Оллария. Дикон не был в кабинете своего эра с того приснопамятного дня, когда герцог перевязал ему руку, но тогда одуревший от боли и неожиданности юноша запомнил

Дикон не был в кабинете своего эра с того приснопамятного дня, когда герцог перевязал ему руку, но тогда одуревший от боли и неожиданности юноша запомнил только кабаньи головы на стене. Это вряд ли было оскорблением дома Окделлов, но вспоминать об охотничьих трофеях маршала было неприятно. Тем не менее Ричарда встретили именно убиенные вепри, а вот Алва изволил смотреть в окно, хотя дверь стукнула довольно громко. Ричард топтался у порога, созерцая спину герцога и не зная, что ему делать. Часы отсчитывали минуты, равнодушный, как само время, монотонный стук смешивался с шумом дождя.

– Юноша, – не отрывая взгляда от мокрых крыш, наконец бросил Рокэ, – вы бы меня чрезвычайно обязали, если б вернули мой перстень и взяли свой. Он там, на каминной полке, а ваше короткохвостое чудо – на конюшне.

– Эр Рокэ, я… я не могу это взять.

– Вы будете носить кольцо Окделлов, Ричард. Что до знаменитого иноходца, то я не желаю, чтоб мой оруженосец ездил на подобном, гм, животном. Лучшее, что мы можем сделать для этого создания, это отправить его в ваши владения с нарочным. – Алва, отвлекшись от барабанящего в стекла дождя, прошел к столу и налил себе вина. Чего удивляться, эр Август предупреждал, что маршал пьет. – Вы совсем без денег?

– Мне ничего не нужно!

– Что‑то нужно даже «истинникам». Конечно, с голоду в моем доме вы не умрете, но должны же вы на что‑то безобразничать.

– Я больше не буду играть.

– Будете, – зевнул герцог, – и следующий раз продуете кинжал или шпагу, что будет уж вовсе не правильно. Вам никогда не будет везти в игре, юноша.

Дику следовало сказать что‑то гордое, но вместо этого он глупейшим образом спросил:

– Почему?

– Потому, что вы слишком серьезны. Удача улыбается тем, кто смеется. Напомните мне как‑нибудь, чтоб я научил вас как следует улыбаться – сейчас я не в настроении. Короче, вот кошелек, и вы свободны.

– Я не могу его взять.

– Закатные твари! – Алва медленно поднял глаза на своего оруженосца. Дик до сих пор не мог привыкнуть к кошачьему взгляду маршала, злому, ироничному и всезнающему. – Мне плевать на окделлские фанаберии, но МОЙ оруженосец не будет считать гроши и жаться, как провинциальный дворянчик.

– Прошу прощения у монсеньора. – Этого долговязого слугу Дик еще не знал, впрочем, все кэналлийцы для него были на одно лицо.

– Прощаю. Что случилось?

– Посыльный от Его Высокопреосвященства. Вас хотят видеть.

– Значит, увидят. Можете идти, юноша. Соро в вашем распоряжении. Только не позволяйте себя кусать и лягать, это неразумно…

Ричарду оставалось лишь поклониться и уйти. Дождь все усиливался, день был в разгаре, но в кабинете было сумрачно, словно вечером, выступающие из стен кабаньи головы в полумраке казались живыми и грустными.

– Ричард Окделл! – окрик застал Дика уже у двери. – Вернитесь‑ка.

Ричард угрюмо взглянул на своего эра.

– Что нужно сказать, юноша?

– Слушаю, монсеньор!

– Прекрасно. Я решил преподать вам урок. Так, на всякий случай, – маршал взял Дика за руку и с силой сжал ее в кулак, – большой палец должен быть снизу. Вот так. Теперь можно бить. Хотите оскорбить – цельте в глаз или в нос. В нос лучше – будет море крови. Если драться всерьез – бейте в горло или в челюсть. Понятно?

– Да, монсеньор.

– Только не вздумайте вообразить, что я исполнен благодати. Когда мы расстанемся, вы с чистой совестью можете проигрывать любым обезьянам любые кольца и падать во все лужи подряд, но пока вы при мне, вы чужой добычей не станете. Так и передайте вашим приятелям.

– Я никогда такого не скажу. Я не трус, – выпалил Дикон и осекся.

