Третий акт Тайлера

Оно тянулось за мной с тех пор, как индустрия развлечений перешла в Интернет, но, думаю, начало моего конца все же датируется 2007 годом, когда Гильдия писателей Америки нанесла свой удар. Я не то чтобы был луддитом и совсем не признавал развития машин: все свои тексты я набирал на iMac; каждое утро, попивая зеленый чай, я проверял е‑мейлы, смотрел забавные видео, которые мне присылали другие писатели. Вот только если видео шло дольше нескольких минут, я уже не мог сосредоточиться на крошечном окошке на мониторе. Фильмы в миниатюрных прямоугольниках не доставляли мне никакого удовольствия.

На кой черт я потратил больше десяти тысяч на новейший плазменный экран, навороченную систему звука и все необходимое для Blu‑ray качества? Чтобы смотреть на YouTube рассыпавшееся квадратами в крошечном окошке домашнее видео какого‑то прыщавого переростка, который считает, что крут, как джедай?

Нет, я люблю фильмы, даже если их показывают по телевизору; в фильмах есть объемность, глубина, эмоциональный вклад в сюжет и персонажей. Да, да, я знаю, что такое «конвергенция», но ее пока не произошло. И не собираюсь смотреть «Лоуренса Аравийского» на айфоне, спасибо. Фильмы создаются для большого экрана, и если недоступен шестифутовый в кинозале, можно обойтись шестьюдесятью дюймами домашней плазмы. А вот три с половиной дюйма для меня вообще не диагональ.

Ладно, я не собираюсь вдаваться в технические подробности. И обещаю не устраивать лекций о поколениях, которые не могут воспринимать фильм, не раскрашенный кислотными цветами. Если вы способны получать удовольствие от записей, сделанных камерой мобильного телефона, и не способны оценить искусства лучших голливудских техников, то мне вас жаль, но мир от этого не рухнет. Если бы пещерный человек изобрел видеокамеры раньше наскальной живописи, не было бы потребности в краске и развитии изобразительного искусства. Все просто пересылали бы друг другу съемки последних охот.

Язвлю? Это я еще не язвлю.

Но после того, что случилось в 2008‑м, мой мир, если не сам жанр кинематографической драмы, изменился к лучшему, и это было плохо. Огромные, немытые, необразованные, бессмертные массы народа открыли для себя реалити‑шоу в масштабах, которые разрастались со скоростью лавины. И с энтузиазмом леммингов посыпались с края надежной скалы, которой для меня являлось написание сценариев для телевизионных драм. Все погрузились в свои компьютеры и игровые приставки, спрятались в кинозалах и домашних кинотеатрах, все трепетали ресницами и обменивались SMS, наслаждались Интернетом, заглатывая информацию в попытке заполнить внутреннюю пустоту. Все, что требовало работы мозга, уступило место маленькому экрану, который повсюду можно было таскать с собой. Чипсы для ума.

Но, как я уже говорил, мир без меня не остановился, он все так же вращался, задыхаясь в собственной пыли. Прах к праху и все такое.

Когда мы закончили эпическую битву с продюсерами и студиями, когда мы стоптали кроссовки, обивая пороги студий, уважаемая публика уже потеряла интерес к моей работе. Жизнь до кризиса была вполне прибыльной, пусть и скучной, впереди маячило написание сценариев ко второму сезону «Кровопускания», медицинской программе на NBC, где раскрывались детали криминальных расследований с милашками в роли медсестричек. Ладно, в мире рекламы сложно создать произведение искусства, но все же… это лучше, чем ролик колоноскопии на YouTube, правда?

Какая разница? Жизнь, какой я ее знал, когда собирался приступить к первому сезону в качестве продюсера, разлетелась на куски. Сериал, как и многие другие, свернули и заменили на «Свиданку с папочкой», очередное реалити‑шоу, в котором молодые девушки, ничего не подозревая, встречались со своими отцами, которые бросили их в детстве. Им устраивали свидание вслепую, натыкав повсюду скрытые камеры, и наблюдали, как неуклонно надвигается инцест. Пресса заходилась лаем от подобной мерзости, однако шоу собрало рекордное количество зрителей. Аудитория стучала ложками, изголодавшись по деньгам и обнаженке, которую стыдливо замазывали на цифровом изображении. DVD без цензуры и пиратские подражания собирали немыслимые кассы.

«Кровопусканию» устроили эвтаназию, рейтинг Нильсена умер своей смертью без надежды на воскрешение. Телекомпании, паникуя, искали новый способ учета рейтинга и самый низкий общий знаменатель, но в общей картине современного мира и перспективе они разбирались примерно так же, как движущийся к отставке идиот‑президент из Техаса. И точно так же слишком поздно сообразили, что их мир рушится.

Сериалы‑драмы все еще снимали, но результат транслировался в пустоту или ложился на полки, чтобы когда‑нибудь многоглазые пришельцы смогли удовлетворить свое любопытство по поводу жизни под нашим солнцем. Даже успешные создатели сериалов и их шоумейкеры постоянно попадали «в молоко», новые серии их работ накрылись вместе со всей индустрией, и все это было увертюрой к 2008 году, когда индустрия схлопнулась вместе с финансовым рынком.

Основные каналы сохранили успех своих сценариев, вот только аудитория и плата за работу были микроскопическими по сравнению с прошлым. И замечали их только самопровозглашенные лауреаты премии «Эмми».

Когда работа была доступна, что случалось теперь крайне редко, ее объем был тоже минимален. Никто не вкладывал в сериалы тех денег, которые крутились в них еще пару лет назад. Даже боевики оказались под угрозой: пиратские сайты буквально откусили рекордные суммы, которые еще пару лет назад приносила торговля по почте. Единственным способом получить зеленый свет было приглашение звезды… Да и это не было гарантией. Малобюджетное кино резко проснулось после выхода «Маленькой мисс Счастье» и «Джуно», после чего другие, средней руки, но более дорогие истории Золушек провалились в нарколептический сон.

Вот на этом этапе я и сидел, просматривая длинный список е‑мейлов с отказами в работе, и количество спама «купите нашу „Виагру“» росло прямо пропорционально моей депрессии.

Дом, который я купил, чтобы отпраздновать свой новоприобретенный статус продюсера «Кровопускания», уже стоил меньше, чем я за него заплатил. Так что я продал его, потеряв около трехсот тысяч, и переехал в квартиру на тенистой улочке с видом на Лос‑Анджелес‑ривер и Шерман Окс. Знаю, звучит уютно, но, если вы не местный, вам стоит знать, что Лос‑Анджелес‑ривер – не то, что можно назвать рекой: это забетонированная канава, которая тянется по долине Сан‑Фернандо, наполняется водой те шесть дней в году, когда в Южной Калифорнии идет дождь, а в остальное время жарит ил на цементе неподалеку от милых домиков и дерьмовых маленьких квартир. Как моя.

Я ходил на поклон даже к тем, кому раньше побрезговал бы подать руку. Работа по графику казалась мне величайшим благом. Я написал несколько пилотов, пару боевиков и даже половину романа, а мои финансы все также сидели на анорексичной диете… Причем без малейшего просвета. Я обращался во все компании, на все каналы, даже на платные кабельные и крошечные цифровые. Я стучался ко всем, кто так или иначе входил в ваши дома через спутниковую тарелку. И ни черта, отказом ответил даже местный канал о здоровом образе жизни.

Многие мои усталые коллеги уже решили податься в Интернет и там создавать шоу буквально на коленке. Возможно, когда‑нибудь это развлечение и принесет им пару баксов на хлеб, но у меня не было времени ждать – тот день, как пели «Руби и Романтике», еще не наступил. Я просто не видел, куда еще можно сунуться с драмой, пока не начнется конвергенция и все, от главных каналов до YouTube, не начнут вливаться в ваш дом в хорошем разрешении на плазменном экране. А до такого было еще чертовски далеко.

