагоме выбило гитару у него из рук. Райан вытаращил глаза. На его щеке красное смешалось с коричневым. Кагоме поднесла руку ко рту.

– Что ты только что… – Ее сознание все еще вопило о сегодняшнем утре, она снова плакала, снова видела худую фигуру в галошах, стоящую в углу. – Райан?

Нет, она уже поняла, что ошиблась. Кагоме не видела лица существа в шляпе. Но оно было гораздо выше. И хотя его фигура была полностью скрыта под плащом, она не могла принадлежать Райану. Другое телосложение. Нет. Это было… Что? Кагоме не могла вспомнить. Мало того, Райан был внизу, он только пришел, когда она видела, как мужчина в фетровой шляпе нырнул в комнату для гостей. Потому что он был там. Кагоме была уверена в этом, так же, как утром была уверена, что ей все привиделось.

– Прости, – прошептала Кагоме, быстро моргая, чтобы прогнать слезы. Она нагнулась, чтобы стереть потеки со щеки Райана, и он ей это позволил. – Прости.

– Все в порядке, – сказал он, хотя и не мог скрыть испуга. – Тебе многое пришлось…

– Эта песня. – Бросив покрывало, Кагоме опустилась на деревянный стул, который всегда занимала миссис Тиел, оставляя ей кресло. Вот за такого рода жесты Кагоме и не любила свою свекровь, хотя скрытых мотивов у той могло и не быть. – Почему ты это пел?

Теперь Райан выглядел оглушенным.

– Что пел?

– Вот то, что сейчас.

– Я не пел. Я даже почти не касался…

Джои на кровати выгнулся и затрясся в судорогах, пытаясь откашляться, но не проснулся. Кагоме нашарила под одеялами трубочку капельницы, проверила крепление. И снова повернулась к Райану. Слезы уже высохли, лицо снова обрело привычную беспристрастность. Не только миссис Тиел носит маску, подумала Кагоме.

– Кагоме, – пробормотал Райан. – Прости. Я просто… бренчал. Ведь так?

– Да, – солгала она, чувствуя, как колотится сердце. – Видимо, все‑таки да.

Некоторое время они сидели и смотрели, как дышит Джои. Затем свободная рука Кагоме накрыла пальца Райана и на некоторое время застыла в спокойном оцепенении. Это был не покой, вовсе не покой. Просто в этой комнате были люди, которые ее любили.

И кое‑кто еще, кто собирается жить… Кагоме зажмурилась и сжала пальцы Райана.

– Она сводит тебя с ума? – спросил он. – Я имею в виду мать Джои? Кстати, почему она всегда такая радостная?

Кагоме долго не отвечала. Не хотела. Несмотря на панику, одиночество, тошноту и страх, она хотела просто оставаться вот так, прирасти к месту, как скворечник, возле которого всегда вьются птицы, как бы пусто ни было у него внутри.

– Она вовсе не радостная, – сказала Кагоме наконец. – Просто… она считает, что этого хочет Джои. Ты знаешь, он никогда не любил признаваться, что болен. И она уверена, что именно поэтому он до сих пор с нами. Если не смотреть в глаза чудовища, оно тебя не увидит… Такая вот логика. Наверное, она права. Джои с семи лет говорили, что жить ему осталось не больше года.

– А она тебя любит?

Вопрос вывел Кагоме из транса. Впервые за долгое время она перестала вглядываться в лицо Джои. Но посмотрела не на Райана, а на склон горы, теряющийся в сумерках ноябрьского дня.

И снова в ее ушах, в ее костях, в ее плоти зазвучал этот голос, шепча и царапая. «Я буду жить у тебя во рту. Буду жить у тебя во рту. Буду жить у тебя…»

– Я для нее пустое место, – сказала Кагоме и не заплакала, даже не сжала пальцы Райана. Зато сжала руку Джои, и сильно. – Ей кажется, что он женился на мне ради моего успокаивающего присутствия. Что он наконец испугался.