– Зато другие трусы, – припечатал Алва, – как Человек Чести вы должны предупредить их об опасности. Впрочем, можете не предупреждать. Так даже веселее. Все, юноша, идите с миром…

Утро выдалось паршивым, а опухшие суставы злорадно предупреждали, что ненастье будет затяжным. Его Высокопреосвященство закончил втирать в запястья замешанную на змеином яде мазь и поморщился – запах был не то чтобы неприятным, но уж слишком острым. Кардинал с ненавистью посмотрел на сваленные стопкой старые книги – он все сильней увязал в «деле об убийстве Эрнани Одиннадцатого и исчезновении священника Германа и унара Паоло Куньо». Удалось перехватить письма старика Эпинэ и его невестки. Иноходцы честно отписали в Агарис все, что знали о взятии Олларии и становлении династии Олларов. Ничего нового Сильвестр не узнал, но это лишь укрепило его в том, что дело нечисто. Отчего‑то происшествие в Лаик и сумасшествие астролога Домециуса беспокоили кардинала больше военной кампании против Гаунау, очередного заговора, предъявленных кансилльером счетов и выборов Эсперадора.

– Ваше Высокопреосвященство. К вам Первый маршал Талига.

– Пусть войдет.

Ворон был верен себе – черный бархат, серебро и сапфиры. Он не терпит золота, и у него никогда ничего не болит и заболит еще не скоро. Кардинал провел бессонную ночь над бумагами, маршал – за карточным столом, странно, что на сей раз обошлось без дуэли. Хотя чего странного, самоубийства среди Людей Чести в последнее время не в ходу.

– Садитесь, Рокэ. Первое, что я услышал сегодня, это доклад о ваших подвигах.

– Я польщен, но это и впрямь было забавно. Господин комендант так долго собирался завладеть Марианной, и тут такое разочарование.

– Да, говорят, Людвиг вне себя.

– Воистину.

– Итак, кольцо и лошадь вернулись к юному Ричарду.

– А Марианна выспалась в собственной постели, и ей не мешали никакие коменданты. Нет, право, это был чудесный вечер, или, вернее, ночь.

– Ваша победа поразила присутствующих в самое сердце. Сорок пять! Редкая комбинация, в мои времена ее мало кто видел.

– Я собирался засвидетельствовать свое почтение Их Величествам, – светским тоном заявил Рокэ Алва, словно это что‑то объясняло.

Сильвестр вздохнул, иногда ему ужасно хотелось всыпать в бокал Первого маршала содержимое своего пастырского кольца.

– Это делает вам честь, маршал, но при чем тут ваши карточные подвиги?

– Обычно я ношу колет, но вчера на мне был придворный костюм, а нынче мода на кружево, я уж не говорю про отвороты на рукавах камзолов и прочие карманы.

– Рокэ Алва, – кардинал внимательно посмотрел в красивое спокойное лицо, – вы хотите сказать, что сплутовали?

– Скорее, парировал чужой удар.

– Если вы не желаете оказаться в Багерлее[112], прекратите тянуть из меня жилы. Что вы сделали?

– Подменил колоду, когда господин граф угощал прелестную Марианну нюхательной солью. С ней, видите ли, случился обморок.

– Еще лучше. Герцог вступил в сговор с куртизанкой.

– Не я, Килеан. Милая баронесса, хоть и без удовольствия, подчинилась господину коменданту, но сумела намекнуть, чтоб я не обращал внимания, если ей вдруг станет дурно. Марианна не горит желанием оказаться под добродетелью, ей приятнее видеть сверху порок.

– У порока в отличие от добродетели весьма красивые глаза, так что баронессу можно понять. Итак, красавица вам сообщила, что Килеан намерен схитрить?

– О нет, – блеснул зубами Рокэ, – она лишь подтвердила мою догадку. Граф решил сменить тонто на вьехаррон, но он слишком игрок, чтоб не понимать – в этот вечер судьба от него отвернулась. Килеан не мог рассчитывать на удачу и взял дело в собственные руки. Перерыв ему понадобился для того, чтоб подготовиться. Я лишь последовал его примеру.

– И как же проходила битва гигантов?

– Сначала честно. Я немножко выиграл, граф, соответственно, проиграл, потом я увидел, как он «собирает» колоду на Сердце Молний. Он это делал очень хорошо, не жди я подобного, я б и не заметил. Мне предложили снять, я снял, и тут Марианне стало плохо. Разумеется, снятые карты вернулись на прежнее место, а я вспомнил, что Людвиг носит с собой нюхательную соль. Он с чувством выполненного долга передал флакон Дику, а я, благо все любовались на Марианну с расшнурованным корсетом, заменил колоду.

– Весьма поучительно. И граф попался?

– А что бедняге оставалось? Все колоды у Марианны одинаковы, он получил свои сорок четыре с заменой. Откуда ж ему было знать, что у меня не сорок два, а сорок пять?

– Ну а если б он заряжал колоду не на Молнии, а на Скалы?