В те дни у меня было полно амбиций по поводу адаптаций для фильмов, после чего можно было бы подняться до фильма по моему собственному сценарию, отражению моего личного уникального восприятия. Нет, я не мечтал о том, чтобы снять блокбастер, я был бы рад своим артхаусным проектам, как Сайлес‑ДельТоро‑Кроненберг‑Ален‑Аронофски, с небольшой, но очень преданной группой поклонников. Это дало бы мне возможность заняться Главным Делом. Я ведь о многом не просил, но оказался на коленях задолго до того, как растущая Пизанская башня отказов сбросила на меня агента с временным контрактом на сценарий отдельного эпизода «Зачарованных».

Мой послужной список был пустышкой: безымянная безличная карьера с прыжками от одного сериала к другому, сценарии для шоу, которые кто‑то смотрел и о которых даже не слышали мои знакомые. Главы моего существования были краткими и лишенными драматизма: два романа, которые так и не пошли в печать, растущий животик и усыхающее воображение, подпитка тромбов холодной пиццей. Мой банковский счет рос, и жизнь была относительно комфортной. У меня было множество коллег и ни одного настоящего друга, я мог писать со скоростью пятьдесят слов в минуту, сидеть перед домашним кинотеатром и наслаждаться коллекцией фильмов Джона Форда в Blu‑Ray качестве.

Это было раньше. Теперь жизнь выдернула ковер из‑под моих ослабевших ног и я остался в одиночестве, в поганой двухкомнатной квартире на Шерман Окс, вторую спальню в которой занимала коллекция фильмов. Я чувствовал себя мимом, изображающим надвигающиеся стены.

И мне было страшно: авторские гонорары за повторный прокат поступали все реже и реже. Большая часть шоу, над которыми я работал, редко шли дольше года; следовательно, их не повторяли и не продолжали. Если мне везло, их покупали страны третьего мира в попытке угнаться за цивилизацией и научить свое дерьмовое телевидение привлекать зрителей. Их отчислений мне хватало лишь на кофе. Я знал только фильмы и телевидение, кредиты выдавали со скрипом, и становилось ясно, что пора искать работу. Мой агент был бесполезен: у него было полно более важных клиентов. Мои умения были ограничены и на текущий момент не представляли особой коммерческой ценности. Фильмы и телевидение подставляли плечо, которое было таким холодным, что обжигало пальцы.

И вот я сидел перед своим «Маком» с диагональю двадцать четыре дюйма, заносил пальцы над клавиатурой, словно готовясь сыграть полонез без музыки. Страх и творческая импотенция заморозили меня перед монитором, я купался в его холодном синем свете, клавиатура покорно ждала прикосновений, которых все не было, подстрекая меня выдать гениальное творение, что вернет мне и телевидению былой успех. Вернет в список востребованных специалистов, отдав на откуп Интернету обсуждение излучения мониторов, и даст мне ощутить аромат истинного успеха.

Я не был готов к такому. Психика сжалась, как член на морозе, втянулась и объявила лежачую забастовку. Меня прошиб пот от ощущения полного провала. Я не мог отвести взгляд от монитора, загипнотизированный единственным источником света в темной комнате. Плазменный экран на стене в гостиной был выключен, мой мобильный и «блекберри» молчали уже несколько дней, кинотеатр ниже по улице не предлагал ничего, кроме попкорна и банальщины. Нет, вот этому сияющему одноглазому монстру принадлежало мое будущее. Я больше не был сыном кино и не был сыном телевидения. В ту ночь, после двух актов довольно скучного существования, должен был начаться третий акт моей жизни.

Я никогда не любил этот виртуальный мир и виртуальные развлечения, но мне пришлось их принять. Если я буду кормить циклопа кровью своей души, он будет кормить меня. План первого шага уже созрел.

Пришло время создать собственный сайт. В прошлом мне незачем было таким заниматься, мне вполне хватало страниц на Фейсбуке и Майспейсе, и даже будь у меня сайт, кому он был бы интересен? Кроме моей матери, которая не выходила из дома и не узнала бы меня, даже стой я у нее перед глазами. К тому же она никогда в жизни не пользовалась компьютером. Разве что те, кто захочет меня подразнить, пройдутся по поводу гнилого дизайна… Если вообще захотят утруждаться. У Тайлера Спэрроу не было фанатов, жаждущих новостей о его работе.

Я кликнул на GoDaddy на моей домашней странице в Yahoo! и зарегистрировал TylersThirdAct.com, пока меня не опередили. Потом накачал инструкций по созданию сайтов и собрал из шаблонов нечто вполне приятное. Залил фотографии важных этапов моей жизни, скриншоты сериалов, над которыми я работал, а также нескольких третьесортных актрис, с которыми я когда‑то встречался, и создал план.

Давным‑давно я понял, что большую часть интернет‑пользователей привлекает темная сторона жизни, вкус запретного плода, все, что в нормальном цивилизованном обществе не принимали или подвергали цензуре, будь то фотографии секса знаменитой, но бездарной актрисы с ее бойфрендом из знаменитой рок‑группы или расстрел заложников на Среднем Востоке. Мир жаждал крови, исходил слюной от крайне неаппетитных вещей, и коллективный желудок начинал недовольно бурчать, если ему не скармливали очередной скандал или чернуху. В мире, где жизнь ценится дешево, а святость и благопристойность давно забыты, я собирался назначить себя на должность директора человеческого зоопарка… Настало время кормления.

Пролистав местные «Желтые страницы», я вышел из пустоты и темноты своей скромной обители на Сан‑Фернандо‑вэлли под испепеляющее яркое солнце, которое с непривычки полностью ослепило меня. Потребовалось несколько минут, чтобы мозг справился с потоком света и снова начал воспринимать окружающее. Когда мир опять приобрел цвета, я забрался в свой «бимер» и двинулся за покупками.

Одно из преимуществ отсутствия работы: на дороге почти не было машин, когда я добирался по Колдуотер‑Каньон от Вэлли до Басин. Бульвар Пико был набит желающими перекусить в обеденный перерыв, толпы ютились у многочисленных забегаловок, прореженных станциями техобслуживания, букинистическими магазинами, поблекшими вывесками о продаже текстиля и магазинами медицинского оборудования. Я припарковался, заплатив за стоянку оставшейся в карманах мелочью, осмотрелся и понял, что среди медицинского оборудования я нужной мне вещи не найду, мне нужны хирургические инструменты. Впрочем, с тем же успехом подошли бы садовые, но как человек кино (ладно, ладно, телевидения), я очень большое значение придавал визуальной составляющей. Обычно подобные магазины работали исключительно с профессионалами, но после нескольких часов поисков и нескольких тройных соевых латте‑эспрессо я добрел по бульвару до темного, пыльного и заросшего паутиной маленького логова, которое предлагало все, что я хотел, и даже больше.

По сравнению с окружающими Серебряными Элитными Хирургическими, магазинчик был, мягко говоря, мрачным и занюханным, зато выставка скальпелей, блестящих голодным блеском, пил и других приспособлений для нарезания плоти была безукоризненна. От их вида замирало сердце, настолько великолепный вызов они бросали взгляду, эти жуткие творения братьев Мэнтл из «Связанных насмерть». Я стоял в одиночестве посреди сумеречного, пустого на первый взгляд магазина и чувствовал, как театральную неподвижность тревожит внезапный шорох подошв по темному полу.

– Я могу вам помочь? – прошелестел голос, практически неотличимый от дыхания.

Я поднял глаза, затем снова опустил и увидел владельца магазина, сморщенного коротышку, сгорбившегося подвесом своей неопределимой древности. Его глаза под практически незаметными бровями поражали ледяной голубизной с молочными наплывами катаракты. Под глазами наливались впечатляющие темные мешки, оттягивая нижние веки. Кожа головы, испещренная пигментными пятнами от старости, сохранила несколько прядок пуха, который когда‑то был волосами, и эти прядки были напомажены и зализаны на впечатляющую лысину. Он был сгорблен, как хрупкая копия Квазимодо, как вопросительный знак. На удивление заботливая улыбка была беззубой.