– А она знает, что ты можешь победить его в буггл? Она правда верит, что это его успокаивает?

– Скраббл. Не буггл. Нет, не знает.

Кагоме посмотрела на Райана. Его глаза, удивительно большие зеленые глаза за стеклами очков, трепетали в глазницах. И он, к ее огромному облегчению, улыбался. В своей дурацкой футболке, с длинными ногами, которые ему пришлось задвинуть под кровать, с копной падающих на лицо волос, он казался совершенно неподвластным течениям этой комнаты. Он дрейфовал, как бутылка с посланием, о котором она понятия не имела.

Работники хосписа прибыли около пяти, через час после возвращения миссис Тиел. Кагоме поднялась с деревянного стула, на котором провела весь день (к видимому раздражению свекрови; миссис Тиел ни разу не опустилась в кресло). Кагоме наблюдала, как две санитарки и социальный работник проветривают комнату. Они были молчаливыми и ловкими, словно эльфы из сказки о башмачнике, который ступил на лунный луч. Они казались сном наяву. Даже дверной звонок звучал приглушенно в их присутствии. Даже голос миссис Тиел становился тихим, хотя вымученная улыбка все же не покидала ее лица.

Две санитарки протерли Джои губками, сменили постель, одна принялась расчесывать остатки его волос, вторая промывала шприцем язву на опухоли. Социальный работник принесла Кагоме чай в фарфоровой чашке, расписанной лепестками вишни. Она, кажется, что‑то говорила и что‑то слышала в ответ. Кагоме не была уверена, знала только, что в ушах у нее раздается какое‑то бормотание, а кровь стынет в жилах. Голос она тоже слышала, но едва‑едва. Некто был в темноте, он стоял на настиле за дверью‑ширмой, и она видела лишь его тень.

«Я знаю тебя», – подумала Кагоме, но завершать мысль не хотела.

– Тебе известно, что делает хоспис? – кричала миссис Тиел, когда она настояла на их визите. – Хоспис убивает. Ты ведь это понимаешь, да? Думаешь, они приедут, чтобы помочь? Они приедут убить Джои. Они ангелы этой проклятой смерти.

И, конечно, она была права. Оглушающие дозы морфия и метадона пожирали мозг, множество других, менее сильных, лекарств были тем, что не могло принять тело. Они требовались лишь для того, чтобы обеспечить Джои комфорт, замаскировать его боль. Слова, которыми они пользовались, их выдавали. Они готовили. Нет, не то чтобы готовили, к смерти нельзя подготовиться, и они сами никогда не дали бы такого грубого определения. Они успокаивали. В некотором роде. Они действительно были ангелами смерти. Но почему американцы всегда так зациклены на смерти? Разве их ангелы больше ничего не делают?

Заклятие работников хосписа было так сильно, что Кагоме замечала лишь их положение в пространстве и не сразу сообразила, что Джои просыпается. В горле зарождался стон, она пыталась его сдержать, но звук все‑таки вырвался, ошеломив присутствующих и вернув миссис Тиел к реальности. Она тоже поняла, что происходит.

– Отойдите от него, – сказала она, но даже ее голос звучал глухо, словно сквозь кляп. – Отойдите…

Миссис Тиел умолкла, когда ее сын открыл глаза. Джои изумленно заморгал и с удивительной живостью перекатился на бок. Взглянул на ведро с водой, которое оставили работники хосписа. Они все‑таки люди, отметила Кагоме. Все трое вздрогнули и попятились от кровати, создавая своими белыми халатами нечто вроде заградительной стены. Отделяя Джои от второй половины комнаты, от жизни, которую ему не суждено прожить. Но они перестали быть ангелами, их черты съежились до обычных, понятных, человеческих. У одной из санитарок под левым ухом был пластырь. У социального работника были рыжие волосы – еще минуту назад они были серыми, и Кагоме даже подумала, что этого требует их работа, это нечто вроде формы, – собранные в пучок на затылке.