– Ваше Высокопреосвященство. – В голосе Рокэ звучал упрек. – Вы же знаете, как я серьезно отношусь к резервам. Я зарядил четыре колоды. Самым трудным было их не спутать.

– Да, армия Талига в надежных руках.

– Чего не скажешь о столице. То, что Людвиг плутует, не самое страшное. Страшно, что он при этом проигрывает. Будь у него в голове хоть что‑то, он бы вспомнил, что к Сердцу и Королю должен купить Чужого, а он к Сердцу и Чужому купил Короля. Не мог же я в самом деле таскать с собой восемь колод, это было бы слишком… Нет, Ваше Высокопреосвященство, Килеан – никудышный комендант.

– Интересная мысль, Рокэ. Я над ней подумаю, но я пригласил вас не из‑за вчерашней баталии. Ваш отец, помнится, обожал старинные вещи и книги. Нет ли в его собрании книг о Гальтаре?

– О Гальтаре? – В синих глазах мелькнуло подобие интереса. – Что именно?

– Почему Раканы ее оставили? Я помню, что сначала Эрнани, уж не помню какой по счету, принял эсператизм, но почему он перенес столицу?

– Кабитэла выгоднее расположена.

– В наше время. Но тогда больше думали не о торговле, а об обороне, а Кольца Гальтары были неприступными.

– Они и сейчас неприступны. Я видел их. Десять лет назад. Хорошо, я поищу книги. Помнится, была одна легенда, мой покойный брат имел глупость мне ее рассказать. Мне было лет пять, и я ужасно испугался.

– Что за легенда?

– Ваше Высокопреосвященство, вам же не пять лет.

– И все же.

– Под Гальтарой лежат огромные пещеры, в которых заключены Изначальные Твари. Они полуразумны, полубезумны и мечтают о дневном свете и теплой крови, но их сдерживают наложенные в незапамятные времена заклятия. Знали бы вы, как я натягивал по ночам на голову одеяло, представляя, как эти бестии вылезают из‑под кровати и бросаются на меня. Думаю, тогда я использовал весь отпущенный на мою долю страх.

– С чем вас и поздравляю. И что было с этими чудовищами дальше?

– А вот об этом я забыл. Кажется, они как‑то выбрались, а их загнали назад, но при этом то ли пропал, то ли погиб король, а его брат ударился в эсператизм и перенес столицу.

Если Дик и испытывал благодарность к своему эру, то после разговора она исчезла. Ворон в очередной раз показал, что люди для него не дороже собак и лошадей. Еще бы, ЕГО оруженосец не может проиграть чужому, а там хоть трава не расти. И все же Баловник и кольцо вернулись к хозяину, можно не думать о том, как объясняться с матерью и Эйвоном. Если б еще удалось скрыть вчерашнюю историю от кансилльера и Катарины, но это невозможно. Ричард не столь уж и хорошо знал законы высшего света, но не сомневался – вечер у Марианны будет занимать Двор не меньше недели. Ворон сделал все, чтобы превратить игру в очередной скандал, без которых он не может жить… И все‑таки юноше ужасно хотелось знать, как комендант забрал у Эстебана его выигрыш и о чем говорили Рокэ и Килеан утром.

Ричард немного подумал, чем ему заняться. Меньше всего хотелось объясняться с Налем или эром Августом, и именно поэтому юноша решил сделать именно это. Герцог Окделл не трус, он умеет отвечать за свои поступки, и потом, если не прийти и не рассказать кансилльеру о вчерашнем, за него это сделают другие. Штанцлер подумает, что Дик прячется за спину маршала, но это не так! А играть Ричард Окделл больше не станет, что бы Рокэ ни говорил. Святой Алан, он никогда больше не прикоснется ни к костям, ни к картам. Матушка была права, когда говорила, что игра – забава «навозников». Отец никогда не играл, его все любили и уважали и без этого, а кто уважает и любит Ворона? Его боятся, перед ним заискивают, но разве это сравнится с тем, как относятся к кансилльеру и Катарине Ариго?!

Все было правильно и понятно, пока юноша не вспоминал длинное лицо и залысины своего несостоявшегося эра. Килеан‑ур‑Ломбах был Человеком Чести и другом Штанцлера, но Дик был рад, что не попал в оруженосцы к этому человеку. Уж лучше Ворон! Вот Эстебану там самое место, так ему и надо! Людвиг казался недобрым, холодным, а баронесса… Баронесса очень не хотела иметь с ним дело.