– Мне нужно несколько хирургических инструментов, – сказал я ему.

– Логично, раз уж вы пришли в магазин хирургических инструментов. – Саркастичная реплика сопровождалась такой заискивающей улыбкой, что я ничуть не обиделся. – Вы представитель профессии?

– Надеюсь скоро стать.

– Ах! Студент.

– Именно. Студент. – Я остановился у выставочного шкафа, глядя на инструменты, хищно поблескивающие в профессионально поставленном свете. – Вот эти чудесны.

– Благодарю. Я делаю их с момента нашего открытия в 1948 году.

– Подождите‑ка… Вы сами делаете все эти инструменты?

Он снова улыбнулся, и если бы в его кровеносной системе осталось что‑то со времен палеолита, то покраснел бы.

– Лучшие в мире, если вы простите мне грех гордыни. – Он внимательно смотрел на меня, но я сомневался, что он меня узнает, если увидит в следующий раз. – Что же вам нужно?

– Мне нужно несколько скальпелей и кусачки.

– Для ребер или поменьше?

– Э‑э… пальцевые… для рук и ног.

– Похоже, у вас весьма специфичная специализация, – сказал он, растягивая гласные.

Я не ответил, старичок подошел к шкафу и достал два великолепных блестящих скальпеля и кусачки, которые идеально ложились в руку. Настоящее произведение искусства, так я ему и сказал.

– Вы вскружите мне голову, – ответил он. – Так эти подойдут?

– Идеально. Сколько я за них должен?

– Давайте посмотрим, за эти, э‑э‑э, две тысячи восемьсот пятьдесят долларов.

– Ничего себе! Я не знал, что они так дорого стоят!

Он посмотрел на меня с тенью любопытства.

– Это не хирургическая сталь, молодой человек. Они отлиты из чистого серебра. Самый чистый срез в нашей индустрии. У качества своя цена. Я на этом не наживаюсь, знаете ли. – Я не знал, что сказать, поэтому просто молчал. Он уставился на меня, прищурившись, и морщины на его лице собрались в узел. – Что ж, вы же студент. Могу сбросить до двух с половиной тысяч, и все будут счастливы.

Да, кроме меня.

– Конечно, я могу отправить вас в магазин с доставкой по почте, где те же инструменты вы получите из третьих рук и после многократного использования. Ваше удостоверение студента и медицинские карточки позволят получить скидку, так ведь?

Что ж, деньги для меня вскоре не будут так уж критичны, подумал я. Да и остатки моих сбережений не принесут пользы, болтаясь на дне постепенно пустеющего банковского счета, ведь так? «Виза» могла покрыть мои текущие расходы, а дьявол со временем своего не упустит.

– Вы принимаете карточки?

Он вздохнул:

– Мы живем в пластиковом мире, это разбивает мне сердце.

Взяв мою карточку, он провел ею по ручному сканеру, нацарапал сумму и протянул мне чек для подписи. Я расписался, глядя, как он заворачивает свое творчество в элегантный черный бархат. Становилось ясно, что деньги потрачены не зря. Завершив транзакцию, я взял завернутые в бархат инструменты и пожал его удивительно мягкую руку, протянутую мне на прощание.

Вернувшись в свою скромную обитель на Шерман Окс, я сел перед «Маком» и начал искать сайты, которые дали бы мне самый быстрый доступ к любителям кровавых развлечений. И разместил там свое объявление о «продаже невинности» с подписью под фотографией: «Хотите кусок свежего мяса? В 22:00 по тихоокеанскому летнему времени, в этот четверг, я начну отрезать части своего тела перед веб‑камерой. Первый просмотр на TylersThirdAct.com бесплатно!»

Я перенастроил PayPal так, чтобы деньги шли на обеспечение дома, принадлежащего моей маразматичной матери, в надежде слегка очистить совесть осознанием того, что остаток своей невменяемой жизни она проведет в достатке и комфорте. Я оплатил несколько рекламных баннеров на Фангории, Блади‑Дисгастинг, Шок до Упаду, Horror.com, Дрэд Централ, Arrow Through the Head – всех хоррор‑сайтах, – не исключая и безвкусный TMZ. Как выяснилось, это было прозорливым и оправданным шагом. Как только реклама пошла в сеть, буквально через считаные часы Yahoo! и Google подхватили историю и связали ее с моим сайтом, новости пошли в массы. Когда за них ухватилась CNN, хаос было уже не остановить. Все, естественно, считали сообщение фальшивкой, с чего бы им думать иначе? Но это никому не мешало щелкать по ссылке. Я сделал все возможное, чтобы сохранить свое конституционное право на неприкосновенность частной жизни, поэтому выследить меня до того, как я буду готов, никто не мог. Счетчик посещений сайта показывал сотни, потом тысячи… а ведь была еще только суббота!

Через пять дней я был полностью готов начать саморазрушение, сделать свой личный вклад в мировую культуру, плеснуть кровью ягненка в мониторы львов. Кровь, пот и самопожертвование являлись основой успеха в Голливуде, если верить многочисленным книгам по актерскому мастерству. Но я готов поспорить, что Сиду Филду не хватило бы смелости, внутренней решимости раскрыть себя на экране так, как это собирался сделать я.

Меня не беспокоила законность моей деятельности. Наверное, существуют законы против самоубийств… Фишка в том, что стоит преступнику преуспеть, и наказать его становится весьма проблематично. Я же собирался всего лишь довести современный примитивизм и художественное шрамирование до нового, лично выбранного уровня. Это было художественное самовыражение, мать его!

Если вы заходили на сайт до того судьбоносного четверга, вас встречал небольшой хоровод фотографий из моей жизни вплоть до указанной даты, а затем полноэкранное изображение моего лица и рук в виде стрелок на циферблате, отсчитывающих часы, минуты и секунды до первого отсечения. Под моим улыбающимся лицом календарь отсчитывал дни. Кроме этого, не было ничего лишнего, только та же надпись, что и на рекламе. В правом верхнем углу находилась кнопка, которую следовало нажать, чтобы присоединиться к просмотру, стоимостью 100 долларов и с оплатой исключительно по PayPal; внести эту сумму можно было только до момента первой трансляции. Первая ампутация, как и говорилось в рекламе, была бесплатной, но если кто‑то хотел увидеть больше, то ему следовало развязать кошелек. За все нужно платить, особенно за мои серебряные инструменты. Виртуальная трансляция предполагалась исключительно в режиме прямого эфира, никаких записей, никаких повторов. Я знал, конечно, что некоторые хакеры способны записать и переслать мое выступление на другие ресурсы, но все же предполагал, что в мире достаточно изголодавшейся по мертвечине публики, которую моя приманка заставит платить. Сайт был односторонний, чистый и элегантный, ни блога, ни обновлений и комментариев к моей галерее. Меня не интересовало их мнение. Это моя жизнь, и я сделаю с ней, что хочу.

Четверг казался мне бесконечным, как ожидание поезда. В животе все бурлило от предвкушения, поэтому есть я не мог. Я пытался сходить в кино, просто чтобы выбраться из крошечной квартиры и скоротать время до подъема занавеса. Но ни на чем не мог сосредоточиться. Кинотеатр гудел от дневных посетителей – в основном стариков и безработных из Голливуда, – и, когда я проходил мимо, затылок мне жгли взгляды узнавших меня. Меня провожали глазами от самой парковки… если только это не натянутые нервы и не паранойя дышали мне сзади в шею, что тоже вполне возможно. В реальном мире я был, как всегда, бесполезен, поэтому пришлось вернуться в «бимер» и быстро, слишком быстро оказаться у своей квартиры на Вэллейхарт‑Драйв.

