На миру и смерть красна

Иностранцы до сих пор уверены в том, что русские все любят делать сообща. В какой‑то степени это действительно так: сказывается многовековое наследие крестьянской общины. Община защищала крестьян от внешнего мира. Все важные вопросы решались на общей сходке – кому сколько выделить земли, кому оказать помощь, кого наказать, – и даже семейные конфликты порой выносились на всеобщее обсуждение.

Разумеется, не стоит идеализировать общину и считать, что все ее суждения были справедливы. Община не давала упасть слабым, но и не давала подняться сильным. В начале XX века Столыпин вполне сознательно пытался разрушить общину, которая не позволяла вырасти мужику‑капиталисту. Результат реформ был плачевен: социальное расслоение привело к зависти, озлобленности, росту революционных настроений.

Не следует думать, что коллективизация – идея Октябрьской революции. Вопреки распространенному убеждению, система социального равенства была распространена у нас задолго до 1917 года. Социализм, который пытался не только сохранить идею коллективизма, но и возвести ее в абсолют, все же проиграл. Одно дело работать сообща на своих ближних, другое дело – на государство. Коллективизм, насаждаемый искусственно, вызывал инстинктивный протест. Так и появились первые робкие ростки индивидуализма...

Чувство братства, присущее русским людям, вызывало недоумение, а иногда и восхищение иностранных наблюдателей во все времена. Американский сенатор Биверидж в самом начале XX века писал: «Индивидуализм –...неискоренимая черта англосаксонского характера. Русские имеют расовую тенденцию работать, основываясь на общественных принципах. В тех случаях, где подобные начинания, предпринятые американцами, англичанами или даже немцами, сначала будут прерваны ссорами, а в конце концов распадутся из‑за неспособности членов объединения договориться между собой, русские прекрасно работают сообща, практически без всякого антагонизма». Ну, может быть, русское миролюбие и согласие он и преувеличил...

И немножко грустно читать у Дюма о том, как он наблюдал тушение пожара в России:

«– Почему вы не установите цепочку? – спросил я обер‑полицмейстера.

– Что такое "цепочка"?

Я объяснил ему, что во Франции, как только начинается пожар, все без какого бы то ни было приказа спешат к фонтану, колодцу, реке, чтобы встать живой цепочкой до места пожара – ведра передаются из рук в руки. И не нужно бегать с насосом к воде: вода сама подается к насосу, который таким образом может работать непрерывно.

– Хорошо придумано, даже прекрасно, – проговорил он. – Я понимаю. Но у нас не существует закона, который мог бы заставить людей этим заниматься.

– У нас тоже нет такого закона, но помогать готовы все. Я сам видел, как принцы стали в цепочку. Когда начался пожар Итальянской оперы.

– Дорогой господин Дюма, – возразил мне обер‑полицмейстер, – это настоящее братство, русский же народ до братства еще не дорос.

Это какой‑то очередной русский парадокс. Куда же, спрашивается, девается в таких случаях наша соборность?»

Финская журналистка Лаурен удивляется: «Чувство коллективизма заставляет русских свободно вмешиваться в дела знакомых, соседей и просто прохожих на улицах». Иностранцы удивляются советам от посторонних людей, а для нас это – дело привычное.

Иногда кажется, что русским больше нравится встревать в чужие дела, чем оказывать друг другу реальную помощь. Наш человек равнодушно проходит мимо в тех ситуациях, когда иностранец стремится оказать помощь. Кстати, слово «помощь» – очень русское. Очень красивое.

Date: 2015-10-18; view: 282; Нарушение авторских прав