Именно социальный работник и заговорила, когда новый приступ дрожи сотряс тело Джои. Голос у нее был хорошо поставлен, звонок, как у джазового диск‑жокея, только более мягкий. Одновременно отстраненный и искренний.

– Джои, – сказала она.

Миссис Тиел рядом с Кагоме напряглась и прижала руки к бокам, как мать‑орлица в гнезде. Но осталась на месте. Ждала.

– Джои, ты борешься так долго, прикладываешь столько сил. Уже тридцать лет, верно?

К огромному изумлению Кагоме, Джои ответил. И его голос был сильным, четким, радостным и ехидным – такого она не слышала уже два месяца.

– Тридцать три. Я заболел в семь лет.

– Тридцать три года, в то время как любой другой не продержался бы и шести месяцев. Невероятно. Я хочу, чтобы ты знал это, Джои: все мы хотим помочь тебе, помочь наполнить смыслом каждую секунду твоей жизни. И облегчить твое существование. Твое и тех, кто тебя любит. Мы приходим сюда уже месяц. Я никогда не видела такого бойца, как ты.

Неужели Джои улыбается? Боже, или он плачет? Опухоль двигалась по его губам, как размазанный прямоугольник, которым на телевидении закрывают лица жертв.

– Итак, Джои.

На этот раз социальный работник слегка подалась вперед на своем стуле. И другие, как по команде, тоже наклонились к нему. Кагоме едва не закричала, глядя на эту пляску гиен.

– Какова твоя цель, Джои? Ты можешь ее назвать? – С этими словами женщина бросила тщательно отрепетированный печальный взгляд на Кагоме и миссис Тиел. Кагоме прожигала взглядом рыжий пучок волос на ее затылке. – Чего ты хочешь?

Сомнений больше не было. Джои плакал. От улыбки не осталось и следа.

– Выжить, – ответил он из мертвой маски.

Он уронил голову на подушку и тут же снова заснул.

– Ты сука, – пробормотала миссис Тиел, и Кагоме почти кивнула, соглашаясь. Она хотела было поднять руки и издать победный клич… И только потом поняла, что свекровь обращалась к ней. – Я не могу это видеть, – продолжила миссис Тиел. – Я иду в кино. – Ее голос уже возвращался к обычному бесконечному щебету. – Скоро вернусь. Принесу твои любимые шоколадные звездочки, Кагоме, если они там будут. До свиданья, Райан, ты придешь завтра?

Миг спустя она исчезла, а с ней и работники хосписа, оставившие блокнот с телефонами, по которым можно звонить в любое время, за поддержкой, советом или просто чтобы поговорить. Они пообещали вернуться завтра. Кагоме подошла к стулу, Райан сел в кресло. Гитара осталась лежать на полу. Молчали они долго. Успела спуститься ночь.

Кагоме не помнила, когда поняла, что Райан спит. Его руки были скрещены на тощей груди, голова свесилась набок под странным углом, словно кто‑то хотел свернуть ему шею, но остановился на полпути. Его нога, едва касавшаяся ее юбки, казалась не просто теплой. Она была горячей. Невероятно живой. Кагоме потянулась к Райану, нежно поправила свесившуюся голову, уложив ее себе на плечо. А когда подняла глаза, заметила за окном жуткого человека в фетровой шляпе.

Во второй раз за день у нее в груди начал подниматься крик, но теперь Кагоме смогла сдержаться, прикусив язык, сжав зубы. Внутри у нее все тряслось, словно она прикусила не язык, а провод высокого напряжения. Откуда она знает, что некто в шляпе смотрит на нее? Под шляпой была сплошная тьма, и есть ли там лицо, Кагоме не знала, голова казалась лишь черным кругом на фоне темноты.

Потому что лица там не было. То, на что она смотрела, было лишь отражением. Он стоял за ней.