Квартира, пыльная и тесная, душила меня одним своим видом. К тому же кондиционер был сломан – снова, – поэтому пришлось открыть окно, и в комнату рванулся дым вперемешку с жарой, вонью и пылью. В общем, все, что заменяло в долине Сан‑Фернандо обычный воздух.

Я повесил пурпурную бархатную занавеску за спинкой своего «Aeron Chair», стоявшего перед компьютером, поправил художественную подсветку. Одну из ламп я разместил прямо над креслом, чтобы оказаться в конусе света. Для большего креативного эффекта я добавил подсветку и сбоку. Мне не хотелось, чтобы публика упустила самые выразительные детали. Хрустальная ваза, которая к моменту начала шоу заполнится льдом, стояла на столе возле шприца для подкожных инъекций и ряда бутылок с алкоголем, анестетиком и антисептиком. В конце ряда инструментов разогревался гриль для сэндвичей от Джорджа Формана. А рядом с ним, чтобы придать мне решимости и силы, стояла высокая бутылка пока не открытого «Джека Дениэлса», а также чистый высокий стакан.

Осталось только ждать назначенных десяти часов и моей первой главной роли.

Я пропылесосил квартиру, вымыл посуду, вынес мусор, помыл окна, выставил купленные за последние несколько недель DVD в алфавитном порядке, сделал смузи, который так и не смог выпить, принял душ, побрился, поменял постельное белье и застелил кровать, включил CNN, протер плазму, проверил сообщения (ноль), вымыл блендер, попытался глотнуть смузи и посмотрел на часы.

Стрелки еще не подползли к пяти.

И я отправился бродить по Интернету, вышел на YouTube, заработал тошноту от любительских подделок, посредственной музыки, кричаще демократичных и почти бездарных культурных выкидышей немытых и безработных, и мой желудок взвыл, протестуя. Я перешел к более мрачным сайтам, тем, что предлагали видео, на которых террористы расстреливали или пытали заложников, но не смог заставить себя смотреть. Мой желудок не перенес бы подобных зрелищ. Дайте мне тело из латексной пены и кровь из клюквенного сиропа, и я посмеюсь, но покажите мне реальность, и я вполне могу рухнуть в обморок. Так что сегодня меня ждал настоящий вызов.

Я проверил счетчики: более полумиллиона посетителей побывало на моем сайте! К тому же у меня появилось пятнадцать сотен платных подписчиков – 150 000 баксов! – и после сегодняшнего показа эта цифра должна была еще вырасти! Я мог бы сейчас бросить все и оставить их с носом, но дело было не в деньгах для моей невменяемой матушки и даже не для меня. Смысл моей жизни зависел от этого выступления.

До начала представления оставалось полчаса. Я переоделся: в хороший костюм и вручную раскрашенный аргентинский галстук, который приобрел в Буэнос‑Айресе во время последней поездки туда. На пальцах не было украшений – важная деталь для сегодняшнего выхода. В последний раз проведя пальцами по своим редеющим волосам, я поправил галстук и сел перёд экраном, отсчитывая секунды до включения камеры.

И вот наконец второй акт жизни Тайлера Спэрроу постепенно погрузился во тьму, и в последний раз я напечатал «из затемнения». Мой третий акт начался.

К тому времени как веб‑камера включилась, онлайн уже ожидали примерно девяносто тысяч жаждущих подписчиков. Я ненавидел их за их похоть, отсутствие вкуса, примитивные инстинкты, безмозглую, бессмысленную, бессюжетную жизнь и вампирскую жажду моей крови. Но мне и не нужно было их любить или даже уважать. Я мог презирать их, плевать им в лицо и все же следовать по пути моей судьбы.

Я не говорил. Не играл. Мое лицо (надеюсь, бесстрастное, незаинтересованное, лишенное выражения) смотрело на меня с экрана, когда я взял шприц и наполнил его лидокаином, а потом вколол иглу у основания мизинца левой руки и нажал на поршень. Продолжая уколы обезболивающего через равные промежутки на дрожащем пальце, я использовал все лекарство и погрузил мизинец в вазу со льдом. А потом ждал, когда анестезия подействует, и не моргая смотрел в объектив камеры. Прямо в глаза моей голодной аудитории. Протерев кусачки спиртом и мягкой тканью, я показал их публике: мрачную серебряную усмешку. Вся левая кисть к этому времени отнялась, я не чувствовал ее, как не чувствовал своего сердца, что означало: момент уже близок.

Ни слов, ни музыки. Немая драма в чистейшей из форм.

Я поднял потерявшую чувствительность руку, и она задрожала от нервного предвкушения. Во рту пересохло, я постоянно сглатывал, пытаясь избавиться от забившей глотку невидимой ваты. Растопырив пальцы перед камерой, я поднял ждущие кусачки правой рукой, которая тоже предала меня и мелко дрожала. Я сглотнул, подвел серебряный инструмент ближе, распахнул его жадные челюсти. Испарина давно уже стала потом и теперь стекала с бровей мне в глаза, отчего их дико жгло. Игнорируя это, я подвел кусачки еще ближе. Сейчас или никогда – жар гриля уже опалял мою правую щеку.

Я глубоко вдохнул и…

Щелк!

С первой попытки челюсти кусачек прошли через плоть и кость, и мой недооцененный мизинец упал на маленькую подушечку из белого шелка, которую я положил перед собой на столе. И застыл в алой короне моей крови, которая продолжала хлестать из новообразовавшегося обрубка на самом краешке моей левой руки.

Шок окутал меня своим покрывалом, боли не было, только все ускоряющаяся пульсация разогнавшегося сердца. Я поднял руку, чтобы доказать жаждущей публике, что все реально, и ткнул обрубок в маленький гриль, после чего поток крови сменился шипением. Рефлекторно завопив, я подавился от запаха собственного горелого мяса, проглотил двойную дозу «Джека Дениэлса», сунул руку в вазу со льдом и выключил камеру.

Я выключил свет и сидел в темноте, не в силах справиться с дрожью, которая охватила все мое тело. Руки дрожали сильнее всего, а сердце явно стремилось улететь на Луну. Миссия выполнена… Первая глава, по крайней мере. Я глубоко, судорожно дышал, пытаясь успокоить свой пульс. Пот окутал все тело, холодный и скользкий, и мне пришлось прилечь на диван. Но боли все еще не было, хоть я и знал, что она обязательно придет. Влияние алкоголя и обезболивающего оглушили меня, и все же обрубок пульсировал в такт сердцу и, казалось, увеличивался в размерах. Я протер его антисептиком и осторожно обернул сначала бинтом, а затем пластырем.

И лежал, глядя в дырявый потолок, глубоко дыша и ничуть не сожалея о своем утраченном пальце. Я просто пытался справиться с паникой, охватившей мое тело. Успокойся, приятель, все закончилось, все будет хорошо, ты справился, просто дыши, медленнее, еще медленнее…

Это сработало, зрение начало фокусироваться, мозг справился с вонью моего горелого мяса, сердце постепенно замедлилось до ритма обычного бега. Еще глоток прямо из горлышка старины Джека, и я почти мог нормально функционировать. А когда сумел снова подняться на ноги, вернулся к манящему глазу «Мака» и вывел его из спячки.

Больше миллиона шестисот тысяч посетителей присоединились ко мне после этой маленькой анатомической демонстрации… и больше двух тысяч заплатили за привилегированный статус! Что привело меня к осознанию: за то, что я только что отрезал себе палец, мне заплатили больше, чем я получал за сценарии. Я поразмыслил немного, пытаясь как‑то осознать перспективу. Но все же я и так доказал невозможное.