Ричард вздохнул и принялся собираться. Он пойдет к кансилльеру прямо сейчас и получит то, что заслужил. Все равно эр Август или уже все знает или вот‑вот узнает… Юноша расправлял плащ, когда слуга принес письмо от Наля. Обиженный, но преисполненный чувства долга кузен ждал родича на улице, чтобы проводить к эру Штанцлеру, который желал видеть Дика в своем особняке. Одно это повергло Ричарда в уныние. Штанцлер позабыл о своей обычной осторожности и открыто приглашает его к себе. Отчего‑то Дик не сомневался, что ничего хорошего это ему не сулит, и оказался прав. Переступив порог кабинета, юноша встретил не пожилого доброго человека, а холодного и недоступного вельможу, рядом с которым чувствуешь себя провинившимся щенком.

– Проходите, герцог, – произнес кансилльер, поднимая голову от бумаг, – и садитесь.

– Эр Август…

– Ричард Окделл, прошу вас так меня больше не называть.

– Но…

– Я не думал, что вы опуститесь до того, чтоб проиграть фамильное кольцо и броситься за помощью к Рокэ Алве.

– Я не просил его ни о чем.

– Вот как? Выходит, он узнал обо всем сам?

– Я… Он спросил, где моя лошадь…

– Вы проиграли перстень, коня и деньги, которые мать и Эйвон оторвали от себя и ваших сестер. И кому? Как вас вообще угораздило сесть играть с Эстебаном Колиньяром? Вы хоть понимаете, к чему это привело?

– Ну…

– А привело это вот к чему. – Штанцлер резко оттолкнул от себя документы. Один свиток упал на ковер, но кансилльер на него и не взглянул. – Человек Чести, наш друг, друг вашего отца опозорен. И кем?! Рокэ Алвой. Вы думаете, маршал решил вам помочь? Нет, он использовал вашу глупость, не сказать иначе, чтобы свести старые счеты с графом Килеаном‑ур‑Ломбахом, да и со всеми нами заодно. Заявиться в дом куртизанки, вынудить Килеана поставить на кон фамильную ценность, выиграть ее и потребовать вместо выкупа кольцо Окделлов. Все, кто это видел, не сомневаются, что ваше кольцо и лошадь были у Килеана! Про Эстебана никто не знает, Алва повернул все так, словно Людвиг обыграл сына своего друга, а Ворон вынудил мерзавца вернуть выигрыш.

– Но он же… вернул.

– Он бы и так вернул, догадайся вы прийти ко мне и честно во всем признаться. Мы бы нашли управу на Эстебана, и никто бы ни о чем не узнал. Кстати говоря, вы знаете, что Алва никогда не проигрывает?

– Но… Разве такое возможно?

– Представьте себе.

– Он же никогда не играет.

– Ворон не играет именно потому, что по натуре он игрок. Зачем бросать кости, зная, чем все закончится? Ворону подавай риск, а золота у него хватает. Это земли Людей Чести разоряют поборами и постоями, а в Кэналлоа король не Фердинанд, а Алва, не говоря уж о том, что к его услугам королевская казна.

– Алва знает кошачье слово?[113]

– Может, и знает. Только не советую его спрашивать.

– Эр Ав… Господин Штанцлер… Это же бесчестно все время выигрывать.

– Я б предпочел, чтобы Ворон обирал желторотых юнцов вроде вас, но он играет в другие игры. Будьте с ним поосторожнее.

– Я помню, кто убил моего отца.

– Надеюсь. Впредь, если с вами что‑то случится, обращайтесь за советом ко мне. Рокэ Алва не следует знать о затруднениях Ричарда Окделла. Не стоит доставлять Ворону такое удовольствие. Правду сказать, меня несколько удивляют ваши отношения. Чему он вас учит? Каковы ваши обязанности?

– Обязанности, – Дикон отчего‑то почувствовал, что краснеет, – ну… Маршал, когда это нужно по этикету, берет меня с собой.

– И много времени это занимает?

– Как когда. Я редко его вижу.

– Так я и думал. Поэтому вы и болтаетесь, где и с кем хотите. Странно, что вы не проигрались раньше. Вы часто встречаете Валентина или Северина? А ведь они в Олларии. Но их УЧАТ, они заняты делом. Из них готовят слуг Талигойи.

Алва, захоти он и впрямь вам помочь, мог сделать из вас полководца. Воинский талант у него в крови, да и знаний хватает. Он хотя бы раз говорил с вами о стратегии и тактике?

– Нет.