Кагоме обернулась, ударившись лбом о лоб Райана. В глазах заплясали звезды. Его голову отбросило назад, а в комнате никого не оказалось. Хотя… у конторки. Возле кухни. Нет, это Брини, кошка Джои.

Слезы хлынули, словно кто‑то опрокинул сосуд. Кагоме ничего не видела. Она не могла остановиться, ее трясло. А потом руки Райана обняли, привлекли ее к себе за плечи, спрятали от мира. И Кагоме позволила себя обнять. Растворилась в ощущении защищенности. Она просто прижалась к нему и тряслась. Райан держал крепко.

Позже Кагоме была уверена только в одном: она сама это начал а. И она смотрела на Джои, когда делала это. На то место, где раньше было его правое ухо, на черный круглый шрам над дырой в челюсти – след предпоследней из двадцати трех операций, через которые она с ним прошла. По лицу Джои были рассыпаны мелкие язвы, которые, казалось, шевелятся, стоит ей только отвернуться, расползаются, как беременные пауки, плетут свою паутину в теле ее мужа.

Одной из причин было то, что Райану неудобно было ее держать. Его ладони упирались в ее ключицы. Джои в свое время обнимал ее точно также. Он избегал ухаживаний и поначалу не знал, что делать с руками. Ей пришлось всему его учить.

Но частично свою роль сыграло то, что Райан был теплым. Его бледные руки в капельках ее слез, его удивительно твердые бедра бывалого скейтера. Это было так, словно она обнимала Джои, но другого Джои. Джои здорового. Способного выразить свою страсть, слишком большую для изящного тела, свою силу, которая, как иногда казалось, может разорвать его изнутри. Кагоме ни о чем таком не думала, сознание словно отключилось, когда ее руки начали гладить Райана, а ее рот нашел его губы.

Поцелуй длился дольше, чем она могла бы надеяться, и уж точно дольше, чем она ожидала. Так долго, что Кагоме начала задумываться о большем и поняла, что Райан приходил сюда не только ради Джои. Его руки спустились наконец с ее плеч, начали гладить спину, и это было так хорошо… Его глаза были закрыты, а ее взгляд все метался между юношески нежным и беспомощным лицом и жуткой маской спящего мужа. Она словно касалась их обоих. Их рты сомкнулись, пробуя, лаская. Кагоме расстегнула ремень Райана и тут увидела уставившуюся на них кошку и на секунду застыла.

Секунды оказалось слишком много.

Райан поперхнулся, отпрянул, снова стукнулся о ее лоб, неуклюже выбираясь из кресла.

– Ох, Кагоме, – пробормотал он, возясь с ремнем, его пальцы дрожали и соскальзывали. Он посмотрел на пряжку, потом на Кагоме, недоверчиво покачал головой. – Мне так жаль. – У него на глазах выступили слезы.

– Райан.

Кагоме начала вставать, но поняла, что слишком устала для этого. Она просто смотрела на него, не пытаясь успокоить. Просто прислонилась головой к спинке кресла, и ее волосы свободной волной упали до самого пола. Она не плакала. Больше всего ей хотелось остаться одной. Когда ты в последний раз оставалась одна? Месяц назад? Три?

Райан продолжал плакать и повторять «прости». Пока наконец не добрел до двери и не ушел, не сказав, что вернется. Кагоме не смогла даже поднять руку и помахать ему вслед.

А потом она осталась одна. Закрыла глаза и прислушалась. Был миг, когда на нее накатила паника. Даже ветер снаружи словно застыл, ничто вокруг не дышало, даже она. А затем, очень тихо, зазвучало мурлыканье Брини и хриплое неровное дыхание Джои. И снова тишина. Кагоме не слышала даже собственного дыхания. Кажется, миссис Тиел была права, она скорее бонсай, чем жена. Декоративное молчаливое растение.

И ей всегда будет нечего сказать.