Стены квартиры снова начали на меня давить, угрожая буквально уничтожить, и мне пришлось выбраться на улицу. Доковыляв до парковки, я забрался в «бимер», неуклюже вывел его на улицу и направил по Колдуотер‑Каньон. Ночь была необычно холодной, а уличное движение необычно редким. На пересечении Колдуотер и Малхолланд‑Драйв я резко свернул на парковку Tree People и вышел в последний оазис природы, оставшийся в центре Лос‑Анджелеса. Парк был уже закрыт, но я пробрался по дубовой аллее мимо куч собачьего дерьма до чистой полянки. Передо мной раскинулась долина Сан‑Фернандо, старая ведьма, давящаяся последними попытками вздохнуть. Башня NBC/Universal царила над ландшафтом, черный обелиск мужества; огоньки подмигивали мне, бульвар Кахуенга, ведущий к Голливуду, задыхался от машин, как всегда. Город лежал передо мной, мертвый и распластанный, как вскрытый труп на железном столе, выставленный на всеобщее обозрение. Я видел, как разлагается этот город, и знал, что разложение заразно. Часть меня отрезана, мой будущий путь и следующий шаг ясны. Я чувствовал себя просветленным, радостным и уставшим, как на выходе из спортзала. Сетевые пираньи год за годом отхватывали от меня бескровные куски, теперь моя судьба снова в моих разнопалых руках. Небо Южной Калифорнии обняло и убаюкало меня.

– Роджер, нет!

Проснулся я внезапно, и разбудил меня поток горячей жидкости. Мохнатым будильником оказался джек‑рассел‑терьер, облегчившийся мне на голову под вопль перепуганной хозяйки – сто с лишним килограмм трясущегося жира в упаковке самого дорогого костюма для йоги.

– Нет! Роджер, плохой пес! А ну иди сюда!

Я встал, покачиваясь от похмелья, с моего лица потекла моча Роджера, а память неохотно сообщила, где я и как здесь оказался.

– Господи, мне так жаль!

Она с топотом гонялась по земляной дорожке за мелким терьером, который водил ее кругами, с легкостью уворачиваясь от рук и хохоча во все горло на свой собачий манер. Я стоял, покачиваясь, и таращил налитые кровью глаза на женщину, протягивающую мне полотенце, висевшее у нее на шее. «Роджер!» И убегает вслед за своим мохнатым мешком с мочой, чтобы так и не вернуться. Я вытер с лица собачью метку, чувствуя себя невероятно униженным, и меня вырвало на землю.

А потом я забрался в «бимер» и присоединился к другим машинам, с плотностью сардин в банке набившимся на единственную дорогу в долину. В час пик на Колдуотер обычно было не протолкнуться, но у меня же не было причин спешить домой? Как оказалось, были.

Когда я приехал, дома на Вэллей‑Виста были заблокированы фургонами прессы. Команды новостей жужжали от кофе и аромата скандала. Я припарковался, и меня тут же поглотил водоворот жадных камер и гладких, бесполых, как Барби и Кены, новостных мартышек. Каждый совал мне в лицо свой фаллический микрофон, пытаясь изнасиловать раньше других. Они кричали на меня, размахивали диктофонами и требовали содействия. Я был совершенно не в духе для такой спонтанной пресс‑конференции, поэтому грубо протолкался сквозь толпу и запер за собой фанерную дверь своей квартиры. Кто же знал, что меня так легко обнаружат?

Ничего подобного я не ожидал.

У меня мелькала мысль о карьере артиста, но я слишком привык к относительному комфорту анонимности и не собирался превращаться в безмозглого хомячка в колесе развлечений. Теперь, когда на меня были направлены прожектора, я искал тени. Так вот что нужно было, чтобы привлечь их внимание? Всего лишь моя кровь? Господи, ребята, ну и просты же вы.

Тонкая дверь и окно без двойного стеклопакета почти не заглушали рева одержимых служителей таблоидов, но я задернул занавески и набросил цепочку, чтобы спрятаться в утешительном сиянии «Мака».

Он проснулся по щелчку и выдал мне список десятков неожиданных е‑мейлов, в основном с неизвестных адресов, и в этом потоке почти не было спама от «Виагры». Наверное, выследить меня было не так уж сложно, мой адрес был tylersparrow@ ymail.com. Автоответчик мигал кнопкой «полон». Одинокая машинка захлебнулась от неожиданного потока популярности. Меня выбрали Королем Выпускного Бала! Ценой одного относительно бесполезного пальца (не считая нажатия клавиш «Ф», «Я» или «И», он все равно болтался без дела).

Телефон продолжал звонить, в дверь продолжали стучать, но я отгородился от всего. Выдернул шнур телефона, выключил мобильный и игнорировал стук и вопли, пока последнему из пришельцев не надоело.

Я сидел за компьютером и пролистывал сообщения, забыв о грязной голове и чувствуя, как остатки алкоголя проступают на коже с потом. Большая часть писем пришла от восхищенных придурков, несколько христианских фундаменталистов изрыгали пламя и серу, репортеры газет и интернет‑изданий жаждали процитировать «Сумасшедшего резчика», несколько друзей и бывших коллег с разных мест работы приглашали выпить кофе и поговорить. У меня не было родных, кроме матери, поэтому поддержки и сочувствия я не дождался ни от кого. Все снова чего‑то от меня хотели. Именно поэтому я и занялся тем, что сделал.

Я открыл свой сайт и взглянул на счетчик. Пять тысяч человек перечислили деньги за то, чтобы продлить доступ! Сегодняшнее представление должно было стать важным вторым шагом. Пришло время наращивать аудиторию, заставить их раскрыть глаза и кошельки, поддерживать ажиотаж, подать второе блюдо их виртуального пира.

Дзинь!

Компьютер предупредил меня о приходе нового сообщения, и я вернулся к почте, чтобы увидеть новую строку поверх просмотренных. Новое письмо было с прикрепленным файлом. Меня привлек адрес: piecemeal82@gmail.com – частьменянаобед… Определенно родственная душа.

Я щелкнул по письму. Прикрепленным оказалось фото молодой женщины, довольно привлекательной, но ничуть не похожей на штампованных голливудских девиц: ни высветленных волос, ни силиконовых грудей, со слегка кривыми, несовершенными зубами. У нее были темные коротко стриженные волосы, очки, почти безупречная кожа, а лицо и тело таили скрытое обещание, которое с первого взгляда сложно было понять. И пусть это было всего лишь неподвижное фото, оно выглядело так, словно его сняли лично, тайно, не ретушировали, и поэтому оно рождало чувство какой‑то личной, очень близкой симпатии. Ее золотые глаза смотрели прямо в камеру, словно не позволяя мне не восхититься ею.

Сообщение было простым: «Я восхищаюсь тем, что ты делаешь. Хочешь устроить видеочат? Салли».

Я смотрел на ее фото, оно смотрело на меня в ответ. Было в ней что‑то от Моны Лизы. Намек на улыбку, тайная ниточка, тянущаяся от нее ко мне, или же это просто насмешка? Я не был готов сейчас шутить, слишком уязвимым я себя чувствовал. Чем конкретно она восхищалась?

Я рассматривал ее непроницаемое лицо.

Какого черта? Сколько привлекательных девушек сами искали со мной встречи? Моя жизнь превратилась в колоду карт на ветру, не было ни порядка, ни времени, ни планов (если не считать сегодняшних 10:00) – ничего. Так что я кликнул на «Ответить» и набрал:

«Конечно, давай поговорим. Где ты живешь? В ЛА? И когда будешь у веб‑камеры?»

Ответ пришел тут же.

«Ты меня просто ошеломил прошлой ночью. Я в Охай, но кажется, что намного ближе. А ты сейчас возле камеры?»

Мое сердце загрохотало. Я вонял, от меня разило собачьей мочой и алкогольной рвотой.

«Дай мне полчаса», – напечатал я.

Наплевав на растушую гору е‑мейлов вкупе с красным подмигиванием автоответчика, я юркнул в ванную и вскоре уже постанывал от удовольствия под упругими струями горячего душа. Оживленный, если не обновленный, я высушился и постарался придать себе более или менее презентабельный вид, прежде чем сесть за компьютер. Я глубоко и медленно подышал, пытаясь успокоить сердцебиение, а затем вбил адрес ее чата и активировал свой.