– Что и требовалось доказать. Вы наливаете маршалу вино и стаскиваете с него сапоги. Вы – оруженосец, а не лакей, Дикон. Без сомнения, Ворона забавляет, что у него в услужении сын Эгмонта, но вы сами?! Неужели вас это не унижает, не говоря уж о… – Август прервал себя на полуслове, – хорошо, Ричард. Будем считать случившееся недоразумением, но Рокэ лучше держать на расстоянии. Не нужно, чтобы ваши имена связывали.

– Но, эр Август, я же его оруженосец.

– Ты – оруженосец Первого маршала, а не паж Рокэ Алвы. Пусть и он, и другие видят, что ты понимаешь разницу между этими понятиями. Твой долг прикрыть его собой в бою, но не спать в прихожей на его плаще в доме какой‑нибудь куртизанки.

– Он не брал меня к куртизанкам, – Дикону непонятно почему стало обидно, – только в тот раз…

– Это еще хуже. – Глаза кансилльера стали тревожными, и он отчего‑то стал ужасно похож на Эйвона. – Ричард, я постараюсь сделать так, чтоб ты вернулся в Окделл, а до этого прошу тебя, будь очень осторожен.

Но мы отвлеклись. Я нанесу визит Людвигу Килеану‑ур‑Ломбаху и передам твои извинения, хотя это ничего не исправит. – Теперь перед Диком сидел хорошо знакомый добрый человек, которому было очень невесело. – Дикон, возможно, я делаю ошибку, рассказывая тебе некоторые вещи, но ты уже взрослый, ты – сын Эгмонта, а твой отец всегда понимал и жалел других. Скажи, только честно, граф Килеан тебе понравился?

– Эр Август, – начал Дик и запнулся.

– Не понравился, – тихо сказал кансилльер, – он мало кому нравится, особенно с первого взгляда. Людвиг – прекрасный человек, умный, добрый, верный, но он не умеет быть приятным. Видимо, дело в застенчивости и во внешности. Он, в отличие от Ворона, к несчастью, не красавец. Людвиг одинок, он всего себя отдает делу освобождения Талигойи, но он живой человек. Так вышло, что он влюбился в Марианну. Если б у этой, с позволения сказать, дамы не было мужа, граф предложил бы ей руку и сердце, несмотря на ее поведение и род занятий, но, к счастью, красавица замужем.

Нынешний покровитель Марианны виконт Валме моложе, красивее и богаче Килеана, а женщины в своем большинстве корыстны, не очень умны и ценят галантность и внешность, а не душу и честь. Конечно, есть твоя матушка или Ее Величество, но это жемчужины в куче овса. Людвигу Килеану не на что рассчитывать, Дикон. Да, он поступил глупо, особенно с учетом его лет и положения, но единственное, в чем он превосходил Валме, это в умении играть, и он решил выиграть свою любовь, и выиграл, но тут появился Ворон. Ворон, у которого есть все, чего нет у Людвига, но нет ни совести, ни сострадания. Ему подвернулась возможность пройтись в кованых сапогах по чужой душе, и он ей воспользовался. О, Рокэ по своему обыкновению не оставил противнику ни единого шанса. Вызвать Ворона на дуэль? Это равносильно самоубийству, а жизнь графа Килеана‑ур‑Ломбаха принадлежит не ему, а Талигойе. Уехать в свои владения? Комендант не может покидать вверенный ему город без разрешения короля и Первого маршала. Сказаться больным? Для Человека Чести это невозможно. Теперь ты понимаешь, что вышло из твоей глупости?

Ричард понимал. Гораздо лучше, чем казалось эру Августу. Он знал, что такое безнадежная любовь. Бедный Людвиг…

– Надеюсь, Ричард, все сказанное останется между нами. Я не стану возвращаться к твоему прегрешению, но я бы не советовал тебе якшаться с Колиньяром и принимать услуги от Ворона.

– Я должен отдать эру Килеану то, что…

– Нет. Что сделано, то сделано. Кольцо Окделлов должно быть у Окделла…

Реджинальд дожидался Ричарда в приемной, юноша кивнул родичу и молча пошел к двери. Зарядивший с утра дождь и не думал кончаться, Дик был одет не по погоде, но ему было все равно. Сменивший гнев на милость Наль выскочил следом, он что‑то говорил, объяснял, советовал, и Ричард едва удержался от того, чтоб снова послать заботливого родича к Леворукому. Стать причиной чужой беды, разбить чужую любовь, что может быть хуже?! Отец возражал против убийства Алвы, как же он ошибался! Лишь оказавшись рядом с Вороном, Дик впервые понял, что такое Зло. Не то, невидимое и вездесущее, о котором говорят церковники, а настоящее – дышащее, ходящее среди людей, смеющееся над самым святым, для забавы ломающее чужие жизни.