Кагоме. Даже имя ее ничего не значит, мать взяла его из какой‑то детской песенки.

Открыв глаза, Кагоме выпрямилась в кресле. Она подумала, не позвонить ли родителям в Сендай, но звонить им из этого дома было все равно, что пытаться докричаться с другой стороны пропасти в горах. Здоровье ее матери – и, возможно, уверенность отца в ее предательстве, в потере, когда она решила переехать сюда, – не позволяло им приехать. А здоровье Джои не позволяло уехать ей. Годы катились, как лавина со снежной горы, погребая под собой прошлое. У Кагоме не осталось сил на подобные звонки.

«Я знаю тебя», – промелькнуло у нее в голове. Она продолжала сидеть.

У Кагоме возникла мысль позвонить Райану. Сказать, что ему не за что извиняться, что это была ее вина. Что ей приятны его визиты, что его присутствие было для Джои так же необходимо, как ее близость. Благодаря им Джои боролся. Но Кагоме решила, что этого можно и не говорить. Райан был умницей, несмотря на свою застенчивость. Таким же, каким был Джои. Был.

К изумлению Кагоме, миссис Тиел пришла домой пьяная до невменяемости. И застыла, раскачиваясь, над постелью сына, бездумно глядя на нее. Кагоме встала, набросила одеяло свекрови на плечи и отвела ее наверх, отдыхать. Руки женщины были холодными, словно она несколько часов держала их в ведерке со льдом. Кагоме включила в спальне свет. Миссис Тиел заморгала и начала бормотать:

– Спасибо, Кагоме. Ты, без сомнения, единственный человек во Вселенной, способный легче всех это переносить.

Кагоме чуть не бросилась на нее с воплем. «Я чуть не переспала с его другом!» – хотелось ей закричать. И жаль, что она не смогла этого сделать. Легче всех?

Но вместо этого Кагоме закрыла за собой дверь и несколько секунд простояла на балконе затихшего дома, который вскоре опустеет по‑настоящему. Тишина утешала. По лестнице Кагоме спускалась, не открывая глаз.

Больничная кровать была пуста.

Вначале Кагоме даже не поняла, что видит, сознание отказывалось это воспринимать, не хотело реагировать. Она сбежала по лестнице, оступилась и чуть не упала с последних пяти ступенек, выбежала в гостиную и оглянулась – кухня, настил, срань господня, он же не сбросился с настила? – и не увидела ничего и никого.

– Джои? – позвала она.

Снова осмотрелась, почти ожидая увидеть незнакомца в фетровой шляпе. Он же сказал, что будет здесь, предупредил, что будет.

– Джои?

И тут Кагоме услышала звук. Один короткий всхлип из ванной. Поскальзываясь на деревянном полу, Кагоме подбежала и дернула ручку. Ванная оказалась заперта.

Кагоме заколотила ладонью по двери.

– Джои? Это я.

– Я убил Брини.

Кагоме застыла, не донеся ладонь до двери.

– Что?

Всхлип. И жуткий, прерывистый свист дыхания.

– Джои, пожалуйста.

– Это был не я. Я ничего не мог поделать. – Он говорил очень четко, словно в конце концов проглотил опухоль целиком или вырвал ее в отчаянной попытке сопротивления.

– Джои.

Всхлип.

Осторожно, почти брезгливо, каким бы странным это ни казалось после всего, что она видела и делала, когда ухаживала за мужем, Кагоме оглянулась в поисках кошки. Брини принадлежала Джои, это была его кошка, и Кагоме так и не смогла к ней привязаться. Но она любила кошку за то, что та любила Джои.

Господи, неужели кошка там, с ним?

Упав на колени, Кагоме прислонилась лбом к двери и закрыла глаза, изо всех сил желая просочиться сквозь дерево.

– Джои, пожалуйста.

– Я словно потерял контроль над своими руками. Они были как чужие.