Ее лицо возникло на экране, она смотрела прямо мне в глаза. И она действительно была милой.

– Тайлер. Поверить не могу, что это ты!

Голос у нее оказался хриплым, густым, соблазнительным. И, Господи… Она не могла поверить, что это я!

– Да, это я, – сказал я в ответ. – И тоже не могу поверить, что это ты.

Она улыбнулась, я ответил. Мое сердце принадлежало ей с первого движения ее губ.

– Ты прекрасен, – сказала она.

– Ты, видимо, давно не смотрела в зеркало, – ответил я. – Ты видела вчерашнюю трансляцию, Салли?

– Да. Ты очень храбрый. И зрелище вышло сильное. – Она прикусила нижнюю губу и продолжила: – Оно… возбудило меня.

Это было очевидно, она дышала чаще и глубже, а ее лицо порозовело от внезапной страсти. Что ее возбудило – отрезание пальца? Во что я ввязался?

– Не знаю, что на это ответить.

Она смотрела прямо в камеру… Прямо в мои глаза.

– А тебя оно возбудило? – спросила она.

Хм‑м‑м. Честно говоря, я даже не задумывался об эротических возможностях моих ампутаций. Меня не заводила боль, мясо никогда не являлось атрибутом сексуальной стимуляции, даже в мечтах. Мои предпочтения в этой области оказались вполне католическими. Внезапно я почувствовал смущение и стыд, но ни за что не признался бы в этом своей странной собеседнице.

– Ну, – осторожно начал я, – не в тот момент.

Она казалась разочарованной, что разочаровало меня. Я не хотел ее упускать.

– Ох, – кратко отозвалась она.

В дверь снова заколотили, но для них меня не было дома.

– Ты один? – спросила она.

– Да.

– И ты живешь один?

– Да. А что насчет тебя?

– Совершенно одна. – Снова долгая пауза, затем: – А ты одинок?

Вопрос застал меня врасплох. Тяжелый мрачный мяч одиночества начал разбухать в груди, и я понял, что не выдержу его веса. Мои губы зашевелились, но я не мог издать ни звука. Я лишь почувствовал, как отражается в глазах моя ни разу не выраженная печаль. Одинок? Был ли я одинок? Я не замечал одиночества… до сих пор. Ее лицо, совершенно спокойное, смотрело на меня без осуждения, и я дернулся от унижения под ее взглядом. Она терпеливо ждала ответа, и я понял, что именно ей могу сказать правду.

– Да, кажется, я одинок.

Она кивнула:

– Я тоже.

Не может такая красивая и милая молодая женщина быть одинокой, подумал я и тут же сказал об этом вслух.

– Мир переполнен, – ответила она, – но мне в нем нет места.

Я знал, что она чувствует, и мне не нужно было об этом говорить.

– Покажи мне свою руку, – сказала она.

Я протянул ее к камере.

– Можешь снять повязку?

– Ты правда этого хочешь?

– Да, хочу.

От ее жадного взгляда я заерзал, пряча эрекцию под столешницей, и медленно снял бинты, открывая свежую красную рану. Она ахнула.

– Болит?

– Не очень.

– Покажи поближе.

Ее дыхание стало глубже, мое тоже. Я чувствовал, как кровь горячим потоком струится по телу, как пульс разгоняет ее все быстрей. Салли подалась ближе.

– Хотела бы я ее поцеловать.

Меня душили эмоции, пришлось сглотнуть, прежде чем отвечать.

– Мне тоже.

И я это сделал.

В дверь снова забилась моя благодарная публика.

– Ты сегодня снова это сделаешь? – спросила она.

Я кивнул.

– В этом все дело. Ты не поверишь, сколько народу готово платить мне за это.

– Еще как поверю.

– И ты в их числе?

Она кивнула и улыбнулась, показав слегка искривленный клык, который делал ее еще сексуальнее… Несмотря на кровожадность.

– Я не думала, что все будет реально. Но игра стоила свеч.

Дверной звонок продолжал надрываться, крики снаружи пронизывали тонкие стены моего убежища на Шерман Окс. Е‑мейлы и прочие сообщения ползли непрерывным потоком на фоне моего монитора. Даже мой молчаливый мобильный жужжал и танцевал буги на столе. Меня взяли в осаду.

– Что там за шум?

Я вздохнул.

– Кажется, прошлой ночью я стал невозможно популярен.

– Там собралась толпа?

– А ты просто включи телевизор. Я, кажется, теперь на всех каналах. – Я заметил, что в щель между занавесками сунулась камера, и торопливо рванулся закрыть их плотнее.

– У меня нет телевизора, – сказала она, отчего понравилась мне еще больше.

Она совершенно не знала об одиночных плодах моих трудов. Не знала, что я собирался откусить больше, чем мог прожевать.

– Что ж, видимо, пришло время для личного распятия. Толпа явно жаждет именно этого.

Она начала говорить и тут же оборвала себя.

– Что?

Она снова помедлила, потом продолжила:

– Если ты правда хочешь от них сбежать, можешь приехать ко мне.

Вопли с улицы требовали моей крови, и я всерьез задумался над ее щедрым предложением.

– Серьезно?

– Серьезно.

Я смотрел на ее спокойное, доброжелательное лицо и понимал, что никогда раньше не встречал никого с золотыми глазами.

Мне нужно было спрятаться.

На то, чтобы оторваться от журналистов‑гончих, потребовалось не так уж много времени, и через полчаса я уже выскользнул из их хватки и направил «бимер» на север по Фентура‑фривей. Над долиной Сан‑Фернандо собирались перистые облака, но, когда я проехал Мурпарк, они уже растворились в небесной сини. Огибая последнюю гору со знаком цитрусовых ферм Охай и наслаждаясь прекрасным видом, я мог лишь изумляться, насколько девяносто минут поездки могут изменить человеческую жизнь.

GPS машины довел меня до маленького фермерского городка в духе старой Калифорнии, теперь известной благодаря своим спа‑салонам и местечкам для отдыха на выходные. Никто не обращал внимания на бесконечные ряды апельсиновых деревьев. Я проехал два квартала от центра, мимо очень сухого, но спокойного и мирного старого кладбища, а потом мимо «Барте Букс», самой большой распродажи книг под открытым небом, и свернул на грунтовую дорогу к маленькому бунгало, стоящему на отшибе от соседей.

Сердце мое отбивало военный сигнал вечерней зари, когда я прочищал горло по дороге к дому, не зная, чего именно мне ожидать. Я собрал остатки самообладания, вылез из машины, подхватил ноутбук и зашагал к двери. Она встретила меня там, и мы целую вечность смотрели друг на друга через ржавые жалюзи. На ее милом лице совершенно не отражался прожитый опыт, оно, казалось, принадлежало десятилетней девочке и было почти прозрачным, словно ее кожи никогда не касалось солнце. Коротко стриженные рыжие волосы и поразительные золотые глаза мерцали в солнечном свете. В глазах светился восторг и предвкушение. Она оказалась маленькой, куда меньше, чем я ожидал: едва ли полтора метра ростом. На ней были джинсы и просторная хлопковая блуза, а на плечах нечто вроде шали, простой и совершенно не истертой, как и ее лицо. Но тело ее было чувственным, а на губах расцвела хищная улыбка, когда она закуталась в шаль, словно от холода.

– Ты быстро добрался, – сказала она, со скрипом отворяя дверь.

Я шагнул в прохладные объятия ее дома. Мебель внутри оказалась в основном от Стикли – или же это были очень хорошие копии. Старый потертый дуб подходил стилю дома так же, как и его обитательнице. Очарование древности и остановившегося времени нарушал лишь вполне современный компьютер в углу.

– Куда мне это поставить? – спросил я, приподнимая ноутбук.

Слегка прихрамывая, она провела меня к обеденному столу, и я сел. Внутри не было ламп, только солнце, проникающее в окна, освещало это место.

– Хочешь чего‑нибудь выпить?

– А что у тебя есть?

Я проводил ее глазами до холодильника на кухне.

– Вода, пиво, чай со льдом… диетическая «кола».

Мне захотелось пива, и она кивнула в сторону гостиной, наливая нам «Michelobs». По пути я заметил спальню, идеально прибранную и очень уютную. Кровать была застелена, на стенах висели картины куда более мрачные и кричащие, чем можно было предположить, глядя на милое личико их хозяйки. Я сел на диван и начал буквально впитывать окружающее. В этом доме царило постоянство и история, то, чего мне так не хватало. Сам я всю жизнь мотался, как незакрепленный канат в полосе прибоя.

Она вошла в комнату, неся поднос с пивом в одной руке, и я встал, чтобы ей помочь, а потом поставил поднос между нами на диване. Я пытался ее понять, и мне чертовски нравились ее намеки на спальню.

– Спасибо, что пригласила меня сюда, – сказал я ей.

– Спасибо, что приехал.

– Почему ты со мной связалась? – При всей моей симпатии я до сих пор не мог этого понять.

– Потому что ты сделал нечто простое и храброе. И потому что мне показалось, что мы похожи, а мне мало встречалось похожих людей. Я ошибалась?

– Надеюсь, что нет.

С этими словами я потянулся к ее руке, и она мне это позволила. Но я был жаден, мне нужны были обе. Поэтому я потянулся и к правой ее руке, а у нее перехватило дыхание. Она внимательно посмотрела мне в глаза, а потом молча выпутала руку из шали. Рука заканчивалась на середине между локтем и запястьем. Осознание этого только начало проникать в мой мозг, а желание уже затопило меня. Я осторожно потянулся, зная, что она этого хочет, и дотронулся до ее культи, нежно сжал ее в ладони. Я хотел ее поцеловать.

– Несчастный случай? – спросил я ломающимся голосом.

– Не совсем, – ответила она.

– Как это произошло?

Она снова оценивающе на меня посмотрела и только потом решилась сказать.

– Я работала в печатном цехе. Резала и переплетала, постоянно наблюдая, как гильотина рассекает стопки бумаги. Она меня зачаровывала. Гипнотизировала. Я резала и резала, скармливала ей все новые и новые стопки, и она просто тянула меня к себе. Все ближе и ближе. – Она посмотрела на меня, словно решая, безопасно ли будет продолжить. Видимо, решение оказалось в мою пользу, потому что она сжала мои пальцы. – Я не знаю. Я просто не могла ее не кормить. И не сразу поняла, что делаю, когда толкнула под лезвие руку, а потом отдернула ее остаток, заливая кровью бумагу. Моя жизнь растекалась по книге.

Она ждала моей реакции, а я смотрел на нее в замешательстве.

– Было больно?

– Возможно. Но я испытала оргазм.

Когда она это сказала, я чуть не «испытал» то же самое. Мне было чертовски тесно в джинсах. Она уронила свою уцелевшую руку на мои колени, отлично понимая, что происходит. Я нагнулся поцеловать ее, и она жадно ответила, присасываясь к моему языку.

Я отнес ее в спальню; она почти ничего не весила. Она была невероятно хрупкой, но ее сексуальные аппетиты не уступали странностям характера. Мы целовались, ее глаза закатились, и, запрокинув голову, она издала животный, совершенно дикий и ничем не сдерживаемый вопль. Когда я положил ее на постель, она не позволила мне встать и посмотреть на нее, притянула к себе, яростно сражаясь с пуговицами моей рубашки и заставляя меня делать то же с ней. Я был рад повиноваться.

Кожа ее была алебастровой – едва ли не светящейся изнутри, без единой морщинки. Когда я снял ее блузу, то понял, что белизной ее кожа не уступает ткани. Она ухватила меня за руки, поднесла их ко рту, по очереди засасывая пальцы, пока не добралась до свежей раны. Влажный жар ее рта заводил и в то же время успокаивал.

Я расстегнул ее джинсы, и она с готовностью вскинула бедра, чтобы мне помочь. Джинсы застряли на середине, я задергал ткань и услышал, как жарко учащается ее дыхание. Джинсы зацепились за завязки ее протеза. Ниже колена ее нога состояла из резины и стали.

Когда она сказала «сними», я понял, о чем речь, и отсоединил искусственную конечность. Меня тянуло к ней, как мотылька на пламя. И надолго меня не хватило.

Очнулся я в темноте, когда древние часы пробили восемь. День прошел в довольной дремоте после невероятного секса. Место на кровати рядом со мной оказалось пустым, но все еще теплым. Лунный свет проникал в окно и трогал меня холодными пальцами. Я вдруг ощутил себя крайне уязвимым, когда из одежды на мне были только мурашки. Я выглянул в коридор: Салли нашлась в гостиной, ее освещал холодный свет монитора. Пока я спал, она включила мой ноутбук. Я соскочил с кровати и натянул джинсы.

– Не хотелось тебя будить, – сказала она, и я был ей за это благодарен. – Надеюсь, ты не против, что я его включила, уже довольно поздно.

Я сел рядом с ней, чтобы ввести необходимые для сегодняшнего представления пароли. Салли честно смотрела в сторону, пока я стучал по клавишам. Как только все было готово, она повернулась, облизывая губы и зубы, чем тут же прогнала остатки дневного сна, готовя меня к ночи.

Ночь Вторая на TylersThirdAct.com стоила денег. Отныне сайт стал эксклюзивным клубом для тех, кто готов оплатить свои визиты. На данный момент – для трех тысяч. Я мог бы сказать, что Салли эта цифра впечатлила, но она молчала, пока я открывал свою сумку и доставал все необходимое: вазу, шприц, анестетик, серебряные инструменты и гриль, белую шелковую подушку. У меня снова задрожали руки и сжался анус. Я обернулся к Салли через плечо.

– Красиво, – выдохнула она.

– Ты не против, если я приму душ? – спросил я, и она кивнула.

Я дрожал и дергался под теплыми струями. Меня стошнило жидкой желчью моих грехов: больше во мне ничего не было. А теперь и желчь покинула мое тело, как демон после изгнания.

Завершив туалет, я вернулся к ноутбуку, Салли и своему будущему. Время приближалось к девяти, остался час до следующей главы.

– Ты отлично выглядишь, – совершенно искренне сказала Салли.

Нет. Это она отлично выглядела, я не мог на нее не глазеть, не наслаждаться ее красотой. Если она считала меня красивым, оставалось лишь радоваться. А вот передо мной сидела невинная, уязвимая прелесть, хрупкая и незащищенная, и мое сердце рвалось к ней. Я обнял ее лицо ладонями и поцеловал ее, с любовью и страстью, а потом нежно прижался своей шершавой щекой к ее нежной коже.

– Что ты сегодня отрежешь? – спросила она.

– Я… я думал о втором пальце, – запнулся я.

– А разве ты не… – Она замолчала.

– Продолжай. Что я «не»?

– Просто… разве ты не боишься повториться? Если уж ты решил удалить палец, то почему не выбрать палец на ноге?

– Я… ну… ну да. А что в этом плохого?

– Мне кажется, аудитория хочет какого‑то, ну, развития. Ты же не хочешь потерять их интерес?

Развития. На миг мне показалось, что я слышу сетевого критика. Но тут же понял, что она права.

– К примеру, ухо?

Она взяла меня за руку.

– К примеру, кисть. – И она поцеловала мою ладонь, а потом заглянула мне в глаза.

– Кисть. – Я сглотнул.

Но пути назад уже не было. Я задал себе направление, я подготовил финальный акт и теперь должен выполнить задуманное. Я заключил сам с собой контракт.

Четверть десятого вечера. Часы на стене отсчитывали секунды размеренно и неизбежно, но я готов поклясться, что стрелка все ускорялась. Хотя, возможно, ускорялся мой пульс.

– А после кисти?

– Подумаем об этом позже, – сказала она. – После кисти.