Хрип. Бульканье. Долгая тишина. Всхлип.

– Кажется, я полностью оторвал ей голову.

Кагоме сдержала всхлип, чувствуя, как сжимаются пальцы, словно становятся когтями, способными процарапать дверь. Открыв глаза, она увидела кошку. Сонная Брини лежала на больничной койке в том же положении, в котором ее наверняка оставил Джои, выбираясь из кровати, вылизывала лапу и поглядывала на Кагоме из‑под полуопущенных век.

– Джои? Джои, Бринни в порядке. Она здесь.

Тишина. Настолько долгая, что Кагоме поймала себя на том, что дует на дверь так, словно воздух мог пробиться сквозь дерево и опухоль и добраться до обессиленных легких Джои, вдохнуть в них жизнь. Она поняла, что произошло. Такое бывало. Одно из новых лекарств – за которыми уже никто не следил, – вступило в реакцию с другим. Или их накопилось так много, что организм не выдержал и выдал бред. А теперь у ее мужа приступ. И она ничего не может сделать, только говорить с ним.

– Кагоме? – голос Джои снова зазвучал иначе, стал тонким, как у семилетнего мальчика. – Кагоме, я не хочу умирать идиотом. Пожалуйста, я не хочу быть…

– Что? О чем ты?

– Который час?

– А? Около часа ночи, или…

– Число? Какое сегодня число? Как долго я уже такой?

Печальный? Больной? Умирающий? Она слышала, что он умирает. Хрип в горле сменил тональность, стал глуше, как задыхающийся мотор. Кагоме заплакала и оглянулась. Человек в фетровой шляпе стоял на верхней площадке лестницы.

И она четко видела его, видела галоши, край плаща, ноги до колен. «Нет», – подумала Кагоме, вскрикивая и оглядываясь в поисках чего‑нибудь тяжелого. Того, что можно бросить.

«Я буду жить у тебя во рту».

– Нет, – раздался из‑за двери булькающий голос Джои. – Господи, только не так. Сколько? Я убил… Нет, я не буду. СКОЛЬКО?

Глухой стук, словно Джои колотил себя по груди. Или бился головой о стену.

– Джои… – Кагоме не сдерживала слез.

– Не хочу быть идиотом. Я хочу быть собой.

– Джои, ты был собой с тех пор, как я…

– Сколько? Назови мне дату. Сколько я там провалялся? Я убил…

– Никогда, – прошипела она. – Никогда, ни секунды, муж мой, ты не валялся.

Кагоме моргнула, заметив, что человек в шляпе приблизился. Теперь он был в трех ступеньках от балкона, видимый уже по пояс. И он не шевелился. «Я знаю тебя». Как только Кагоме подумала это, он оказался на пять ступенек ниже, не шелохнувшись, прижимая к бокам свои длинные руки. Она словно смотрела плохо смонтированный фильм.

«Потому что тебе всегда будет нечего сказать».

Фетр. Фетрррр…

Кагоме охватила жуткая паника, желание вскочить и убежать, но она не могла пошевелиться. Слово перекатывалось на языке. Снова и снова. Фетр. Бесполезное слово, бесполезная шляпа, которую никто больше не носит. Никто из ее знакомых. Откуда она знает это слово?

– Я убил Брини. Кагоме, КОТОРЫЙ ЧАС?

– Константинополь! – внезапно выпалила она и услышала, как ахнул ее муж.

Существо на лестнице мелькнуло и приблизилось. Все также не шевелясь. Теперь Кагоме видела поля его шляпы и низко опущенную голову. Он прятал лицо.

– Ну же, – пробормотала Кагоме. Кому из них? Она не знала, и это было не важно.

– Калькутта, – прошептал Джои, стиснув зубы, чтобы сдержать кашель, и Кагоме запрокинула голову, почти улыбаясь. Почти.

– Мошенничаешь, – сказала она, чувствуя, как текут по щекам слезы. – Название еще не сменили.