– Ты права.

Она улыбнулась, и ее золотые глаза засияли. Ее поцелуй был глубоким и долгим.

– Не знаю только, есть ли у меня нужный инструмент.

Все еще сияя, она ответила:

– У меня есть.

Я в ней не сомневался. Она вышла из комнаты и вернулась с большим резаком для бумаги. Аккуратно поставила его перед ноутбуком и раскрыла его тяжелые стальные челюсти. Они хищно блестели. Я протянул руку, захлопнул гильотину и услышал стальной звон, который зачаровал меня, как колыбельная.

Я посмотрел на экран, где все обновлялся список писем и подтягивались в последнюю минуту новые подписавшиеся. Потом взглянул на часы – 21:35.

– Так что ты думаешь? – спросила она.

Моя душа подала на развод с телом. Я искал себе другой глобус, пытался вырваться с планеты, где был просто игральной картой, затерянной среди миллионов таких же. И я смотрел в жаждущие глаза такой же парии, крошечной, невероятно хрупкой. Я получил истинное вознаграждение, только когда решил отказаться от себя и отказался от всего. На данный момент моя аудитория заплатила почти полмиллиона долларов за то, чтобы наблюдать мое саморазрушение, чтобы видеть, как прекращается жизнь по велению измученной души. Я нашел компанию, романтику, утешение, все то, чего мне так не хватало в жизни, и все это в обмен на часть своего тела. И готовность отдать вторую.

– Я думаю – да.

Я видел, как на ее глаза наворачиваются слезы радости, и сам ощутил радость, когда она крепко меня обняла. Я снова начал дрожать, полностью отдаваясь на ее милость. Салли отстранилась и посмотрела на меня. В ее глазах был вопрос.

– Что такое? – спросил я.

– Хочешь, я опущу резак?

Я знал, что именно этого она хочет, и, наверное, тоже этого хотел. Когда я кивнул, мое тело отпустил прежний спазм, я успокоился. Я действительно был в ее руках.

– Тогда нам лучше приготовиться, – сказала она под согласное тиканье часов.

И, как умелая санитарка, Салли вколола лидокаин в мое запястье. Я ощутил покалывание, когда анестезия начала действовать. Салли отложила шприц и массировала мою руку, а я наслаждался ее теплом.

– У тебя есть «Джек Дениэлс»?

У нее оказался «Мэйкерс Марк», что тоже подошло. Жар покатился по моим венам, и я еще больше успокоился. Секунды неслись одна за другой, мой пульс замедлялся. Несколько минут до эфира. Она усадила меня на стул перед камерой, а сама устроилась так, чтобы оказаться за кадром. За секунду до десяти она натянула черную хэллоуинскую маску.

– Ты готов?

Я был готов.

Я включил веб‑камеру и развернулся к ней. Еще три сотни посетителей оплатили шоу в последний миг, количество зрителей онлайн увеличивалось до десяти вечера.

Я вытянул руки перед камерой, как фокусник в начале трюка. Салли протерла мое запястье спиртом. Я уложил скользкую руку на резак, Салли поправила ее, определив нужное положение. Сияющее лезвие ждало своего хода. Я повернул камеру, добиваясь идеального ракурса. И раньше, чем я смог возразить, Салли налегла на ручку резака, опуская ее вниз. Моя кисть упала на подушечку, как морская звезда на песок.

Я сунул обрубок в раскаленный гриль и отключился.

Знаю, это избитый авторский штамп – заставлять главного героя терять сознание, чтобы оправдать внезапный поворот сюжета по прошествии некоторого времени. Дешевый, но действенный трюк, я много раз им пользовался до недавнего времени. И продолжил теперь, пусть и не по своей воле. Я не знал, что произошло в промежутке между обмороком и моим возвращением в сознание. Знаю только, что пробуждение сопровождалось потрясающим ароматом. Густым, вкусным запахом жареного мяса.

Мое тело застыло в неудобном и странном положении на покрывале, которым застелили что‑то металлическое. Я открыл глаза и ждал, пока зрение сфокусируется, забыв, где я могу очутиться. Было ясно, что я точно не в своей квартире на Шерман Окс. Я был в доме Салли, конечно же, но в странной клетке из ржавого металла. Клетке с толстыми прутьями, едва ли в метр шириной. Голова болела и плохо соображала, зрение плыло, а телу было крайне неудобно. Потом я ощутил, что во рту все пересохло и онемело, на месте языка шевелился только обрубок.

Я поднял голову, чтобы посмотреть в направлении кухни, где на плите пыхтела кастрюля, источавшая дивные ароматы. Услышал голоса. У Салли появилась компания. Шестеро посетителей сидели за обеденным столом, и перед каждым стоял изысканный прибор. Люди были разного телосложения: крепко сбитые, худощавые, высокие, низкие, разной степени упитанности, объединяло их лишь одно: у каждого не хватало какой‑то части тела. У каждого хоть чего‑то недоставало для полного комплекта.

Когда Салли вошла, удерживая одной рукой поднос с дымящимся мясом на блюде, она явно удивилась и обрадовалась, увидев меня в сознании.

– Доброе утро, – сказала она, и все обернулись ко мне, заставив забиться в дальний угол клетки.

В этот момент я их узнал: Дэниела Пауэра, вице‑президента драм на NBC, Кэролин Пфенстер из Тернера, какого‑то менеджера среднего звена с Universal, я давно забыл его имя после провальной попытки договориться в прошлом году. Другие были мне незнакомы.

А потом я заметил, что не просто сижу перед ними голый. У меня недоставало не только руки. Пока я спал, мне ампутировали ногу, отчего мои болтающиеся гениталии казались странной недоразвитой конечностью.

В животе заурчало.

– Кто хочет есть? – спросила у меня Салли.

Все за столом согласно зашумели, не понимая, что ее вопрос адресован не им.

Я покачал головой, отрицая охвативший меня голод. Я не мог даже позвать на помощь.

Сервировка стола перед сидящими была закончена. Возможно, там были и овощи, но я их не видел. Я видел только свое филе, выставленное в аппетитном виде, и группу людей, которые в нем копались, выбирая кусок повкуснее. Это шоу принадлежало уже не мне, сообразил я: сериал, который я создал, отрезая от себя части тела, перехватили. А меня заменили новыми ведущими. Третий Акт Тайлера теперь транслировала другая сеть, с новыми владельцами, которые запустили его на другой веб‑сайт.

Салли поднялась из‑за стола с тарелкой и опустилась передо мной на колени, в нескольких дюймах от решетки. Сквозь окошко в нижней части клетки она просунула маленькую тарелку. На ней, как розовый тарантул, лежала моя отрезанная кисть, нежное мясо едва держалось на костях.

– Давай же, – подбодрила меня Салли. – Это действительно вкусно.

Пожалуй, даже слишком вкусно. Я не мог это есть.

Это было две недели назад. Не стоит и говорить, что у меня появился вкус к человечине, иначе я бы не дожил до этого дня. Точнее, то, что от меня осталось. У меня не было рук и ног, не было многого другого. От меня больше нельзя было ничего отрезать, не убив меня. Я выглядел, как диванная подушка.

Часто говорят, что не важно, как ты умер, важно, как ты жил. Я могу поспорить. Как тот, кто прожил жизнь в заурядной анонимности, могу смело заявить, что уникальна в моей жизни только смерть. Сегодня у Салли последний званый ужин. Боль живет лишь в моем сердце, не в теле. Значение существования порой сильно преувеличивают. Я не буду по нему скучать. Если вы один из подписчиков и заплатили за зрелище, присоединяйтесь к моему последнему шоу. Салли тщательно вымыла и причесала меня для финала моего третьего акта, веб‑камеру вот‑вот включат. Надеюсь, вы присоединитесь ко мне в этом последнем эпизоде, за минуту до того, как я поблекну, уступая место рекламе.

Date: 2015-10-18; view: 329; Нарушение авторских прав