– Только то… – Рвущий, выворачивающий кашель. Хрип, длинный и низкий. – Что это еще не признал Запад, не означает…

– Ладно. Ченнаи.

Человек в шляпе сошел с лестницы на деревянный пол. Кагоме смотрела, как он приближается. «Я не уйду, – заклинала она себя. – Я не двинусь с места».

Фетр.

– А вот ты мошенничаешь, – сказал Джои.

Кагоме наблюдала сквозь слезы, как приближается человек в шляпе, и хваталась за дверь, чтобы не упасть. Улыбка, в которую сложились ее губы, была ей незнакома.

– Да неужели? – прошептала она, уже зная ответ.

Она ждала, что он ей скажет. Чтобы получить удовольствие. Чтобы сыграть еще раз. Чтобы бороться чуть дольше.

– Его… название изменили. Оно… теперь другое.

– Мадрас, – сказала она.

– Мадрас, – ответил Джои. – Прости, Кагоме.

Человек в шляпе стоял в метре от нее. Еще немного, и он ее коснется. А ей нечем было в него бросить. И некуда убежать.

Муллинер. Буду жить…

– Простить? – Кагоме смотрела на шляпу, пытаясь различить скрытое полями лицо. «Я ЗНАЮ тебя». – Джои, тебе не за что извиняться…

– Извини меня за то, что я не останусь. Я не могу.

– Джои. Впусти меня.

– Не могу… дотянуться до двери. Прости. Прости. Прости.

Плача от собственного вопиющего непослушания, Кагоме повернулась спиной к человеку в шляпе, припала губами к щели между дверью и стеной и зашептала:

– Я люблю тебя, Джои. Я люблю тебя, Джои. Я люблю тебя, Джои.

И вспомнила.

Где же еще она могла услышать такое бесполезное слово? Только от мужа. «Высокие существа, – называл он их в тот год интерфероновых кошмаров. – Шептуны. В фетровых шляпах».

Ангелы смерти? Ходячие опухоли, шепот в крови?

Или… Что говорил доктор?

Сверху, со стороны лестницы, раздался новый звук – всхлипы, почти поскуливание.

В ушах Кагоме опять звучала песня, которую пел Райан. Или не пел. Она все еще чувствовала прикосновение его рук. А во рту опять появился вкус его языка. И пота, который она слизнула с его щеки. Такого знакомого пота.

Муллинер. Никогда раньше, ни разу…

– Кагоме? – заскулила миссис Тиел.

«Это миф, знаете ли. Неправда, что мы не можем убить рак. Мы можем убить что угодно. Вот только… не избирательно. – Вот что сказал доктор. – А теперь, если ваш муж сможет заставить себя отступиться, найти способ справиться с этим на месяц или два…»

Он смог?

Кагоме обернулась. Ее сердце сжималось до боли, кипело от горя, к горлу подкатывали волны тошноты, одиночества, ужаса и… надежды?

Джои?

Миссис Тиел уже спустилась и теперь переводила взгляд с Кагоме на закрытую дверь за ее спиной. Хрипы в ванной прекратились. Уже довольно давно. Кагоме смотрела мимо свекрови, туда, где за окнами раскачивались сосны. На пустом, бесполезном уже ветру.

– Нет, – сказала миссис Тиел, и Кагоме ощутила, что ее губы снова складываются в улыбку. В оскал, которого у нее никогда раньше не было. «Потому что его у тебя и не было. Хотя ты его видела. В те редкие минуты, когда Джои казалось, что ты на него не смотришь, он позволял боли отразиться на лице. Он мог превратить эту боль в ярость, в топливо для борьбы со смертью».

«Что бы ни случилось, – подумала она, – это уже произошло».

Выражаю особую благодарность Норманну Партриджу за то, что одолжил мне свой кошмар.

Date: 2015-10-18; view: 230; Нарушение авторских прав